«Я всю жизнь сторонюсь радикализма»: Евгений Чебатков — о том, что он любит в истории, не любит в юморе, и о злости

Я, пока ехала к тебе, дослушивала «Двенадцать стульев» в твоей озвучке. Много сейчас запросов на озвучку? Какие самые странные прилетают?

А я как раз к тебе вышел из башни «Меркурий», записал четыре главы «Золотого теленка». Я еще на свежем.

То есть у тебя продолжается сотрудничество с Ильфом и Петровым.

Да-да, с подачи «Литреса». Странные озвучки... Честно, сейчас их все меньше. Со странных озвучек я начинал в Томске — был голосом рекламы магазинов.

В смысле, звучал в торговых центрах?

В торговых центрах, на улицах, вот это все: «Михалыч, откуда у тебя такие крутые лыжи?» — «А ты как думаешь? Конечно же, из "Спортмастера". — "Да ладно!" — "Мир спорта и других спортивных товаров на Елизарова, 22". (Смеется.)

Мои любимые — это игровые. Типа, знаешь: «Семен, а ты где купил такую футболку?» И всем казалось, что это супер. Плавно дошел до литературы, вот записал только что «Подвиг» Набокова, книга очень мне понравилась. Круто, что это стало частью жизни. Я люблю читать, обожаю русскую литературу. Если честно, то, что я могу к ней каким-то образом прикоснуться, а кому-то ее даже открыть, — особенно приятно.

Как я понимаю, чтения, которые ты делаешь, — это элемент ликбеза? (Женя регулярно проводит открытые чтения в РГБ и других культурных институциях. — ПЖ.)

Не.

А зачем тогда ты их проводишь?

Это понижающий общий уровень стресса проект. Для меня в первую очередь. Например, в конце октября я читал Булгаковский «Морфий» — с первого печатного издания. Представляешь? Первое печатное издание «Морфия». Он вышел в журнале «Медицинский вестник» 1927 года, от которого пахнет библиотечной пылью, стариной. Я в начале поинтересовался, знаком ли кто-то с текстом. Оказалось, что процентов десять читали «Морфий», остальные — нет. И мы вместе с ними погружаемся, одним глотком все поглощаем. Мне почему-то хочется верить, что люди оттуда выходят несколько изменившимися. Не радикально, это понятно, но хотя бы заземлившимися, успокоившимися. Прислушаются к себе и на какое-то время перестанут листать телеграм-каналы и паниковать.

А тебе какая-то книга помогает сейчас персонально? Которую ты читаешь не для всех, а для себя.

Я не особо разграничиваю. Глобально — читаю всегда для себя. Где-то на записи, где-то с людьми, а где-то просто. Сейчас я читаю две книги параллельно. Перечитываю Довлатова, как и в любые сложные времена. А из нового — книгу американского автора Яна Бреммера (имеется в виду Us vs. Them. The Failure of Globalism. — ПЖ), описывающую глобальные политические процессы, просто чтобы погрузиться в контекст.

Ты сказал, что хочешь знакомить людей с русской литературой. Почему именно с русской?

Потому что, мне кажется, с русской литературой неправильно знакомили многих из нас. Не то чтобы я знал, как надо, но в школе не всегда вовремя подсовывают Достоевского или Чехова. Сперва нужно провести подготовительную работу, поговорить с подростками, иначе они многого не поймут и пролистают. Отсюда и огромные пробелы в знаниях. Я обожаю американскую литературу, я фанат Фолкнера. Но она более мужская, брутальная — про подвиги, противостояние, борьбу. А русская литература больше про существование, про смысл жизни, как ни крути. Как, например, у Набокова: многие читают его подростками, не понимают и запоминают только по «Лолите». А открой ты его после 20 лет — и поймешь, что за всем этим вихрем слов скрывается глубокая философия. Или Иван Бунин, который просто берет тебя за руку и проводит через все угнетающее, беспросветное.

Можешь вспомнить первую книгу, которую сам прочитал и которая тебя выбила из равновесия?

