Правила жизни Константина Богомолова

Мне не бывает стыдно. Надо принять к сведению то, что сделал, и идти дальше. А стыдиться — это как грызть ногти.

Я не верю, что страдания помогают в творчестве. Я не верю в понятие опыта. Все зависит от степени чувствительности: один человек чувствителен настолько, что сломавшийся карандаш причиняет ему такую же боль, как другому — смерть близкого.

Я окончил филфак и могу сказать, что филологическое образование способствует асоциальности.

Режиссер — это в первую очередь характер, а не талант. Характер и умение быть одиноким — вот что самое важное.

Я уверен: нигде потеря времени не ощущается так остро, как в театре. Но это я говорю как зритель.

Я очень люблю поп-культуру. Дешевые вещи гораздо больше говорят о людях, чем дорогие. В дешевых вещах реальнее отражается жизнь.

Постмодернизм — вовсе не эстетика распада и фрагментации. Это эстетика объединения мира в единый текст. «Фауст» и «Ласковый май» — это один текст огромной культуры, а не комбинация несовместимых элементов. У меня достаточно силы воли и вкуса, чтобы разделять эти вещи, и я знаю, где закончился «Ласковый май» и начался «Фауст», где закончился «Фауст» и начался Сорокин, где закончился Сорокин и начался Пушкин и где закончился Пушкин и началась группа «Любэ». Но люди боятся этого, потому что для них очень важна стратификация: это на этой полочке должно лежать, это — на той. Иначе они перепутают — у них плохо со вкусом и образованием. А у кого хорошо — тот не боится.

Недалеко от нашей дачи жил Шкловский. Отец был с ним знаком, приносил ему какие-то новые книги. Шкловский тогда уже практически не вставал, и я помню, как отец взял меня однажды с собой, как мы пришли к этому серому дому, как поднялись на второй этаж. Но лишь спустя годы я понял, что старик, которого я увидел в тот день, — это был Шкловский. Так человек устроен: мы только потом понимаем, что за люди окружали нас.

Верю ли я в Бога — слишком абстрактный вопрос, потому что отвечать на него надо вопросом «А что такое Бог?».

Лучшие мысли приходят ниоткуда. Если хочешь что-то придумать — не думай об этом, занимайся другими делами. Если суждено, все придет само — надо лишь заложить программу. Для того чтобы проснуться в 9 часов, не надо ставить будильник. Просто скажи себе перед сном: «Надо в 9 часов проснуться» — и ты проснешься.

У меня нет в голове абстрактного мыслительного процесса. Во время репетиции я думаю про репетицию, во время еды — про еду, а в момент созерцания чего-нибудь я просто созерцаю. Да, я могу задуматься о бытовых вещах, но о Боге, искусстве и смысле жизни я не думаю. Лежа ночью на пляже и глядя в звездное небо, я не думаю, есть там жизнь или нет. Я просто лежу и смотрю.

Я давно понял, что слишком многое зависит от желудка. Когда у тебя понос, жизнь не в радость.

Допустим, приходит ко мне на спектакль очень важный человек и говорит: «Пойдем, Костя, посидим». Если он приятный человек и с ним приятно общаться, то я, конечно, пойду. Почему с приятным человеком не пообщаться? А если он неприятный человек, и мне с ним неприятно, и вообще он — Гитлер, я все равно пойду. Потому что это связи.

Я практически не пью, хотя водку попробовал лет в пять. На Новый год не был проконтролирован взрослыми, подошел и рюмашечку тяпнул. Но ничего — отпоили горячим молоком.

В какой-то момент я стал осознавать себя известным, но я не ощущаю себя комфортно в этом состоянии. Вот «правила жизни», например. Это же смешно, идиотизм какой-то. К известности я отношусь, как Штирлиц: надел чужой мундир, играю с вами в то, что творчеством занимаюсь, смыслы произвожу, и думаю: лишь бы не раскусили.

У меня нет хобби. Я не вяжу, не готовлю, не плотничаю и не собираю марки.

Я не боюсь старости. Как будет, так будет. «Ка бус, та бус», как говорят латыши.

Театр должен быть интереснее смотрения на улицу. А смотреть на улицу дико интересно.