Правила жизни Михаила Шемякина
Даже когда я встречаюсь с президентами, я снимаю фуражку только на несколько секунд, в знак почтения. А потом говорю: «Извините, я вынужден сидеть перед вами в головном уборе». Уже в XVI веке можно найти автопортреты, где художники носят козырьки, чтобы защитить глаза от яркого света.
Я ношу форму десантника по одной простой причине: у меня в карманах так много всего — книжки, карандаши, документы, — что обычные штаны и курточка не выдержат этого веса.
Я всегда живу в деревне — и во Франции, и в США, уже, наверное, лет 40.
Мой имидж — это мое искусство, мой Щелкунчик, мои иллюстрации. Я же не актер. Какое мне дело вообще, как на меня посмотрят или что обо мне подумают.
Есть иммиграция, а есть изгнание. Меня выслали из страны в трехдневный срок. Условия были простые: если я не уеду, меня посадят в сумасшедший дом или расстреляют. Мне предложили покинуть СССР бесшумно, не дав даже попрощаться с родителями. Только через два месяца мне разрешили сообщить, в какой стране я нахожусь.
Когда меня выгнали из СССР во Францию, моя галеристка подарила мне небольшой замок. Но к замку прилагался десятилетний контракт, в котором было прописано, что я имею право рисовать, а что нет. Я сказал, что не меняю простую клетку на золотую, и вернул ей ключи от замка.
Когда кто-то из больших политических деятелей приезжал в Петербург, я старался ночевать у друзей, потому что был негласный указ, чтобы всех, кто побывал в сумасшедшем доме на принудительном лечении, отвозили в дурдом на всякий случай — мало ли, вдруг мы выскочим на улицу с плакатом каким-нибудь.
Все-таки художник должен быть в стороне от политики. Мое дело — учить студентов.
Я был выслан навсегда, я 18 лет жил с мыслью, что никогда не увижу Россию, своих друзей.
Когда говорили, что выступает диссидент Михаил Шемякин, я всегда подчеркивал, что никогда не был диссидентом. Мы были инакомыслящими, а инакомыслие в то время было преступлением.
Вдохновение всюду — в мусоре, например. Вот у меня была большая выставка в Русском музее, которая называлась «Тротуары Парижа» и состояла из фотографий мусора, которые я делал по ночам.
Я ученик Леонардо да Винчи, который писал: «Всматривайтесь в сырые пятна на стенах, трещины и прочее — там вы увидите фантастический мир, который не приходит вам в голову».
Художник, который любит свою профессию, может черпать вдохновение всюду, а придурок сидит и ждет, пока его посетит муза. Такого я терпеть не могу. На меня нашло вдохновение — это все ерунда. Художник — прежде всего труженик. Работать каждый день — это самое важное!
Я 51 я завязал с алкоголем. Я понял, что хватит бедокурить, хватит причинять неприятности окружающим. Да, я могу расслабиться, но вы напряжетесь очень сильно.
Однажды я наступил на сигарету и сказал: «Все, болван, хватит». И больше не взял ни одной сигареты.
Когда я хоронил свою дочь, мне было грустно вдвойне, потому что я потерял свою дочь и потерял художника.
Что я могу сказать о Путине? Все, что у меня есть хорошего в России, все благодаря Путину. Путин мне подарил мастерскую 600 м2, а я решил, что образование важнее, и сделал центр, где мы проводим научные выставки, концерты, играем забытую авангардную музыку 1960-х. Уже 16 лет это функционирует.
Я принципиально отказываюсь давать интервью про Высоцкого, потому что я уже все рассказал в своей книге «Две судьбы», над которой я работал десять лет.
Япония — это совершенно другой мир, интеллектуальный, необычайно сложный, необычайно интересный. Нам бы многое следовало взять у этого мудрого народа.
Сегодня все говорят: как хорошо было при царе. Я рос, зная, что Николай Кровавый расстрелял на Дворцовой площади и детей, и женщин, при нем произошел Ленский расстрел — 280 людей. И вот я захожу в церковь — там Николай висит, да пошел он к черту! Мне что, встать перед ним на колени?
Мы утратили магию русской иконы, метафизику. Бога нельзя изображать как человека.