«Тарас Бульба». Первая книга, которую я прочел осознанно, в третьем классе, и восхитился драмой, этими семейными отношениями. Для многих моих друзей это тоже была первая книга. Она пацанская и вместе с тем подталкивающая к взрослению. При том написана суперпонятно, легко и очень интересно. А в четвертом классе я уехал на каникулы к дедушке — у него дома гигантская библиотека, и дед стал подсовывать мне разные книжки и наблюдать за реакцией. Так, выяснилось, что мне совершенно не нравится Дюма. Я так и не прочел «Трех мушкетеров». Другое дело — Гюго, Стендаль. В общем, дедушка меня в этом смысле направил, я ему очень благодарен. Потом, классе в 10-11-м, я работал в библиотеке в Американском культурном центре. Так и познакомился с Фолкнером и полюбил Хемингуэя.

Про уход от стресса. Если мы с литературы переместимся на юмор — я заметила, что юмора, во-первых, стало больше, во-вторых, он стал жестче, раскрепощеннее. Люди теперь позволяют себе шутить на чувствительные темы. Ты это замечаешь за собой или за потребностью публики?

Потребность публики, безусловно, возросла, потому что юмор — всегда сброс стресса. Не только сейчас. Когда ты смеешься, становишься беззащитным, свободным. Возможно, грани дозволенного расширяются, но мне кажется, что сейчас не время их расшатывать. Стендап-комедия, в частности, занимается тем, что проверяет эти грани на прочность, но конкретно сейчас куда важнее не ставить эксперименты над зрителем, а создать зону психологической безопасности. Я плохо себе представляю научную природу смеха, но очень интересно, почему человек ни с того ни с сего выходит из привычного состояния и начинает бурно реагировать. Это очень полезная работа мозга.

Ты откатал тур по Казахстану, потом по Сербии, сейчас у тебя тур по России. Проводишь ли ты параллели между ощущением смешного у казахов, сербов, русских?

Разница, наверное, только в локальном юморе, который я, кстати, не очень люблю.

Типа шуток про мэра?

Про мэра, про какой-то конкретный район. Или какие-то словечки, знакомые этому месту. Эдакое заигрывание с публикой, которое всегда срабатывает, и это плохо. Для меня это сродни тому, что ты приглашаешь девушку на свидание, а перед этим изучаешь ее соцсети, узнаешь через друзей ее любимую музыку и цветы, выясняешь, как зовут ее собаку, и вкидываешь эти факты между делом, зная, что она наверняка оценит.

Ну читерство такое.

Это читерство. Ты такой: «Моя любимая песня знаешь какая? "Ветром стать" Максим». Она в восторге: «И у меня! Я ее обожаю». Заигрывание с аудиторией выглядит так же, я стараюсь к нему не прибегать. Идеальная схема — выступать с тем материалом, который я написал и подготовил. Выступал недавно в Махачкале (в регионе очень особенном, очень специфичном, я влюблен в Махачкалу), затем во Владикавказе. К Осетии у меня вообще особые чувства. У меня много друзей оттуда. И потом, выступая в Москве, я ни строчки в материале не скорректировал. Везде, где смешно, люди смеются, где несмешно — не смеются. И понятно, что глобально разница лишь в том, что в некоторых регионах существуют внутренние табу. Но я их и не нарушаю — у меня нет провокационных шуток, я очень редко прибегаю к провокациям, и то непублично.

Почему?

Потому в провокации становится меньше смешного. Мне гораздо интереснее написать крутую шутку по вордингу, многосоставную — я все-таки бывший копирайтер. А провокация, конечно, вызовет реакцию, но ты превратишься в акциониста. Все-таки для меня стендап-комик стоит чуть выше, чем человек, который делает акции и привлекает внимание. Заканчивая мысль, я хотел сказать, что смешное смешно, а несмешное — нет. И регионы отличаются лишь тем, что есть люди, которые внутренне тянутся к более (по своей образованности, окружению, воспитанию) сложным вещам. А есть те, которым они просто не нужны. Не потому, что они глупые, — просто не хотят напрягаться, думать. Они тянутся к более простым вещам, быстрым. Я всегда выбираю первое, потому что моментальный смех мне неинтересен.

А тебя юмор спасал в каких-то бытовых ситуациях?

Не то чтобы спасал. Во-первых, без юмора было бы сложнее пройти через какие-то личные драмы. Во-вторых, я рассказывал об этом в концерте «Выходи из комнаты», от отца передалась способность в стрессовых ситуациях обращаться к юмору. Это элементарная защита психики. Когда отца посадили в тюрьму, он сказал: «Не переживай, у меня все по плану». И мне стало так смешно, потому что я понимал: ну что еще за план? Так что от внешних угроз — нет, не спасает, а от внутренних — очень даже.

