Наталия Мещанинова — о сериале «Пингвины моей мамы», преследовании комиков, женском кино и приемных детях

По сюжету подросток-старшеклассник Гоша (его роль исполнил Макар Хлебников, сын режиссера «Аритмии» Бориса Хлебникова, — и это актерское открытие года как минимум), проживающий в благополучной семье с мамой и папой (Александра Урсуляк и Алексей Агранович), не может ужиться с многочисленными приемными детьми. Все становится еще сложнее, когда к ним приезжает Виталик, лысый озлобленный «отказник» системы госопеки, жестокий и неуравновешенный ребенок. Тогда Гоша пробует выступать на открытых микрофонах и смеяться над тяготами своей жизни со сцены. Так он знакомится с другими комиками (их играют настоящие артисты — Саша Малой, Миша Кострецов и Евгений Сидоров).

При этом Мещанинова, снимающая про подростков не впервые (в похожей искренней, но уникальной для русскоязычного ТВ тональности был исполнен ее украинский сериал «Красные браслеты»), сама прошла через чудовищно травматичное детство — в ее автобиографической книге «Рассказы» описывается систематический абьюз и сексуальное насилие по отношению к ней до того, как она переехала в Москву. Хотя сама Наталия утверждает, что не учитывает личный опыт при написании сценариев.

«Пингвины моей мамы» удивительно совпали с социальной повесткой — стендап вышел из полуподпольных баров и с канала ТНТ в политическую плоскость. Взять хотя бы запрет Идраку Мирзализаде на въезд в Россию, нереализованные обвинения в адрес Александра Долгополова, принуждение к извинениям Арианы Лолаевой и Саши Ни — и так далее. На фоне чудовищного тренда наказаний за честный юмор на стриминге Kion выходит сериал, в котором сцена для стендаперов становится единственно возможной отдушиной.

Как написать текст для стендапа в сценарии так, чтобы он заработал на сцене? Вы же не накладывали смех? Проверяли шутки на концертах до съемок?

Тексты стендапов писали стендап-комики. В основном один — Евгений Сидоров. Миша Кострецов и Саша Малой писали себе, а Женя Сидоров написал все монологи главного героя и еще женский стендап. Их проверяли на реальной публике, в Stand-Up Club #1 на открытом микрофоне, мы заставили актеров пойти и побыть стендаперами не под камерами. Вышло чудовищно. Понятно, что мы снимали с массовкой — на первых дублях люди правда смеялись, но потом уставали, и мы заставляли их смеяться.

Насколько лично вы погрузились в стендап? Понятно, что в контексте сюжета это, по сути, такая психотерапия для главного героя, потому что ему больше негде выговориться. А вам самой жанр интересен? Много выступлений смотрели?

Я благодаря соавтору Заке Абдрахмановой познакомилась со Stand-Up Club #1, с ребятами. Меня не то чтобы занимала эта тема раньше, но мы в процессе написания сценария изучали жизнь клуба при помощи документальной камеры. Нужно было понять, как они устроены, чтобы не врать про веселых комиков. И вот что я увидела — возможно, наблюдение будет необъективным и не про всех. Но большая часть комиков, выходящих на сцену, точно так же, как и наш герой, выговаривается. Очевидно, не каждый стендап они посвящают своим проблемам — можно блестяще шутить про что угодно. Я просто заметила, как люди, очень зажатые и совершенно необщительные, депрессивные, выходя на сцену, становятся смешными, артистичными, управляют залом. Они всегда знают, что сказать в случае, если кто-нибудь выпрыгнет из зала бухой.

И это, конечно, очень любопытный контраст. Потому что, например, встречались с Артуром Чапаряном...

Он топовый! По технике, мне кажется, сильнее всех. Его стиль копируют многие начинающие комики.

Да. И очень сложно с ним разговаривать в жизни, потому что он вот такой — сидит, смотрит в пол, и все. Выступления для многих своего рода психотерапия. Возможно, они бы меня сейчас обложили *** [обвинениями] за это, сказали бы, мол, что ты несешь...

