Правила жизни Иварса Зиле

Если так посмотреть — в мире все время идет война.

Я родился в Латвийской ССР. Первые десять лет жил в деревне, потом родители купили дом в Тукумсе, и с тех я живу здесь.

Мой дед был народным целителем. Он зарабатывал огромные деньги, так что я крал из дома по 200-300 рублей. В 1980-е дед стал так знаменит, что к нему ездили со всего Союза. У нас был двухэтажный дом, и чтобы пройти утром на кухню, приходилось прыгать со второго этажа — лестница была забита посетителями деда. В молодости ему сломало обе руки трактором, и в больнице одна бабка сказала, что у него дар. Он лечил сахаром, водой и свиным жиром. Деду завидовали, вызывали милицию, но тогда ведь было так же, как сейчас — у тех, кто с деньгами, везде знакомые.

Лучшее, что я помню в жизни: мне три года, я сижу у прабабушки на коленях, и она примеряет мне шерстяные носки.

В учебке тебе сразу дают понять, что ты ничтожество. Это шок.

Дрались все. В понедельник в учебку могли привезти служить армян, а во вторник — азербайджанцев. А тогда как раз был конфликт в Нагорном Карабахе.

Я служил полтора года в железнодорожных войсках водителем грузовика. Выезжал утром и приезжал вечером. Потом мне сказали, что на этом грузовике вывозили отходы из Чернобыля, и его должны были уничтожить. Со мной служили много ребят, которые были ликвидаторами в Чернобыле. Помню, как они радовались, когда вышел приказ, по которому они могли раньше срока демобилизоваться. Думаю, сейчас они все в земле.

Армия научила очень быстро определять, что за человек перед тобой.

В Латвии до сих пор можно встретить старых цыган с кривыми пальцами — так они избавлялись от армии. А у нас в части один узбек положил ноги под поезд. Он женился, уехал служить, а его мать выбросила жену из дома. Тогда он решил себя искалечить, чтобы попасть домой. После госпиталя он уже без ног попал в дисбат.

В 1991 году над Тукумсом летал вертолет и разбрасывал листовки, призывающие резервистов армии постоять за советский строй. Тогда я сказал, что надо ехать в деревню и уходить в партизаны. Но потом стало ясно, что бояться нечего. Большинство людей в Латвии были счастливы отделиться от России. Голые, но независимые.

Я — советский продукт.

Когда кто-то мне рассказывает, какая у него страшная работа, я не слушаю. В начале 2000-х я работал на мясокомбинате в Германии, мы обрабатывали свиные внутренности. Никогда не думал, что свинью можно разобрать до копыта и все продать. Иногда я стоял по пояс в свиных кишках — скидывал с конвейера то, что не успел обработать, и доделывал, когда линия ненадолго останавливалась, чтобы загрузить следующую партию. Потом мне какая-то инфекция попала в кровь, обе руки были как будто в ожогах. Я лежал в немецкой в больнице и пообещал Богу — если вылечусь, сразу вернусь в Тукумс.

Если человек очень устал, он может заснуть лицом в своем супе.

В немецкой больнице медсестра ровно в восемь утра обязательно должна застелить твою постель, хотя все знают, что ты сразу ляжешь обратно. Каждый день я выбирал, что хочу есть на завтрак, обед и ужин.

Человек оценивает удобство больничной палаты даже на волоске от смерти.

В 2006 году я открыл рыболовный магазин. Ко мне зашли два мужика и рассказали, что были на озере и ничего не могли поймать, а один придурок как-то странно дергал спиннинг и все время ловил. Этим придурком был я. Точно знаю, что я первым в Латвии стал ловить рыбу твичингом (рывковая проводка приманки, используется для ловли хищных рыб. — Правила жизни). Мой магазин сгорел. Над ним была контора мясокомбината, кто-то привязал под крышу автомобильную шину и поджег. Страховка покрыла только малую часть моих расходов — все ушло на долги. После того как магазин сгорел, многие говорили: «Как ты мог после этого так работать?» А что мне надо было делать — пить?

Мне больше нравится изобретать, чем продавать.

На рыбалке нужно думать, как рыба. Представь, что ты щука. Плывет мимо маленькая рыбка — и пусть плывет: если ты сыта, то пусть хоть десять штук проплывут. А теперь представь, что около твоей морды дергается раненная рыбка секунд десять. Ты просто не выдержишь. Ведь ты по природе — санитар.

Больше всего в подводной охоте мне нравится тишина.

Я не люблю ходить на День города и другие праздники. Каждый подходит и спрашивает о рыбалке. Представь, я бы делал пластиковые окна, и 20 человек в день спрашивали: «Ну что, Иварс, расскажи, как ты делал окна на этой неделе?»

Уже шесть лет я не пью совсем. Я и раньше почти не пил. Зачем мне тратить деньги, а на следующее утро мучиться?

Человек все может, если захочет.

Сытый народ не будет искать приключений и пытаться свергнуть власть. Ведь никогда не знаешь, кто придет на смену.

Весь мир смеялся, когда Путин поменялся с премьером местами. Если к власти в России Жириновский придет, тоже посмеются.

Мне кажется, коррупция во всех странах в среднем одинаковая.

Наша беда — страна маленькая. Вторая беда — у людей денег мало. И самих людей тоже почти не осталось.

Мне хочется жить так, чтобы утром можно было смотреть, как Солнце поднимается.

Я нигде не был, кроме Германии и стран бывшего СССР. Хотел бы отправиться с женой в путешествие на мотоциклах. А двухнедельные круизы мне не нужны.

Меня совсем не тянет в Москву или в Ленинград, а в Байкальский край я бы переехал.

В церковь меня привел сын. В 16 лет он пошел к баптистам, но я ему сказал, что мы лютеране, хотя не очень знал, в чем разница. Я все время спорил с сыном, потом стал спорить с его священником — и уже три года в храме.

Когда я был в возрасте моего сына, у меня вообще не было мозгов.

Мне нетрудно признать, что сын умнее меня. Единственное, что у меня есть, — это опыт.

В прошлую субботу я поступил на факультет теологии в лютеранскую академию в Риге. Просто попробовал сдать экзамены — решил, что если попаду, то попаду. Еще недавно я занимался продажей рыбного корма, но теперь вышел из бизнеса, буду там просто водителем, чтобы успевать учиться.

Громкие имена ничего не значат.

В гробу нет карманов. Это сказал Зигмар Лиепиньш, очень известный музыкант.

Я не боюсь смерти. Меня только немного беспокоит, как именно я умру.

Мало кому в жизни везло так, как мне.