Правила жизни Андрея Абрамова

Когда наступил XXI век, мне было абсолютно все равно.

В детстве я жил в спальном районе Москвы. Сейчас я вспоминаю то, что там видел, отрывками: окровавленная милицейская форма, погони во дворе.

В моем гуманитарном классе было 7 мальчиков и 29 девочек — в основном, как мы их называли, «начитанные девахи». Казалось, даже если будешь такой ногти вырывать, она слова не скажет. Потом одна из них вышла замуж за принца и уехала в какое-то карликовое государство. За все время учебы я от нее слова не слышал.

Наша классная руководительница думала, что мы с друзьями либо станем наркоманами, либо сядем в тюрьму, либо нас где-то убьют. Я врач, один мой друг — юрист, другой — с двумя высшими образованиями работает в Канаде. Но она к нам относится по-прежнему.

Я никогда не обижался, я просто делал выводы.

Мой отец тренировал дельфинов и одновременно изучал их. Когда развалился Советский Союз, его на несколько лет отправили в командировку в Израиль. На тот момент там никто ничего не мог делать: идет война, Саддам стреляет «Скадами», и только русские развлекают народ, давая представления с животными. В середине выступления могла зазвучать сирена, и все бежали в бомбоубежище.

Отец все время был в каких-то командировках: ловил животных, тренировал, лечил, проводил уникальные операции. Он начальник, но ему ничего не стоит сесть в ледяную ванну по грудь с огромным полярным китом и ехать из Мурманска в Анапу, не вылезая, приехать с воспалением легких, сорванной спиной, но довезти животное в сохранности.

Никто не верит в эту историю: когда мне было лет семь, меня отвели к стоматологу. Я и сейчас помню, как хорошо он видел в малейших движениях мое состояние: когда было больно, я двигал пальцем, и он делал так, что боль проходила. Тогда я захотел стать врачом.

Покрытосеменные, голосеменные, тычинки, пестики никогда не вызывали во мне любовь.

У меня есть список — пара десятков фамилий — это те мои однокурсники и знакомые, к которым я никогда не пойду лечиться. Мое поколение врачей очень страшное. Но некоторые, правда, исправляются.

Все мои однокурсники после второго года обучения хотели во время летней практики оперировать, а нам давали только мыть полы. И, как выяснилось, никто не умел делать это правильно.

Однажды я мыл полы и вышел на большой балкон, где была дверь в маленький кабинет. На ней было написано имя врача и специальность — «травматолог-ортопед». Оттуда вышел мужчина лет 35, небритый, с удрученным, но одновременно ленивым взглядом, и сказал мне: «А ты чего здесь делаешь?» — «Полы мою». — «А кем хочешь стать?» Я понял, что что-то произойдет, и ответил: «Травматологом-ортопедом». — «Тогда бросай швабру и заходи». С тех пор я не мыл полы, я ассистировал на операциях.

Делать татуировки на руках — это моветон для хирурга: больного не должно ничего смущать. На теле я не хочу, поэтому татуировки у меня только на ногах.

Пациенты говорят, что в Москве зарплата у врача не ниже 50 тысяч. Но на самом деле, это как в задаче: «У Пети — шесть яблок, у Васи — ноль яблок. В среднем у них по три яблока».

Однажды мне подарили весы для алмазов. Мы на них взвешиваем винты.

Самое большое счастье — когда выписавшиеся пациенты перестают тебе звонить. Значит, у них все хорошо.

Бывает, что я очень долго думаю о каких-то своих больных, но за все время мне было по-настоящему жалко только одну пациентку. Не знаю почему — мы с ней даже не общались, она три дня пролежала в коме, а потом умерла.

Бомжи — одни из самых добродушных пациентов. Они всегда с доктором на «вы». Они никогда не гундят, никогда ничего не требуют. Они хотят вылечиться, поесть, поспать и помыться — все. А вот кто живет в достатке и наделен какой-то властью — военные или полицейские, особенно те, кто любит выпить, — вот это самые страшные больные: «Да я прошел Афган! Да я за тебя воевал!»

Я встаю в пять утра, а просыпаюсь — когда окликает заведующий.

После «Доктора Хауса» масса людей решили, что они очень много всего знают. И что мне с этим делать?

Я только недавно стал понимать произведения классической литературы. Как можно давать их в школе и заставлять писать о национально-патриотическом подвиге героев произведения Л.Н. Толстого «Война и мир»? Как можно в голову мальчика, у которого там только девочки и рок-н-ролл, засовывать национально-патриотические подвиги?

Очень сложно подавать пример подросткам, когда их кумиры — Леди Гага и Джастин Бибер.

Не дай бог пропустить рекламу перед фильмом в кинотеатре. Я могу порвать билет и купить новый — на следующий сеанс. Трейлер же чаще всего интереснее самого фильма.

Я всегда хотел посмотреть, кто же все-таки голосует за Путина?

Невозможно объяснить, почему люди занимаются керлингом. Нравится им это, и все. С профессиональной лаптой и бадминтоном — то же самое.

Курильщики — пуленепробиваемые. Что бы ни печатали на пачках сигарет, это ничего не изменит. Все равно что говорить наркоману, что он умрет — не поверит, пока не умрет. От зависимости нельзя избавиться устрашением. Она, наоборот, будет только крепчать.

Я всегда думал, что у меня лучше всего получилось бы продавать оружие. Находишь какого-нибудь продажного отечественного генерала, покупаешь у него за бесценок сто зенитно-ракетных комплексов, продаешь по бешеным ценам в Сирию и сливаешь «Моссаду» информацию. Они выстреливают одной ракетой с территории Израиля и уничтожают все ЗРК. Ты получил деньги, ни один человек не погиб — идеальная схема.

Не люблю изюм. Этот мертвый виноград плохо на меня смотрит.

У меня на работе куча заядлых охотников. Но я всегда считал, что было бы интереснее, если бы ружье было не только у тебя, но и у оленя. Вот так уезжает коллега на охоту, а ты не знаешь, выйдет он в понедельник или нет.

Достаточно один раз попасть в ситуацию, когда либо ты, либо никто, чтобы потом почувствовать в себе уверенность.

Что такое истерика? Кричащая женщина, которая кидает в тебя тарелками, — это не то. Истерика — это когда ты не можешь издать и звука, текут слезы и опускаются руки. И тогда нужно себя быстро-быстро собрать, потому что больше никого нет.

Я из той старой школы, когда эсэмэски пишут с соблюдением правил пунктуации и орфографии.

В обморок я никогда не падал.