Олег Табаков сказал: «Привет!» — и сеанс магии окончился

Летом 2015-го, незадолго до его 80-летия, мы сидели в его кабинете в МХТ два с половиной часа вместо строго отмеренного секретарем часа. Мои заранее утвержденные театром вопросы лежали в корзине для бумаг. Мы просто болтали. Он хвастался каким-то особым вареньем — баночка лежала на столе. Наверное, мы болтали бы и дольше — если бы сразу в две двери не стали заглядывать обеспокоенные помощники: пора было принимать лекарство, куда-то ехать, что-то подписывать. Олег Табаков сказал: «Привет!» — и сеанс магии окончился. Материала было много, так что вместо одного интервью вышло два. Он завизировал оба — большой конверт с моим именем и текстом, в котором его рукой сделаны две правки (одна — замеченная им опечатка в имени Ростроповича) хранится у меня на даче. Потом, правда, пришлось править еще — в интервью был момент, когда Олег Павлович, рассказывая, как понемногу восстанавливал МХТ, вдруг выказал особое доверие — велел мне встать и подойти к прикрепленной к стене зарплатной ведомости.

«Олег Палыч, мне даже страшно заглянуть в эту ведомость», — сопротивлялась я. «Страшно — не страшно, а придется!» — он был неумолим. Цифры, как и имена, на стене были серьезные и свидетельствовали о глубоком уважении худрука к труду артистов. Но я не буду их транслировать — из уважения к тем сотрудникам театра, кто тогда попросил меня этого не делать.

Мало обращая внимания на мои вопросы, ОП просто рассказывал мне о жизни, начав с институтских лет и курса Топоркова в Школе-студии МХАТ; читал стихи — так, как он читал их старшекурсницам, в которых был влюблен (и при этом умел заставить их гладить себе рубашки!); напевал арии из опер (мне особенно запомнилась «Элегия» Массне — в этот момент он признался, что всегда завидовал Ростроповичу). Я допытывалась, какие роли он хотел бы сыграть, но не успел — он лукаво отнекивался. С театра мы перешли на литературу. ОП опять заставил меня встать и подойти к развешанным по стенам портретам. «Да вы не морщитесь, — приговаривал он, пока я рассматривала портрет к концу жизни впавшего в махровый консерватизм писателя, — я ж прозу его записывал на радио, а не гражданскую исповедь».

Он явно был в ударе, ерничал и балагурил, чередуя это с патетикой. Во время прочувственного монолога пару раз пронзил меня быстрым взглядом, как бы оценил: «попал — не попал», удостоверившись, что еще как попал, вдруг произнес: «Вы только учитывайте, что я не серьезный артист, я комический». А монолог перед этим был о том, что ради чужого таланта он готов на все. Вот только не знает, кто будет защищать эти самые таланты после его смерти.

Одно из тех двух интервью я назвала его фразой: «Олег Табаков: "Я не серьезный артист, я комический". В редакции сказали: нет, это несерьезно — и вычеркнули.

Хотя природная широта диапазона — от комика до трагика — у него, конечно, была редкая. ОП рассказывал, как однажды его сравнили с Михаилом Александровичем Чеховым — а он-то всего лишь сыграл Хлестакова в трех сценах из «Ревизора» в студенческом спектакле Школы-студии. Думаю, сравнившая Елена Пестель (вернувшаяся из советских уже лагерей праправнучка декабриста Пестеля) была права.

Острый, эксцентричный комик (посмотрите хотя бы знаменитый приезд мисс Эндрю в «Мэри Поппинс, до свидания!») и тонкий трагик — вспомним роль Обломова в одном из лучших фильмов Никиты Михалкова (в 1981-м «Несколько дней из жизни Обломова» получили Национальную премию кинокритиков США как лучший иностранный фильм года).