Кстати, о любопытно написанных шутках: ты говоришь, что тебе интересен вординг — это же натурально рэп-скилл. Вспомнить хотя бы панч про Байдена и альцгеймер. Плюс ты еще и рэп-альбом записываешь, насколько я знаю. Почему вдруг ты еще и рэпер?

Рэп в мою жизнь пришел гораздо раньше, чем стендап. Иногда я рэпер, который занимается стендапом. Иногда я стендап-комик, который занимается рэпом.

У тебя была группа вроде бы.

Да, была и группа, и сольный альбом мы выпускали с товарищем, который делал битбокс. Я читал фристайл, мы объехали пол-Сибири, выступали в клубах. Было весело. В общем-то, из тех, с кем мы делили сцену, вышли многие медийные рэп-деятели: Рома Локимин, Саша Чест, Роман Капелла. Понимаешь, я в рэп пришел из-за протеста. Был в юношестве момент, когда всех просили определиться: «Ты рэпер, металлист или ты кислотник?» Для кислотника нужно быть совсем пробитым, для металла нужно заниматься музыкой, а в рэпе — просто ловить грув. Я не уличный пацан, не из уличных банд и тусовок, но у меня было такое окружение. Мой отец сидел, я во всем этом варился. И конечно, львиная доля того, о чем читали рэперы, мне близка: рабочий город, окраина, тюрьма, мутные типы,. Плюс все мои друзья-казахи читают рэп. Я не знаю ни одного казаха, rкоторый бы рэп не слушал.

Меня вот почему эта часть твоей биографии интересует: глобально рэп кажется злым жанром. Я смотрела твой рэп-баттл, и ты супермягкий, особенно в сравнении с оппонентом. Ты намеренно регулируешь уровень злости или в тебе ее действительно нет?

Нет-нет, я просто такой. Оскорблять человека, даже если это твой оппонент и вы договорились поливать друг друга в рамках баттла, — не очень весело. Куда интереснее разогнать какой-то прикол. В Томске я писал отвратительный, злой рэп, был раунд, полностью состоящий из угроз и мата. Я это переслушал и подумал: «Боже, настолько мне это не идет!»

Это был последний раз, когда ты ругался матом со сцены?

Нет, я недавно выматерился на проверочном концерте, очень разозлился на себя за это. Мне кажется неправильным, некрасивым, когда со сцены доносится мат. Меня выбесила компания пьяных зрителей. Да, они сидели смеялись, но над какими-то своими шутками, пока я говорил сетап. Я к ним обратился: «Давайте я вам верну деньги за билет, а вы сразу уйдете», а они в ответ: «Давай шути!» Ну и я не выдержал. До сих пор считаю, что надо было сдержаться.

В подкасте у Славы Комиссаренко ты говорил, что тебе нравится злить людей, особенно коллег. А тебя самого что еще может разозлить, кроме невежества?

Насчет коллег... Как бы это извращенно ни звучало, мне нравится, когда они выходят из равновесия.

Любишь всех бесить.

Мне просто забавно наблюдать, когда люди психуют, на этом фоне кажусь себе более стоическим персонажем. Скорее всего, я просто энергетический вампир. А что меня злит... Наглые, бестактные люди. Все-таки чувство такта, дистанция — очень важная вещь. Во мне это воспитал Казахстан, я знаю грань, которую не перейду даже с близкими друзьями. Ты не можешь друга, я не знаю, как-то...

...Послать.

Да, и это, по-моему, правильно. У меня очень много друзей с Кавказа — они выросли в такой же среде, как я. Мы часто удивляемся, мол: ну капец вообще россияне, ты видел? ну как так можно? ну как прямо вот так в лоб? Я ценю в людях отсутствие грубой прямолинейности.

Ты сам подвел к этой теме. Поговорим о казахах. Мы в последнее время очень много пишем про Казахстан, и часть редакции, которая не была знакома с культурой, поражается местным жителям, их открытости, гостеприимству, сердечности. Правда сложно себе представить, что россиянин приютит совершенно незнакомую компанию из другой страны, а в Казахстане это обычная практика. Тебя берет гордость, когда о подобном узнаешь?

Гордость не то что меня берет, а никогда не отпускает. Я правда люблю Казахстан. Это моя Родина, и я очень много о ней рассказываю. Особенно приятно осознавать, что для знакомых я оказался единственным казахстанцем, к которому они могут обратиться. Я всем пытался помочь, свести с друзьями — слава богу, они нашли общий язык, получилось оперативно и легко.

