Правила жизни Владимира Федорова
Я — карлик, я не глуп, и так уж получилось, что многое умею.
Мой рост не превышает 130 сантиметров. Представляете, каково это — быть не похожим даже на своих родителей?
Родился я еще до войны, в 1939 году, в Москве, в роддоме на Арбате. На свет я появился с большой головой и необычно короткими ручками и ножками — человек-такса, можно сказать, или бассет-хаунд. «Верхом на лошадь такого не посадишь,—сказал врач, принимавший роды.— Надо его заформалинить, мамаша, для коллекции. Такого у нас еще не было. А вы не расстраивайтесь. Вы молоды и красивы. У вас еще будут хорошие дети». Мама меня увидела, прижала к себе и дала оттуда деру при первом удобном случае. Так я получил возможность праздновать свой день рождения дважды в году.
Родители, бабушки и дедушка были от меня без ума. Я получил от них такой заряд любви, что мне хватило его на всю жизнь. Вот почему у меня никогда не было никаких комплексов, а только специфические сложности. ходить я начал позже обычного. Детской коляски у нас не было, и мама таскала меня на руках. Потом в Москву пришла война. Сначала мама таскала меня, тяжелеющего, в бомбоубежище, а потом повезла в эвакуацию. Мне было тогда всего два с половиной года, но я все помню: и как бомбили наш эшелон, и как мама накрывала меня собой.
Моя мама была конструктором, и с детства я обожаю математику. Любимой детской книжкой у меня были «Семизначные таблицы логарифмов Брадиса». Без Брадиса под подушкой я не мог заснуть. Как сейчас помню эту книгу — в сером твердом переплете, с запахом столярного клея. Признаюсь, однажды, тайком от мамы, из этой книжки я выдрал все страницы предисловия. Мне казалось, что буквы нарушают гармонию цифр.
Моя жизнь незаметно превратилась для меня в мое хобби.
Все мы от рождения созданы равными, но такими разными и по-своему уникальными, что каждого из нас можно заносить в Красную книгу как исчезающий вид и беречь, как амурского тигра.
Гениальность должна быть востребована. Попадись гений генетика Вавилова на глаза недоучившегося священника или гений Альберта Эйнштейна под руку недоучившегося художника — произойдет непоправимое. свободным делает знание.
Когда я еще занимался атомной наукой, при всяком визите иностранцев кагэбэшники напоминали: Федоров — вне контакта. Мои коллеги не могли понять этой логики. Все знали, что у меня хороший английский, сам я был преуспевающим ученым, автором многих идей, и всегда мог поддержать беседу. Хотя бы потому, что был увлечен американским джазом и современным искусством. А потом выяснилось, что, согласно секретной инструкции, советские люди, имеющие, по мнению КГБ, ущербную внешность, не могли официально представлять советскую науку.
Несмотря ни на что мои коллеги все же шли на риск и тайком приводили в мою домашнюю лабораторию разных иностранных гостей. А потом, когда тех спрашивали о самом ярком впечатлении от посещения страны, они говорили: «Оф корс, Володя энд хиз лаборатори». А вовсе не Мавзолей или Музей Ленина, куда их возили.
Тоталитарное государство ужасно в первую очередь тем, что подавляющее большинство людей заняты в нем не своим делом. В любом несвободном обществе неизбежно накапливается неизрасходованный потенциал невостребованной энергии человеческих возможностей.
Добро — это наблюдать, не изменяя; зло — творить, не ведая.
Беда нашей страны в том, что в какой-то момент нам не просто досталась свобода — нет, мы получили удар свободой. И, как мне кажется, основная часть населения до сих пор остается контуженной этим ударом. Это как глубоководная рыба, которую внезапно подняли на поверхность.
История Адама и Евы занимает меня не больше, чем история Ромео и Джульетты.
Так уж получилось, что я родился карликом в обычной атеистической семье, где царила любовь. Кроме любви я не получил никакого религиозного воспитания.
Лучше всех о боге сказал Стивен Хокинг. «Определенно, — сказал он журналисту Би-Би-Си, — бог — не то, что о нем думают большинство людей. Они представляют бога как человекоподобное существо, с которым можно установить личные отношения. Но если посмотреть на величие космоса и на то, как ничтожна и стихийна человеческая жизнь в нем, то такая персонификация бога представляется совершенно нереальной».
Любая система, наделенная разумом, стремится к состоянию минимума потенциальной энергии. Это обеспечивает ей максимум устойчивости. Говорю это как физик.
Возможно, будущее космонавтики будет принадлежать не только беспилотникам, но и карликам. Ведь вместо одного Ильи Муромца на космическом аппарате может поместиться несколько Черноморов. А глубоководные аппараты? А сверхсовременные предприятия со стерильными производственными боксами, где каждый кубический сантиметр идет на вес золота? А сверхточные производства? У карликов маленькие руки, и поэтому мы более точны. Должно прийти время и карликов, и оно придет. Девушки будут мечтать выйти за нас замуж, а матери будут рады, что их ребенок родился карликом. В этом нет ничего удивительного. Я вполне могу представить себе будущего священника с синдромом Дауна, который в своей проповеди утешает и радует не сытой откормленностью, а светом, исходящим изнутри.
Если не знаешь, как поступить, то старайся поступать так, чтобы количество добра в мире хотя бы не стало меньше.
Границы необходимы пограничникам.