Правила жизни Андрея Гаврилова

Дублирование в России было всегда — с тех пор как после войны стали появляется трофейные фильмы. А вот субтитры у нас не привились. Мало того, что русский народ ленив и нелюбопытен, он еще и не очень хорошо читает. Кроме того, он хреново видит — то ли из-за пьянства, то ли из-за тяжелой физической работы. Раньше, когда на закрытых просмотрах шли фильмы с титрами, в зал все равно сажали переводчика, который эти титры зачитывал, потому что люди в зале просто физически не видели, что написано на экране.

В школе я учился, как все. Просто разницы между английским и арифметикой для меня не существовало.

Мое детство было проще, чем детство моих детей, потому что у нас было меньше искушений. Мы больше читали, но не было в этом никакой духовности.

Мы жили в коммуналке — три комнаты, три семьи. Все были с детьми, но дети были разного возраста. В одной комнате жили мы с сестрой, в другой — девочка Лена, а в третьей жил мальчик Никита, который был старше нас всех. Он был настолько взрослым, что когда его мамаша уезжала, он водил к себе девиц. Но все возмущались не тем, что он водил девиц, а тем, что эти девицы принимали душ, а ванну после себя не мыли.

Откуда в детстве берутся вещи — совершенно непонятно. Когда ты был ребенком, ты обменивался с друзьями какими-то пластмассовыми закорючками, но попробуй найти такую же вещь, став взрослым.

В детстве главное — что меня любили и иногда наказывали родители. Сейчас — что я любил и иногда наказывал детей. Это главное, а не во что играть — в Angry Birds или в вышибалы.

Папа всю жизнь проработал в газетах. Он умер в 1965-м, когда ему было тридцать четыре, успев за день до смерти увидеть свою книжку — путевые заметки по Испании. Тогда было сложно куда-то поехать по своей инициативе, кроме Саратова, а он поехал в Испанию на какой-то спортивный чемпионат. Книжка называется «Барселона. Толедо. Мадрид», и тогда такие заметки были событием. Если бы сейчас кто-нибудь написал книжку с таким названием, это вызвало бы не больше интереса, чем книга «Санкт-Петербург. Москва. Новосибирск».

Я очень хорошо помню тот день, когда понял, что нельзя верить советской пропаганде. Это очень простая история. Папа был журналистом, а я был очень политизированным ребенком. В 1962 году я прочел статью под названием «Ливерпульские идолы стригут баранов». Я не понимал смысла заголовка, но я прочел статью и понял, что существует такая группа «Битлз», и это плохая, отвратительная, ужасная, кривляющаяся кучка людей, которая выступает с сиденьями от унитазов на шее. Я все это усвоил и в это поверил. Но прошло полтора года, папа как раз приехал из Испании, и в чемодане у него была пластинка «Битлз». В это мгновенье для меня рухнула советская пропаганда.

Однажды, когда я учился в институте, нас вывезли на стрельбище. Я сделал свои 10 выстрелов. Помню, приходит какой военный и осматривает мишени. Иванов — 8 из 10; молодец. Петров — 4 из 10; молодец. «А это что? Ты куда стрелял? Ни одного попадания. Первый раз такое вижу. Фамилия?» — «Гаврилов». — «Ого, и я Гаврилов. Пиши ему 10 из 10». Так я понял, что наша армия на высоком уровне.

У меня, как и у любого человека, есть охота к перемене мест. Но я не понимаю, что значит эмигрировать сейчас, когда все мы имеем заграничные паспорта. Я не понимаю, почему переезд из Сызрани в Воронеж — это обычное явление, а если человек уехал из Москвы в Нью-Йорк, то это уже какое-то событие.

Вы даже не представляете, сколько барахла у меня хранится дома. Читали повесть Грековой «На испытаниях»? Гениальная. Там есть одна из моих любимых сцен во всей советской литературе. «Полковник, — сказал генерал Сиверс. — Вы знаете, в чем разница между мужчиной и женщиной?» Полковник мучительно задумался и вдруг его лицо радостно просияло: «Знаю, товарищ генерал». — «Фи, — сказал генерал Сиверс. — Кроме той пошлости, о которой вы подумали, есть еще одно различие, более существенное: мужчина застегивается на правую сторону, а женщина — на левую. Вот посмотрите на себя в зеркало и убедитесь, что вы женщина». Полковник не понял. Так вот: знаете ли вы, в чем еще одно различие между мужчиной и женщиной? Мужчины всегда коллекционеры и собиратели, а женщины практически никогда.

