Гильермо дель Торо: «По своей природе я аутсайдер»

Вы так смело показываете сексуальность своей героини в самом начале фильма.

Это правда. Если честно, меня тошнит от этой общепринятой концепции «красавицы и чудовища» – «она» почему-то всегда безупречна и чиста, а чудовище обязательно превращается в принца, и они живут вместе долго и счастливо. Именно поэтому моя главная героиня каждое утро варит яйца, чистит туфли, мастурбирует, а потом идет на работу – история, по-моему, близкая многим. Ну, и чудовище у меня ни в какого гребаного принца не превращается — а что, правда жизни! «Форма воды» — фильм про несовершенство: я считаю, что истинная любовь возможна только тогда, когда ты принимаешь человека таким, какой он есть. А самые извращенные отношения в этой истории как раз у полковника Стрикленда (Майкл Шеннон) и его жены — семьи, на первый взгляд, благополучной.

Сексуальность можно показывать по-разному. Критики в свой адрес не боитесь?

Ну, а что сделаешь, пускай критикуют! Единственная цензура, которую я признаю — это самоцензура. Кому не нравится, могут не смотреть. И, в конце концов, если взрослым людям нельзя показывать фильмы про любовь — это уже совсем, знаете ли.

Но все-таки главный герой-любовник в вашем фильме и не человек вовсе.

Но ведь фильм не про него, а о том, что у любви нет границ — она как вода сметает все препятствия на своем пути и может принять любую форму. И говорить о любви бессмысленно, поэтому в моем фильме она беззвучна. Любовь — это то, какими друг друга видят влюбленные. Это величайшая тайна, и словами ее не выразить. О любви можно только петь — уж мне ли не знать — я мексиканец и не раз исполнял серенады, стоя под балконом.

Монстр в фильме у вас получился очень убедительным. Как вы работали над его внешним обликом? В своей книге «Дома с монстрами» вы говорите, что всегда отталкиваетесь от образов чудовищ из фильмов «Черная лагуна», «Франкенштейн» и «Призрак Оперы».

В «Форме воды» у меня была задача создать героя, который одновременно был бы и любовником, и своего рода Богом, и животным. У него тело пловца, крепкое и гибкое, глядя на него вы должны верить в его божественное происхождение. Эту роль я писал специально для Дага Джонса. Во время работы над фильмом я говорил ему — выходи из воды так, будто ты величиной семиэтажный дом, то есть очень и очень медленно, потому что это существо с трудом дышит на суше, она для него — враждебная среда. Мы много экспериментировали, некоторые идеи и нюансы корректировались прямо на съемочной площадке. Я говорил Дагу: «Смотри ей в глаза, не смотри ей в глаза, дотронься до нее»... Или например, когда персонажи Салли и Ричарда Дженкинса выясняют отношения: «Ударь его, не говори, что хочешь ударить, просто ударь». И то, как потом Ричард реагирует на эту пощечину , — это все живая непосредственная реакция.

Почему вы выбрали местом действия фильма Америку 1960-х?

Это период послевоенного расцвета страны, футуристическое воплощение американской мечты с Кеннеди в Белом доме, с гонкой вооружений, автоматизированными кухнями, загородными домами, машиной в каждом гараже и женщинами с высокими прическами и маникюром. Этот идеализированный мир признавал только белых и гетеросексуалов, для представителей меньшинств это был настоящий ад — расизм и сексизм, пожалуй, были даже хлеще, чем сейчас.

Вы как-то сказали, что нет ничего более политического, чем истории фэнтези. Когда вы это поняли?

Когда смотрел фильмы Джорджа Ромеро и Дэвида Кроненберга. Потом франшиза «Техасская резня бензопилой» — тоже откровенно политическая история. И, наконец, «Красавица и чудовище» — разве это не политика? Вообще в мире существует два типа сказок: сказки о том, что необходимо слушаться родителей, и те, что призывают к анархии.

Вы успешный режиссер, но с голливудским бомондом никак не ассоциируетесь. Как думаете, почему?

Мне кажется, что по своей природе я аутсайдер. Мне нравится быть вот таким очкариком со странностями, и хочу сказать таким же как я: быть очкариком — это совершенно нормально. В кино я ищу родственные души. Ромеро — родственная для меня душа, Кроненберг — тоже, он как будто специально для меня фильмы снимает. И неважно, большой ли это проект, как «Планета обезьян», или малобюджетный, как «Дух улья» Виктора Эрисе, который я, кстати, считаю шедевром. Когда я смотрел этот фильм, мне казалось, что в зале никого кроме меня нет, и режиссер разговаривает только со мной. То же самое с «Бразилией» Терри Гиллиама — пока шел до своей машины, я плакал. И тогда я подумал, что тоже хочу быть таким режиссером для кого-нибудь.

А что касается ваших фильмов – насколько вам важно признание и успех?

Удача и неудача живут за одной дверью, предвидеть успех того или иного фильма невозможно. Звонишь один раз, открывает удача: «Эй, сукин сын, ну тебе повезло!» Звонишь другой раз — открывает неудача. Одно из моих самых ярких воспоминаний — когда я встретился с Альфонсо Куароном (Куарон был продюсером фильма дель Торо «Лабиринт фавна». – Правила жизни) в Нью-Йорке. Звоню ему и говорю: «Привез тебе "Лабиринт Фавна" на жестком диске, только учти, что смотреть это невозможно». А он такой: «Неужели все так плохо?» «Да, просто ужасно», — отвечаю. После этого он включает фильм, а я отправляюсь ждать в фойе гостиницы. Жду, его все нет и нет, не выдерживаю, поднимаюсь — он весь в слезах. «Что, так плохо?» А он отвечает: «Да ты ничего не понимаешь!» Так что, пытайся не пытайся, все происходит само собой. Но все равно, снимая очередной фильм, всегда нужно верить, что его ждет оглушительный успех.

Ваши фильмы сложно перепутать с чьими-то еще. Могли бы вы сформулировать свою концепцию кино?

Я снимаю как можно более экзотическую необычную картинку и делаю это так, чтобы было по-настоящему страшно, — вот тут я очень сильно стараюсь — но при этом в самой академической, почти классической манере. Некоторые считают, что у жанра фэнтези есть свои жесткие каноны, и они всегда их придерживаются, ну а я снимаю вот так — горбатого, как говорится, могила исправит.

Ну, а угодить зрителю вы пытаетесь?

Если зрителю нравится мой фильм, это делает меня по-настоящему счастливым. Но если его не принимает широкая публика, это не значит, что ты должен поступиться своими принципами. Потому что принципы – это и есть то, что в конечном итоге приведет тебя к успеху. Останавливаться нельзя! Если кому-то не нравятся мои фильмы, я что, по-другому теперь должен снимать? Ну уж нет!