Правила жизни Андрея Битова

Я не могу разговаривать ни с чиновником, ни с милиционером — безнадежно.

Выросло у меня под окошком деревце. Прямо из карниза. А сегодня я проснулся от того, что стрелу подогнали, падлы, и рубили мое дерево топором. Выяснилось, что дерево мешало какому-то ГУИСу — хотя слово это не вполне пристойное. Непорядок, говорят. Непорядок, оказывается, потому, что у меня под окном дерево выросло.

Я счастливый человек: в моей жизни не было и десяти черных дней.

Если тщательно вспоминать все те моменты, когда тебя могло не стать, получается, что каждый раз спасает только чудо.

Первый ужас я испытал в четыре года, когда оказался отрезанным от матери. Перед тем, как блокаду установили немцы, ее установила советская власть. Они закрыли город, а немцы подошли уже потом. В тот момент я был в летнем лагере, а это сто километров на запад. Но — как и положено — произошло чудо: бабушка наткнулась в очереди на какую-то чиновную жену. У нее была машина, и ей надо было срочно вывезти ребенка из того же лагеря. Бабушка бросилась к ней в ноги и та привезла меня к маме.

Нас с братом мать вывезла из Ленинграда весной 1942-го — по ломающемуся ладожскому льду. Лед был тонкий, шла бомбежка, и несколько грузовиков провалилось под воду. А мне нравилось, что наша машина едет как катер, и по бокам разлетаются большие кривые волны.

Я пошел в Горный институт ради мамы. А потом бросил это дело. Но мне нравилось, что в Горном у студентов была сохранившаяся с дореволюционных времен форма — типа кадетской. И я обожал горы. Болел путешествиями и читал только про это. Моими кумирами были Пржевальский и Миклухо-Маклай. А в какой-то год я был самым молодым альпинистом в СССР.

Надо больше отказываться. Надо говорить «нет» чаще и упорнее.

Когда говорят «Да я лучше повешусь» — это ничего не значит. Это как мать говорит сыну «Я тебя убью».

Стройбат, в который я попал, когда бросил институт, — вот это и была настоящая жизнь. Помимо всего прочего я перепечатывал комиссации из госпиталя, потому что машинистка ушла в декрет, и выяснилось, что никто кроме меня не умеет пользоваться машинкой.

Когда я прознал про высшие сценарные курсы, я сразу подал туда документы. В тот год принимали по одному человеку от всех республик. Я ожидал попасть в провинциальную тьму. И там действительно был один армянин, один грузин, один таджик, один узбек, один молдаванин и так далее: от Грузии — Резо Габриадзе, от Армении — Грант Матевосян (известный армянский писатель. — Правила жизни), от Азербайджана — Рустам Ибрагимбеков, от Узбекистана — Тимур Пулатов (известный узбекский писатель. — Правила жизни). От Урала там был Маканин. Нам дали огромные стипендии, как у инженера по окончании вуза, и отдельные комнаты. А еще в нашем распоряжении было все кино мира. Пропив стипендию и просыпаясь с похмелья, мы говорили: «Сегодня опять Антониони? Не, не пойдем».

Моей первой заграничной поездкой была Польша. Я купил там свои первые джинсы, а еще видел на улице гуляющего Анджея Вайду и подружился с замечательным писателем Тадеушем Конвицким. Вот, собственно, и вся моя Польша.

Когда-то у меня были «жигули», «двойка». Очень я ее любил и до сих пор считаю, что это отличная машина. Как было сказано в одном английском автожурнале — а англичане умеют формулировать коротко — «примитивная машина не без достоинств».

Иногда бывает полезно терять вещи.

Я профессиональный бродяга и откупался от своих детей — а это грех. Я доставал им средства к существованию, а вот их воспитанием не занимался. Мой сын уже нарожал троих, и я уважаю его — он занимается детьми, а это и есть назначение. А я обменял это назначение на литературу. Не уверен, что одно другого стоит, но время покажет.

Полагаю, что я профессионал. Потому что я чудовищно не люблю писать.

Лень — это мать качества. Ленивые русские — такие же перфекционисты, как немцы.

Черновики должны оставаться в голове. Поэтому у меня нет правок.

Все гениальные русские романы — не вполне романы, а черт знает что. «Евгений Онегин» — роман в стихах. «Мертвые души» — поэма. «Герой нашего времени» — роман в новеллах. Это каждый раз, как рождение жанра.

Я рассматриваю литературу как память нашего вида — иначе мы бы и не запомнили, кто мы есть.

Что бы ни говорили о вождях, но если при них не пролилась кровь и не было гражданской войны, то они справились с задачей.

Старость — дело объективное.

Дважды у меня был рак, и дважды Господь миловал. Так что жаловаться мне не на что.

Врачи говорят: курить не надо. Но я решил, что вреднее бросить, чем продолжать. А кофе, по-моему, вообще полезен.

Сегодня под утро мне приснилась черная книга. Дело было в книжном магазине, скорее всего, в питерском Доме книги. Я подхожу к букинистическому отделу и вижу какой-то странный корешок. Я его снимаю: очень красивый, хорошо сохранившийся бювар, а внутри только черные страницы. Я решил эту книгу приобрести, но мне ее даром отдали. И я сел писать белым фломастером какие-то тексты на черной бумаге. Вот так: белым по черному.

Большая собака никогда не мешает лаять маленькой собаке.

Зимой не покупаешься.