Родительское собрание: Илья Куснирович говорит с отцом о взаимных обидах и толстокожести

Михаил Куснирович: Это я ей говорю.

Илья: Вы это друг другу говорите. Еще дома часто звучит выражение lascia stare (ит. «расслабься». — Правила жизни).

Михаил: Знаешь, о чем я хочу тебя спросить? Многие мои знакомые говорят, что я много на тебя давлю.

Илья: Ну да. Бывает.

Михаил: Должен отметить очень серьезную устойчивость с твоей стороны. Ты находишь в себе силы говорить мне об этом не чаще 16–17 раз в день.

Илья: Я не чувствую никакого особенного давления.

Михаил: Недавно я выступал на одном публичном мероприятии, и, хотя даже этого не замечал, как-то подкалывал тебя. В зале сидели мои знакомые, которые потом мне сказали: «Ну чего ты так прессуешь Илью?» А мне кажется, им просто непонятно, что в нашей семье никогда не было каких-либо попустительств на писюнство (поправок на возраст. — Правила жизни). Я всегда к тебе относился как к взрослому человеку со своим личным мнением, с правом не согласиться.

Илья: На самом деле, я думаю, мне повезло. Чем больше я анализирую свои поступки, тем больше понимаю, что многое было заложено в детстве. Притом насильного насаждения каких-либо истин никогда не было.

Михаил: Знаешь, я помню, как мы с тобой впервые заговорили о деньгах. 1999 год, мы были в Италии, в то время там почему-то было много бродяг, которые побирались у светофоров. Я терпеть не мог подавать милостыню, просто проезжал мимо. Однажды ты, еще маленький, пятилетний, спрашиваешь: «Пап, почему ты не дал денег этому человеку?» Я начинаю объяснять, что это взрослый дяденька, он мог бы пойти работать, а не попрошайничать с плаксивой физиономией. В общем, какие-то банальные слова произнес. А ты говоришь: «Папа, я все понимаю, но почему именно этому человеку ты не дал денег?» У меня до сих пор нет ответа. И с тех пор, если у человека что-то проскальзывает в глазах, я даю ему денег просто потому, что не могу найти ответа на этот вопрос почти 20-летней давности.

Илья: Я помню, как ты впервые написал мне письмо. Я все твои письма помню, и которое ты написал на мое 25-летие, и по другим случаям, но тогда я впервые посмотрел на нашу семью со стороны. Это было не наставление отца, а разговор равного с равным.

Михаил: За что ты на меня впервые серьезно обиделся?

Илья: Чтобы прямо серьезно — никогда такого не было.

Михаил: Ну, все еще впереди.

Илья: Если честно, ты намного более обидчивый. Ты обижаешься раз в две недели, если я просто не позвоню тебе, например, разок вечером. Ну, хорошо. Пожалуй, я всерьез обиделся, когда вы отправили меня учиться в Швейцарию, в школу-интернат.

Михаил: Но я же тебя оттуда и спас!

Илья: Верно. Я обижался несколько раз, когда ты при моих коллегах нивелировал какие-то мои установки. Или вел себя по отношению к ним не так уважительно, как я бы того хотел.

Михаил: Ты обижался на то, что я называл вещи своими именами. Ты пойми, я уже довольно толстокожий — я говорю про ту толстокожесть, что с возрастом приходит, когда седая борода начинается. А ты — нет. И когда я вижу, что нам с тобой парят мозги, смеются над нами, — мне кажется уместным довольно жестко отреагировать.

Илья: Когда ты уезжал надолго, ты говорил: «Илюха, ты за старшего. Ты — мужчина. Должен беречь семью». Понимаешь, как несовременно это сегодня звучит?

Михаил: Несовременно?

Илья: Конечно. Зачем гендерные роли так категорично распределять?

Михаил: На самом деле ты просто не выносишь, когда что-то, о чем ты сам думаешь, до тебя доношу я. Ты сам это знаешь. У нас мама сильная же?

Илья: Да.

Михаил: И ее никто не заставляет у плиты стоять?

Илья: Не заставляет.

Михаил: Но сырники она готовит.

Илья: Сырники готовит. Это компромисс, который был найден. Одно не исключает другого. Просто я допускаю некую, скажем так, пластичность взглядов.