С женой мы познакомились в киноклубе, который назывался «Экран». Я был робким мальчиком. Присел в сторонке, а там лежали какие-то листы в папке. По первым строчкам я понял, что это «Собачье сердце». Я узнал, чьи они, и с тех пор мы уже почти 40 лет вместе.

Синхронным переводом я стал заниматься случайно.

Раньше я считал, что перевод — это когда они говорят по-английски, а я говорю по-русски. Ничего подобного.

Да, мне трудно переводить Годара. Мало того что он может в фильме начать обсуждать то ли Маринину, то ли Донцову, и ты просто столбенеешь от неожиданности, так у Годара еще и огромный поток информации — одновременно может идти диалог, закадровый текст и появляются надписи на экране. Смотреть интересно, а при переводе можно просто свернуть шею.

Изысканная английская непристойность — это то, чему нет аналогов в русском языке.

Мне нравится, как я перевел «Бульвар Сансет» и как я перевел «Криминальное чтиво», но это не значит, что я их буду пересматривать в своем переводе. Ненавижу свой голос.

У меня другой голос, когда я перевожу? У меня и лицо другое в этот момент, и по голосу меня, действительно, редко узнают. Один раз узнал продавец лыж. Обещал 10-процентную скидку, но у него не нашлось лыж, которые бы мне подошли.

Мне все больше и больше нравится голос Джона Леннона.

В перестроечное время в Москве был дефицит бензина. И вот однажды, на дороге, я вижу, что бак в моем «Москвиче» почти пустой. На заправке бензина нет. Я у ребят спрашиваю, что делать, а они говорят, что за углом есть заправка, где в пятой колонке есть бензин для ментов. Попробуй, говорят; главное — действуй нагло, будто ты свой. Я подъезжаю к пятой колонке, опускаю пистолет в бак, говорю: «Ребят, мне литров десять налейте». Но заправщик говорит: «Нет». Тогда я ему говорю: «У тебя дома видеомагнитофон есть? Ну, закрой глаза». И говорю: «Показывает Коламбия Пикчерз». Он говорит: «Ладно, пять литров налью».

Озвучить фильм — это термин, но нельзя же озвучить проблему, нельзя озвучить законопроект и нельзя озвучить мнение.

Мне не нравится, что все законы, которые принимают в последнее время, что-то ограничивают. Тот факт, что любой принятый в последнее время закон не расширяет мои права, а урезает их — даже если я ими не пользуюсь — меня настораживает.

В любом искусстве бывает период унаваживания. Когда то, что растет, существует лишь для того, чтобы стать компостом, из которого потом вырастет что-то настоящее. У меня есть ощущение, что в русском кино сейчас идет именно этот процесс.

В мире много плохого кино, но что с этим делать?

Есть немного фильмов — наверное, двести-триста, — которые должен посмотреть каждый человек. Как говорила в свое время искусствовед Ирина Рубанова, я не понимаю, почему человек, который не читал «Войну и мир» считается необразованным, а тот, кто не смотрел Миклоша Янчо, считается нормальным.

Чем кино отличается от литературы, живописи и архитектуры? Кроме той пошлости, о которой вы подумали, кино, как синтетическое искусство, может затронуть неожиданно кого-то неожиданным чем-то.

«Оскар» мы переводим с Юрой Сербиным по часу. Но друг друга почти не видим, потому что пользуемся этим часом, чтобы ноги размять. Когда он переводит, я гуляю по коридору.

Для меня кино действительно является важнейшим из искусств. Но надо помнить, откуда эта фраза. Это когда Луначарский к Ленину пришел и говорит: «Владимир Ильич, давайте не будем сносить Большой театр». А Ленин сказал: «Из всех этих ваших искусств для нас важнейшим является кино».

Не знаю, что для меня важнее — кино или музыка. Это как спросить, какая нога тебе нужна больше — правая или левая. Надеюсь, выбирать никогда не придется.

Я увлекался дайвингом, а вот с парашютом никогда не прыгал и даже близко не подходил. Меня всегда настораживало, что жалоб на плохое качество парашютов не поступает.

В вышибалы при всем желании один не поиграешь.