Интересно, что стендап для них становится именно раскрепощающим опытом. Как устроен открытый микрофон? В зале сидят комики и несколько их друзей, мало смеются — сырые шутки редко заходят. То есть это непрерывная пытка, обязательная для каждого стендап-комика, потому что нужно тестировать материал.

Да-да, обкатывать много-много раз. Есть много баров, маленьких и больших площадок, где ты можешь на протяжении всей ночи читать 300 раз один и тот же материал, оттачивая и оттачивая его.

Рядом с клубом, в котором мы снимали, был караоке-бар. Женя Сидоров с Мишей Кострецовым после смены договорились, что выступят там со стендапом. В караоке сидели пьяные люди, курили кальян. И ребята рассказали все шутки в тишину. На них смотрели очень странно: «Чо? Чо ты несешь? Закрой рот». Это было вызовом, преодолением себя. Ты же сам себя оцениваешь — а что зрители про меня думают? А вот я сейчас опозорился? Не опозорился? Стыдно, не стыдно? Они благодаря таким выступлениям преодолевают стыд и позор.

Вы сделали комиков актерами, хотя многие из них как раз и отыгрывают некий монотеатр, а не стендап. Миша Кострецов очевидно артист, Саша Малой поступил вроде бы в ГИТИС, но его, насколько я знаю, не пустил туда отец. А почему нельзя было именно актеров взять на роль стендаперов?

У нас были актеры, это видно. Играла Надежда Иванова, которая ранее снималась в сериале «Школа». Еще один актер играл ее невзаимную любовь. На эти роли я позвала актеров, потому что предполагались и драматические, и эротические сцены. Все-таки и Малой, и Кострецов — неуправляемы. Миша хотя бы понимает, как вообще происходит съемочный процесс, а Малой — как воздушный шар, который отпустили и неизвестно, куда его понесет. С ним работать очень интересно и сложно одновременно, с меня семь потов сходило, прежде чем получался более-менее удачный дубль. Он никогда не повторял одно и то же, надо было умудриться поймать его камерой, засечь. Когда ты заставляешь его играть что-то, что несвойственно ему, получается фальшиво. Удивительно.

Основной задачей, от которой я поседела на полголовы, было срастить два мира — почти документальный мир комиков и мир внутрисемейный. Я пришла снимать сцены про семью, посмотрела на актерскую репетицию и думаю: «*** [Черт побери]». Говорю Леше Аграновичу: мы же снимали живых комиков, получилось как документальное кино, и поэтому сейчас я бы очень хотела забыть, что вы артисты. Они, наверное, были очень изумлены моей задачей.

Из публичной психотерапии стендап превратился в большую индустрию, перестал быть камерным искусством, театром одного актера. Стендап стал субъектом политики — комиков преследуют за шутки, в том числе и по закону, на них жалуются в соответствующие инстанции. Как вы к этому относитесь? Может, наоборот, нужно вернуть жанр в камерные пространства, когда десять человек собираются и никто не смеется? Может, тому виной заполонивший все и вся тренд на искренность?

Да, Саша Малой, которого никто не знал, кроме вас, меня и Заки, за год стал звездой. Он оказался на ТНТ, многие из Stand-Up Club #1 раскрутились за год. Стендап крутится по ТВ каждый день. И конечно, как наше государство может не обратить на это внимание? Понимает, что аудитория растет, и это, конечно, начинает беспокоить.

Если честно, с трудом могу понять мотив героев — зачем им столько приемных детей? Я смотрю на это, наверное, глазами Гоши, потому что я с ним лучше себя ассоциирую. Для меня это выглядит как оправдание в духе «Если начали — трудно остановиться». Чьими глазами вы смотрите на вот этот семейный мотив: может быть, не Гошиными как раз, а кого-то из родителей?

Я понимаю каждого из своих героев очень хорошо. И да, в финале зритель тоже поймет, почему и что с ними происходит внутри.