В чем вообще феномен казахов и почему их гостеприимство нас удивляет — сложный вопрос, но я полагаю, что это связано, во-первых, со степным характером, с гибким восприятием реальности, потому что кочевник в любой момент готов собрать свой дом и переехать на новое место. Во-вторых, ты знаешь, что я люблю историю, и люди, которые сегодня чему-то удивляются, меня поражают. Во времена Великой Отечественной чеченцев отправляли в Казахстан в товарных вагонах, в чудовищных условиях, и казахи, которые бедствовали сами, помогли спастись огромному количеству людей. Точно такая же ситуация, например, с моими предками: мою прабабушку приютили в ауле. Ее сослали в лагерь «Алжир» как жену врага народа — и казахи помогали этим женщинам. Мне кажется, мало кто знает эти удивительные, трогательные истории. Поэтому я очень рад, что родился русским в Казахстане и могу наблюдать ситуацию с обеих сторон.

А откуда, кстати, у тебя такая любовь к истории? И как ты думаешь, почему люди не копают так глубоко и не изучают ее?

Да, слушай, копать глубоко нужно в любом вопросе, это уже дело работоспособности и желания. Мы живем не в том ритме, чтобы долго погружаться в предмет. Видео идет больше десяти минут? «Пфф, давайте следующее». История должна быть быстрая, четкая, понятная.

Ну, «История на ночь» (шоу Жени, Расула Чабдарова и Томаса Гайсанова, в котором они проводят уроки истории. — ПЖ) длится больше десяти минут.

Спасибо большое за такое наблюдение. (Смеется.) Потому что мы рассчитываем на другую аудиторию: «История на ночь» — все-таки элитный проект. Так вот, любовь во мне воспитала школьная учительница. Плюс у меня был одноклассник, с которым мы выступали на городских олимпиадах. Он по истории Казахстана, я — по всемирной. И всегда доходили до призовых мест. Потом, знаешь, сложно не заинтересоваться историей, когда ты живешь в стране, которая не является твоей этнической родиной. Любопытно же, почему я здесь оказался. Корень изучения истории вообще в любопытстве, поэтому я вечно всех допытываю: «Откуда твоя семья? А как они туда приехали? А чем они занимались? Кто кем был?» У казахов есть прекрасная традиция — каждый человек должен знать свою родословную до седьмого колена. Мне кажется, все должны придерживаться такой традиции, потому что, к сожалению, Советский Союз стер очень многое в памяти. Я знаю свой этнический состав: у меня есть и русские корни, и польские, и украинские, и шведские. И мне интересно выслеживать пути этого древа. Прошлое учит нас понимать настоящее: кажется, что многие события происходят впервые, а это зацикленный процесс.

Какая история, связанная с твоей семьей, больше всего тебя удивила?

Наверное, история моего прадеда, которую я раскопал в архивах НКВД. Он родом из Москвы, учился в МГУ, был старшим политруком при Тухачевском, потом год работал старшим следователем Москвы. В 1937-м его арестовали, в 1938-м — расстреляли. Мою прабабушку и всех его родственников сослали в Казахстан. У прабабушки тоже интересная семья: ее родной брат Иван Гумен служил в белой гвардии и по окончании гражданской войны попал в плен, потерял глаз, бежал из плена, добрался до Франции и женился на француженке. Прожил довольно долгую жизнь, у меня есть дальние родственники — французы.

Ты говоришь, у тебя есть шведские корни. И тут мы переходим к третьей или четвертой твоей ипостаси — к бренду одежды Skol (заздравный тост на шведском. — ПЖ). Есть ощущение, что начинать бизнес в 2022 году самоубийственно. Так вот зачем тебе бренд?

История, если вкратце, такова: я подумал, что было бы круто сделать что-то прикольное в плане одежды. Встретился в Москве со своим одноклассником Михаилом Хмелевым, который долго время работал в модном пиаре, а я во всем этом кутюре вообще не разбираюсь. Мы подумали, что можно двинуть в эту сторону, почему бы и нет? Но важно было выпустить одежду, которую будет в кайф носить самим, а не быстро наклепать, заработать и соскочить. Движущей силой бренда стал бомбер — очень технологичный, на наш взгляд (взять хотя бы, что он оснащен NFC-меткой с вшитой ссылкой на наши активности, билеты на концерты и эксклюзивные материалы типа премьер аудиокниг). Мы контролируем процесс целиком: от штамповки кнопок до покраски ткани в нужный пантон. Со стратегической точки зрения — да, делать бизнес в 2022 году опасно, но, черт возьми, пусть мы ошибемся, зато будет движуха. Под этим словом я подразумеваю и чтения, и рэп, и стендап, и ведение шоу «Концерты» на ТНТ. То есть это новая часть нашего микромира.