Но кроме актерских, режиссерских и педагогических талантов природа дала ему еще способности менеджера. «Надо же отдавать!» — говорил Табаков и отдавал также щедро, как был наделен. В трудный для «Современника» период добровольно стал его директором, последовательно создавал и боролся за открытие «Табакерки», учил студентов, восстановил из руин МХТ, а совсем недавно открыл еще и Театральный колледж для одаренных подростков. Умел, по выражению Анатолия Смелянского, «расколоть» любого начальника — и заставить действовать во благо общему делу.

Все это — не только потому, что «надо отдавать». Дело в том, что у него был еще один талант или, скорее, азарт. Азарт открывать таланты. В том же интервью он рассказывал мне про энергоемкость, которая является мерой таланта артиста — он, мол, сразу, видит, какой зал артист может охватить своей энергетикой. С таким же азартом Олег Табаков открывал, точнее, создавал новых режиссеров. Сегодня смело можно сказать: тот расцвет, который начался у нас в нулевые и продолжается сегодня, во многом связан с Табаковым.

Став в 2000-м, после смерти Олега Ефремова, руководителем МХТ, Табаков не только проявил гениальное чутье, находя талантливых постановщиков и рискуя давать им возможность дебюта на исторических подмостках, фактически он и сделал их теми, кто сегодня определяет лицо русского театра. Именно в МХТ и в «Табакерке» состоялись худрук Театра Наций Евгений Миронов, худрук «Маяковки» Миндаугас Карбаускис, худрук Театра имени Пушкина Евгений Писарев, худрук «Гоголь-Центра» Кирилл Серебренников и Константин Богомолов, поставивший на сцене МХТ и в «Табакерке» спектакли, в которых Табаков сыграл незабываемые, а может, и лучшие свои роли.

«У меня сейчас есть еще три-четыре режиссерских имени», — пообещал мне тогда Табаков. Имена сегодня потихоньку появляются. Но один из лучших уже полгода существует под домашним арестом. Что будет с другим и с другими предсказывать не хочется.

В вышедшем в марте 2015-го «Юбилее ювелира», поставленном специально к его 80-летию, Константин Богомолов нарочно придумал такое начало спектакля, при котором Олег Табаков не выходил на сцену под аплодисменты, а сидел на ней, когда поднимался занавес — зрители не могли приветствовать своего кумира овациями. Разумеется, через пару минут зал уже смеялся и плакал. И почти не кашлял все два часа действия. Табаков все это очень ценил. В его гримерке к тому времени уже стояли капельницы. Но играл он отлично и с азартом. Опробовал новую, скупую технику существования. Текст старого, разорившегося ювелира Мориса Ходжера, умирающего от рака, он произносил быстро и просто, иногда подтрунивая («А мы тут морфием балуемся»), позволяя себе знаменитую мхатовскую паузу только в одной фразе. «И я увидел, как время изуродовало его ноги», — вспоминал вдруг Морис о своем отце, стаскивая с себя ботинки. От этой фразы потом было не отделаться. И также трудно забыть взгляд Табакова, который все время смотрел мимо камеры. Куда-то вбок — цепко и собранно. Разумеется, сейчас мне кажется, что в этот момент он видел что-то, никому из нас не доступное.

После «ЮЮ» был еще богомоловский «Дракон», появившийся в феврале 2017-го, где он сыграл впавшего в детство, весело похрюкивающего и даже как будто розовощекого Бургомистра, раскатывавшего по сцене в инвалидном кресле с вип-мигалкой, а Павел Табаков — трезвого и сызмальства сломанного бургомистрова сына.

«Ах ты, моя сыночка, маленькая свиночка», — купался в роли Табаков — зал хохотал, сын становился еще бледнее. Жизнь и сюжет пьесы Шварца странно и грустно отсвечивали друг в друге. Спектакль выдвинули на премию «Золотая маска». Фестиваль уже начался и идет в эти дни в Москве. Он завершится уже в другую эпоху — эпоху после Табакова.