Все игровики *** [воруют] у документального кино, я не исключение. Есть такой документальный фильм, называется «Белая мама», там обратная ситуация — много родных детей, и в эту идеальную семью мать берет чудовище. Я не смогла разгадать это в доке, но док и не обязан давать разгадки, в отличие от игрового кино, которое должно хотя бы намекнуть на ответ. Я очень много думала про эту маму, что же у нее внутри. Мы консультировались с одной женщиной, которая работает с приемными родителями. Выяснилось, что приемные родители заполняют детьми внутреннюю бездну, спасают их, чтобы ощущать себя хорошими людьми. Иногда при помощи приемных детей пытаются удержать мужика, например, героиня в сериале объясняет: «Я после Гоши не могла родить, а мы хотели много детей, и я почувствовала, что я как будто выброшена из этого репродуктивного общего процесса, как будто меня вычеркнули, списали, а я молодая женщина». Очень плохо, когда человек усыновляет кого-то, руководствуясь эгоистичными желаниями. Так не должно быть.

Детей часто для себя рожают.

Нет, я не рожаю для себя — это странно. Ты рожаешь для того, чтобы человеку дать жизнь. Для него самого. Рожать для себя — это про что вообще? Мне одиноко — я себе рожу компанию, друга... А потом буду его для себя при себе держать, чтобы он не *** [свалил] никуда.

Мы же в России, стране малых городов и неполных семей.

Конечно. Но это больная, на мой взгляд, ситуация, как и та, которая описана в фильме. Конечно, нельзя заполнять свое одиночество приемными детьми, это отвратительно. Я резко говорю, хотя очень понимаю нашу героиню.

Я хочу спросить про название. В одной из серий дети находят мамин вибратор в форме пингвина, но подразумевается, что «Пингвины моей мамы» — это все усыновленные дети. Что вы этим заглавием имели в виду?

Ну да, это немножечко из Гошиной головы плюс наша авторская ирония: он вполне мог бы так назвать детей своей мамы. И это отсылка к тому вибратору, безусловно — как будто бы она играет со всеми этими приемными детьми, как с тем пингвинчиком.

Тема сексуальности героини вообще подается аккуратно. У нее есть вибратор, в третьей серии дети мешают им с мужем заняться сексом, но не очень ясно, насколько секс для нее в принципе важен.

Если мы рассказываем историю семьи и отношений, важно задаться вопросом, как у них с сексом. На это отвечает в том числе очень неоднозначная сцена, когда герой Аграновича видит синяки на груди героини после того, как трудный приемный ребенок ее побил, и начинает как-то грубо, по-мужски говорить: «Вот вырастет и трахнет тебя».

Это дерзко. А вот когда вы пишете с авторами сериал о жизни школьников, это же не первый из ваших на ту же тему, — у вас нет такой фобии, что получится как в том меме, где Стив Бушеми заходит в школу под прикрытием и говорит: «How do you do, fellow kids?» То есть нет боязни, что получится в стиле «бумеры про зумеров»?

Наверное, есть какое-то опасение. Я сейчас опять снимаю сериал про подростка, и там тоже есть сцена в школе. Есть опасение быть неточной, и поэтому я не работаю со своими собственными воспоминаниями, а наблюдаю школу сегодняшнюю. Тут уже вопрос моего таланта и точности наблюдений.

Вы ходите в школу?

Ну да, я хожу в школу, общаюсь с подростками, и это тупо и нелепо, конечно, — взрослая тетя, которая дружит с подростками. У нас, например, снимаются 15-летние люди, и я с ними активно тусуюсь, стараюсь быть в теме.

Ну да, звучит как How do you do, fellow kids.

Конечно. Но ты пойди напиши диалог подростков. Я понимаю, что они не используют те словечки, которыми пользуемся мы. Нужно давать им свободу. Типа: скажи, как ты сам сказал бы.

То есть вы позволяете им быть соавторами своих сериалов?

Это мой любимый прием. Кстати говоря, почему-то со временем все меньше и меньше актеры меняют тексты, мне это нравится — видимо, я научилась классно писать.

Продолжу сравнивать «Пингвинов моей мамы» со «Школой»: сейчас российское кино про подростков не выглядит так сурово, как десять лет назад. Та же «Школа» была, очевидно, про то, что все, *** [конец]. «Пингвины моей мамы» показывают что-то куда более светлое. Я тоже был нервический тип, в школе учился не так давно, мне 25 — и мое впечатление от того периода больше похоже на «Пингвинов моей мамы», чем на «Школу».

