Правила жизни Владимира Мартынова

Интервью — это всегда очень полезно. Полезно проговаривать противоречивые вещи.

Сплошь и рядом я слышу ноты, которые вступают в резонанс на каждом шагу.

Может показаться, что композитор — это человек, который сочиняет мелодию, но это не так. Сочинение музыки происходит не в виде мелодий, а в виде конструкций. Человек, который конструирует — вот кто такой композитор. Перед битвой при Ватерлоо Наполеон объезжал войска и подскакал к расположению англичан так близко, что его можно было снять артиллерийским залпом. Веллингтону предлагают, давай, мол, сейчас. А он сказал: «У полководцев есть более серьезные задачи, чем стрелять друг в друга». Вот и у композитора есть более серьезные задачи, чем сочинять мелодии.

Поп-музыка — это тот же фастфуд, интоксикация. Но она отравляет не тело человека, а психику, а это, к сожалению, не так заметно окружающим, как ожирение.

Стас Михайлов — лишь продукт общей деградации, которую мы видим вокруг. Мы присутствуем при цивилизационном сдвиге, и того мира, который еще теплится, скоро не будет. Что говорить о судьбах академической музыки или литературы, когда происходят более глобальные вещи. Взять хоть чтение. Цифровая революция породила массу антропологических изменений, но главное — человек перестал читать. Он говорит: «Я не могу больше читать "Войну и мир", я даже посты в блогах читаю по диагонали, если они больше двадцати строк». И поздно говорить, хорошо это или плохо, надо просто понять, к чему это приведет. Одна из фундаментальных проблем современного мира — это дефицит внимания, и осуждать Стаса Михайлова здесь не за что. Все, что мы видим — следствие гораздо более фундаментальных процессов.

Сейчас в мире наблюдается переизбыток музыки, и от этого она обесценена, потому что звучит везде: в супермаркете, в самолете, в лифтах, а еще люди просто ходят в наушниках. Мне раньше хотелось, чтобы тот, кто включает мою вещь, слушал бы ее до конца, а сейчас, я понимаю, это какие-то чрезмерные требования и, может быть, на них не надо настаивать.

Сегодня я даже не знаю, что такое для меня свой человек и «клевый чувак».

Откуда берутся великие эпохи? Великие художники? Они появляются, когда есть элиты, харизматичные политики. Но сейчас — когда власть дискредитирована что у нас, что на Западе, — можно ли назвать харизматичным какого-то представителя власти? В прошлом году в Москву приезжал бывший канцлер ФРГ Гельмут Шмит — тот, который когда-то назвал Советский Союз Верхней Вольтой с ядерными ракетами. И вот он приезжает, ему 94 года. Это седовласый благородный старец, который в беседе с Путиным говорит, что последние харизматичные правители — Де Голль и Черчилль — умерли полвека назад. Путин стал с ним спорить, но канцлер прав. Кого можно назвать харизматичным? Уго Чавес был харизматичен, но он, скорее, шпана. Человечество мельчает как вид, и поэтому, если нет великих политиков, не может быть и великих художников.

С 1980-х годов происходит люмпенизация элит. На день рождения Королевы приглашали Элтона Джона. Горбачев принимал в Кремле группу The Scorpions. Все это сигналы, которые свидетельствуют о том, что элит больше нет. Очень хорошо о роли оперы в современном мире сказал в свое время Теодор Адорно (немецкий философ и композитор, 1903-1969. — Правила жизни). На оперу, сказал он, ходят элиты, которые таковыми уже не являются, но, слушая оперу, думают, что они все еще элиты.

Сейчас — будь у меня маленький ребенок — я не стал бы учить его академической музыке. Ну какая судьба ждет всех этих скрипачей и пианистов? Впрочем, если выбрать музыку не с тем, чтобы идти потом по профессиональной линии, а просто как некую дисциплину, то лучше ничего и придумать нельзя — разве только заняться математикой.

Мысль необязательно связана со словом. Мысль математическая может быть выражена в формуле, и музыка близка к математике, потому что содержит текст, но этот текст невербален. Сила музыки в том, что она содержит мысль, которую нельзя перевести в слова, а можно лишь пересказать. Но это то же самое, что пересказать уравнение.

Музыка, сочиненная искусственным интеллектом, может быть интересна только кибернетикам.

Техника расширяет одни возможности, но приводит к атрофии других, поэтому говорить об общем прогрессе человечества давно уже не приходится.

Изменение человечества к лучшему — вопрос внутренней перемены, и никакие внешние перемены дело уже не изменят. Пора кончать все эти социальные и внешние преобразования, которыми занимался XX век, и приступить к внутренней перестройке. Но это уже индивидуальный вопрос каждого человека.

Были такие моменты, когда я пророщенную пшеницу ел.

В православных аскетических практиках аспект оздоровления организма не очень учитывается. Но думаю, что если жить по православному календарю в смысле питания, то это будет очень полезно.

Когда-то была у меня мысль стать монахом, но обстоятельства стали меняться и даже политика вмешалась. После падения Советского Союза началось сближение церкви с государством, и церковь начала меняться. В советское время церковь действительно была отделена от государства, и это было большое преимущество церкви, которое сейчас ностальгически вспоминается.

Когда люди говорят, что в СССР не было свободы, а сейчас свобода появилась, они просто путают свободу с наличием возможностей. То, что мы имеем сегодня — это не свобода, а всего лишь большой выбор возможностей. Свобода — это внутреннее креативное качество, которым в Советском Союзе обладало гораздо большее количество людей, чем обладает в России сейчас.

Есть у меня кот, зовут Хрюня. Сейчас у нас один кот, а раньше были периоды и по пять, и по семь котов держали. Коты — они как образуются: кормишь его, дворового, кормишь, а потом он просто начинает жить дома. Мы никогда не приобретали котов за деньги.

Ни в каком другом городе в России я бы не смог жить, только в Москве. Здесь собрано все, чем я занимаюсь, и только здесь отсутствует такая российская вещь, как провинциализм. Допустим, в Германии нет провинциальных городов, а у нас даже Питер — это практически провинция.

Я и не знаю, что такое воспитанность. Наверное, это умение не нарушать нормы общежития.

В любом возрасте можно открыть глаза, чтобы увидеть, что происходит с миром.

Раньше мы готовили котам сами, а сейчас кот наш — хоть и с улицы — это породистый британец, и никакой натуральной пищи не ест. У них специальные сухие корма, и когда ему даешь нормальное мясо или рыбу, у него сразу болезненная реакция. Нельзя ему ничего натурального есть, такие вот пошли извращенные коты. Чтоб понос устроить, надо ему просто молока дать.

К счастью, у меня нет безумных идей.