С точки зрения позиционирования — насколько сложно делать бренд, когда ты медийная личность? Как выстроить процесс так, чтобы это было, условно, как Yeezy Канье Уэста, а не просто мерч Евгения Чебаткова?

А у нас есть просто мерч Евгения Чебаткова, и мы всегда это подчеркиваем: вот мерч, а вот бренд, и они не пересекаются. С мистером Уэстом отличный пример, потому что на Западе это круто работает. У нас, к сожалению, большинство медийных личностей действительно уходят в ширпотреб... Никто еще в России не проторил путь, по которому мы могли бы пойти, поэтому мы в самом начале. Как выстроить процесс? В первую очередь сделать так, чтобы бренд работал в отрыве от меня. Мне кажется, он достаточно крутой, чтобы в него влюбиться.

А как он работает в отрыве от тебя? Пока ты его основной двигатель.

Одна из стратегий — привлекать профессионалов в разных сферах. Мы работаем с людьми, которые, как нам кажется, не то что преуспели в своем деле, а соответствуют нашим представлениям о профессионализме. Это мой большой пунктик. Я терпеть не могу людей, которые говорят, что разбираются во всем, или пытаются всем подряд заниматься. Опережая вопрос: все, чем занимаюсь я, — про одно и то же. Про слово. Я же не занимаюсь танцами и авиаконструированием. В жизни не полезу с головой в то, в чем не шарю. Почему я полез в бренд? Потому что со мной мой товарищ, который в этом шарит, и я следую за ним. Поэтому мы ориентированы на профессионалов, а не на количество подписчиков — пусть лучше наш бомбер носит человек с двадцатью тысячами подписчиков, которые им восхищаются, чем тиктокер-миллионник.

Так вот, если бренд наберет популярность благодаря профессиональному комьюнити, будет здорово. Потому что мы даже не смотрим в сторону массмаркета.

Почему?

Для этого требуется скорее «купи-продайкино» мышление. Мы все-таки культивируем что-то более возвышенное, знаешь, чтобы человек не радовался тому, что купил вещь, которую и так все носят, а чувствовал эксклюзивную связь с нами. Вот у нас есть друзья — бренд «Олово», как раз сейчас размышляем над совместной работой. Они — образец классного позиционирования. У них очень крутые постоянные клиенты, при этом бренд не гремит на рынке.

Это хорошая ниша

Именно. Лучше иметь небольшую аудиторию, которая знает, что ты не обманешь, что сделаешь для них что-то качественное и крутое. Той же позиции я придерживаюсь в стендапе. Мне не нужны легионы зрителей, которые говорят: «А-а, я где-то его видел, слышал». Мне нужны люди, с которыми я говорю на одном языке, вот и все.

Постой, а дать концерт в «Крокусе» — это не собрать легион?

Да нет, просто звучит круто. Я не обесцениваю «Крокус», но это просто концертная площадка. Да, значительно отличающаяся от стендап-бара. Да, там я должен отработать как монолитный шоумен, не могу позволить себе мяться, тереть микрофон о щеку, о чем-то рассуждать. Но нет такого, что я соберу «Крокус» и выдохну. Это, безусловно, большое событие, но, например, я не буду снимать этот концерт и выпускать как спешл. Это все равно что сказать: «Гляньте, сколько людей!». Вместо этого в декабре мы снимем концерт на разительно меньшей площадке, с концепцией, с оформлением. Меня самого это куда больше заводит.

Ты говорил, что «Выходи из комнаты» — пока самое крутое, что ты написал в жизни. Как собрался новый материал? И важно ли тебе, чтобы каждый большой концерт был таким сеансом самопсихотерапии?