Потому что вы учились в Москве. Мне кажется, что провинция медленнее меняется. У меня сейчас снимается девочка из белгородской школы, и там все сильно хуже.

Получается, что меняется тренд именно киношный, но не реальный.

Травля и буллинг ушли в пространство соцсетей. Я же в школу шла как на войну, как в Афганистан, *** [черт побери], на ежедневный бой. Сейчас все мило и тихо. Стало модным хорошо учиться, быть умным. Грубая сила перестала быть модной. Тупой, харкающий слюной чувак на задней парте никого не впечатлит — и телок тоже.

А правда, что у вас стало так много проектов после победы «Сердца мира» на «Кинотавре» — второй сезон «Обычной женщины», «Пингвины моей мамы», будущие сериал «Алиса», полнометражная драма «Маленький ночной секрет», сценарии к сериалу «Шторм» и предстоящим фильмам «Край надломленной луны» и «Три минуты молчания»? Или как вы набрали такие обороты?

У меня просто низкая культура отказа. И вы правы, проектов многовато. В феврале у меня новые съемки полного метра. Не знаю, мне кажется, что все узнали про меня после «Аритмии», следом появился «Шторм».

Много предложений интересных, я *** [работаю], пока *** [работается], это не бесконечный поток, потому что мы все можем закончиться. Я уже ловлю себя на мысли, что занимаюсь самоцитированием, поэтому выхожу в реальность — мне предлагают более крутые сюжеты, чем те, что рождаются в моей голове. Я допускаю мысль, что в какой-то момент мне все надоест или просто я перестану быть модной, все перестанут кричать: «А-а-а! Мещанинову хотим!» «Не Мещанинову хотим, а кого-то другого». И это нормально.

Про женское кино хотел спросить, просто это бесконечный разговор — хотел его закрыть раз и навсегда. Бывает ли вообще женское кино? Являетесь ли вы его представительницей? Или для вас нет гендерного разделения?

Нет, не бывает женского кино. Бывает талантливое кино и неталантливое. Бывает умное и глупое. Бывает какое угодно, только не женское и мужское. Бывает про мужчин и про женщин, для конкретной аудитории. Мы просто раскрываем проблему. Об этом может снимать кто угодно, включая, как ни странно, мужчин. Я не люблю словосочетание «женское кино», потому что вообще не понимаю, что это за субстанция такая.

Иногда под женским кино подразумевают то, которое снято женщинами, почему тогда так мало женщин-режиссеров?

Просто половина женщин ушли рожать, наверное. Нет, понятно, что женщина не так давно была допущена до святыни под названием «кинопленка». Вообще, этот алтарь кинопроизводства уже не алтарь, и нет никакого недоступного олимпа, на котором восседает наматывающий пленку усатый Никита Сергеевич. Не осталось никакой торжественности в слове «кинопроизводство».

Но все равно снимать кино вроде как тяжело: деньги искать, страдать над сценарием и так далее.

Мне нет.

Вам легко?

Не знаю, особенный ли у меня случай или нет, но мне не приходилось сражаться за свое право снимать кино, я просто стала его снимать. То есть я сначала снимала док, и это был вопрос наличия камеры и навыков монтажа. Сейчас, если ты хочешь снимать — ты будешь снимать.

Просто женщины действительно рожают. Вот вы спросили, почему так много проектов, — я многое пропустила, когда мой ребенок был маленьким, хочу наверстать упущенное.

Под конец интервью побуду немного героем вашего сериала, которому надо выговориться и получить жизненный совет. Я сейчас активно занимаюсь карьерой, что-то пишу, снимаю и вот думаю: правильно ли? Не придется ли потом наверстывать личную жизнь, семью? Как вы расставили приоритеты?

Что семья, что кино — вопросы страсти, а не рациональности. Нельзя рассудить: так, надо мне в ближайший год жениться, чтобы потом... Если нет внутреннего запроса, стремления, то ничего и не надо начинать.