Без глобальных спойлеров могу сказать, что в новом концерте нет психоанализа, какой-то самостоятельной терапии, как было в «Выходи из комнаты». Потому что, во-первых, сейчас и время другое, и хочется показать, что я умею писать по-другому. Когда я готовил «Выходи из комнаты», вообще не рассчитывал на резонанс, просто писал, как мне нравится. Сейчас складывается триптих из концертов, закрывающий определенный этап моей жизни. Поэтому и названия собираются в одну фразу: «Без панциря», «Выходи из комнаты», «Не оборачивайся». Глобально я говорю себе (и всем): «Перестань цепляться за какие-то блоки, прятаться за барьерами, вылезай из своего мирка». Не надо смотреть назад и цепляться за то, что было, — этого не вернуть. Мысль простая, но важно ее проговорить.

Насколько ты критичен к своему материалу? Ты уже написал свой лучший концерт — не было ли у тебя страха, что все последующее будет вторично?

У меня нет с этим проблем, потому что я по большому счету только учусь писать стендап — я им даже десять лет не занимаюсь, это детский сад для комика. Я не самоед в этом плане. Могу на себя посмотреть со стороны и сказать: «Ну, вот здесь как-то не очень». Но это всего лишь недоработки — сядь и доработай! Если люди не смеются — исправься. Если не смешно, проблема не в зале, а в тебе. Как только ты начинаешь обвинять в своих неудачах зрителей, превращаешься в спортсмена, который, проиграв на поле, заходит в раздевалку и ноет: «Меня засудили!» Это даже звучит жалко.

Ты сейчас, наверное, самый результативный комик. Если сходить на несколько твоих проверок, можно заметить, как ты добавляешь новый материал каждый раз. Насколько ты работоспособный и нет ли у тебя страха чистого листа?

Я пишу каждый день, другое дело, что иногда совершенную... туфту и бессмыслицу. Но самое главное — ни дня без строчки. Знаешь? К сожалению, я не помню чья это цитата, но мне она так нравится. Если ты работаешь с текстом, пиши каждый день — неважно как. И не дай бог начать сравнивать себя по работоспособности с кем-то из комиков. Я даже анализировать не буду. Как только я начну себе задавать вопрос: «Интересно, а кто пишет меньше меня, а кто больше меня?», возникнут две стороны медали. Первая: узнаю, что кто-то пишет гораздо больше, — начну волноваться, терять концентрацию. Вторая: если кто-то пишет меньше — начну радоваться, тоже потеряю концентрацию и просто перестану работать.

То есть ты себе не выбираешь условного спарринг-партнера? Даже не по количеству написанного, а по качеству. Вот, допустим, смотришь чей-то стендап, думаешь: «Блин, почему не я это придумал?»

Стендап сильно связан с личностью, этим он и отличается от эстрадного монолога. Я могу сказать: «Круто написанная шутка», но не завидую вообще. Я не злюсь из-за чьего-то успеха — упаси господь! Я злюсь, когда вижу, что комик врет. Не то чтобы я весь такой правдоруб, а он не тру — я не об этом. Скорее о том, что он шутит на темы, которые — я точно знаю — его не касаются.

Например?

Это не связано с конкретной шуткой или историей. Знаешь, типа, он говорит: «Я был в поезде», а я такой: «Ага! Он же в поездах не ездит!» Допустим, чувак выступает: «Йоу, что за проблема у нас в обществе с геями? Камон, народ! Давайте будем чуть толерантнее. Я сам очень прогрессивный чел». Мысль не плохая и не хорошая, но понятно, что человек пересмотрел американских комиков и решил, что может так же. Я не призываю менять позицию, просто хватит заниматься популизмом. Это опять же граничит с акционизмом. Бро, ты стендап-комик или акционист? После выступления пойдешь в Третьяковку обливать картины?

Ну видишь, все решили, что комики с чего-то обязаны высказываться на любые темы. Ты, кстати, умело лавируешь: понятно, что не молчишь о происходящем, но тонко обозначаешь позицию.

Если это так ощущается, мне приятно слышать, но моя главная позиция в том, чтобы люди оставались людьми. Я всю жизнь сторонюсь радикализма. Мне одинаково отвратительны и ура-патриотизм, и крайняя степень западничества, и национализм, и монархизм, граничащий с каким-то подобострастием. Я за диалог, за взвешенные позиции... Видишь, мы опять упираемся в образование. Недостаток образования порождает экстремизм, вот с этим мне хочется бороться. Да, я молчу в том смысле, что не репощу телеграм-каналы и не говорю о политике прямым текстом, но лучше так, чем будоражить людей истерическим выкриком. Понимаю, что каждое подобное мое высказывание будет очередной порцией бензина в костер.