«Мне легче делать, а не говорить». Интервью с режиссером Кирой Коваленко

«Разжимая кулаки» — не первый фильм для Киры Коваленко. Несколько лет назад она сняла «Софичку» по Фазилю Искандеру, другую историю о судьбе женщины на Кавказе, — тоже на местном, абхазском языке. Работа с языком и кавказским контекстом для Коваленко очень важна: она снимает на месте и с участием местных актеров, чаще всего непрофессионалов. Так и в «Разжимая кулаки» профессиональные актеры исполняют только две главные роли — Ададзы (оглушительный дебют Миланы Агузаровой) и ее отца. Остальных актеров Коваленко выбирала среди жителей Северной Осетии. Случившийся фильм отличается редкой для российского кино аккуратностью по отношению к реальности и аутентичностью: кавказский образ жизни, пейзажи и люди Мизура вдохновили Коваленко на глубоко интимную и меланхоличную историю о девушке, живущей под патриархальным давлением и рвущейся на свободу, чтобы познать себя.

Какие у тебя были ощущения от Канн и от главной награды в конкурсе «Особый взгляд»?

Ощущения очень неоднозначные, потому что я ужасно нервничала. Скорее всего, у меня было немного измененное сознание из-за волнения. Просто показывать фильм — это очень личное. И в тот момент мне казалось, что я слишком открываюсь всем. Про награду я ничего не знала. Я уехала сразу после того, как дала все обязательные интервью, и села на 16-часовой рейс до Канады (в Канаде в тот момент шли съемки сериала Кантемира Балагова The Last of Us. — Правила жизни). Когда мне позвонили из зала после вручения и я услышала голос Александра Ефимовича (Роднянский, продюсер фильма. — Правила жизни), очень сильно растерялась и даже спросила: «Правда?» Вообще это был очень странный день: я была очень далеко, не чувствовала победу и не верила. Потом мне прислали видео с церемонии вручения. Но пока я его не увидела, было ощущение, что мне все показалось.

Как отнеслись к твоему фильму, пока ты была в Каннах?

Мне казалось, что фильм приняли по-разному. Я чуть-чуть смотрела русскую прессу: часть была не очень. Французская пресса была хорошая, а среди американцев, кажется, мало кто посмотрел фильм. Вообще на фестивале было мало журналистов: в Канны было трудно попасть, не все успевали, расписание плотное, и многие фильмы вообще не получили отзывов.

С чего начался «Разжимая кулаки»? С образа? С актрисы? С какого-то впечатления?

Я почему-то так устроена, что сначала мне в голову приходят характеры героев, а потом я нахожу под эти характеры место: для меня это очень важно. Я долго ходила и размышляла о Мизуре (поселок городского типа в Северной Осетии, где происходит действие фильма. — Правила жизни) — что в этом месте происходит. Следила за всем, что есть в сети, что пишут об этом месте, и просто наблюдала. И, исходя из этого, придумывала историю. Ничего бы не родилось без места. Действие фильма происходит в наши дни, но само место находится как будто бы вне времени.

Как ты нашла Мизур? Ты же сама из Нальчика, из Кабардино-Балкарии.

Когда-то очень давно я была в тех краях, когда писала сценарий, который не осуществился. Я вспомнила про район, просто загуглила несколько поселков рядом и поехала в Мизур на один день — 30 декабря 2017 года, прямо перед Новым годом. И вот я в Мизуре одним днем, наблюдаю за всеми вокруг, разговариваю с прохожими. Тихо и спокойно наблюдала, делала фотографии, снимала видео, а потом смотрела в сети на то, что снимают местные.

Нальчик, в котором выросла ты, и Мизур, в котором живет твоя героиня Ада, похожи по характеру? Кавказ, в котором ты росла, отличается от Кавказа Ады?

Кто-то до сих пор живет в том Кавказе, в котором я росла. Некоторые мои местные знакомые говорят, что в городах все еще не происходит ничего, что молодым людям нечем заняться. Насколько я помню, так было всегда. Но теперь есть интернет, все как-то трансформируется. А вообще надо подольше пожить в Нальчике, чтобы очень-очень хорошо все понять. Но общее настроение очень похоже: люди, запахи, звуки, как в детстве во дворе.

Как ты вообще можешь охарактеризовать свое детство?

Я боюсь, мое детство касается только моих внутренних ощущений и семьи, потому что в детстве ты все-таки живешь в каком-то своем маленьком мире.

То есть ты не гуляла, не тусовалась?

Меня никуда не отпускали, переживали за меня.

Что тебе передалось от твоей семьи? В самооценке? В самоощущении?

А можно не отвечать на этот вопрос?

Сложно или слишком личное?

Просто... Я не знаю, откуда это берется, воспитание ли это или характер, с тобой рожденный. Я помню какую-то себя глубоко внутри лет в шесть и иногда понимаю: «Господи, я чувствую себя точно так же, как тогда». Но я не представляю, это привнесено или врожденное.

У тебя большая семья, насколько я поняла.

Нет, у меня очень маленькая семья, у мамы просто восемь братьев и сестер, а у меня много двоюродных. Из этих 18 двоюродных братьев и сестер три брата и одна сестра — наполовину осетины. И мы росли вместе, я за ними наблюдала, за характерами, и я думаю, что мне это очень сильно помогло в плане характеров в фильме. И занимаются они тем же, чем и все дети и подростки в их возрасте на Кавказе, — борьба, какие-то кружки, национальные танцы.

По твоему фильму складывается ощущение, что у мальчиков, в отличие от девчонок, на Кавказе есть хоть какое-то веселье — хотя бы вылазки в горы и гонки на машинах на пустырях. У девушек никакого социального одобряемого веселья, кажется, нет.

Нет, и никогда не было. Девочкам разрешается гораздо меньше: их опекают и берегут.

Чем сейчас заняты твои братья и сестры? Им интересно, что ты делаешь?

Многие уже подросли, но почти ни у кого нет высшего образования. Все окончили школу и получили рядовые специальности. Как это сказать бы — трудовые. Они далеки от кино.

Ада — еще мягкий пример того, под каким давлением живут женщины на Кавказе. Но даже у нее нет частной жизни: она целиком зависит от отца, отец прячет ее документы, ее здоровье зависит от старшего брата. Это давление и жестокость, о которых говорится в фильме, были всегда?

Может быть, было даже хуже — просто про это стали говорить. Какие-то истории мы узнаем сейчас. Появились люди, которые помогают кавказским девушкам и защищают их. Есть куда обратиться. Появился интернет. То, что происходит с мужчинами на Кавказе, меня тоже беспокоит. Ведь дело не в гендере. Дело в каком-то тотальном непонимании друг друга. А обо всем нужно как минимум говорить. Я просто хочу, чтобы люди чуть-чуть смягчились друг к другу.

Ростов в сценарии — ближайший крупный город, куда устремляются те, кто хочет чего-то другого.

Ставрополь, Краснодар, Ростов, теперь, возможно, Сочи. Я помню много историй из жизни. Например, в Осетии при мне делали жесткое замечание парню с девушкой, которые просто шли за руку. Поэтому некоторые ребята, чтобы встретиться, едут, например, в Нальчик — просто чтобы можно было за руку погулять. А всю мою юность ребята ездили в клубы в Пятигорск. И вообще есть постоянная миграция в Москву — обратно, в Ставрополь — обратно. Происходят какие-то семейные события, люди возвращаются. Потом снова нужно искать работу — едут. В этом кочевничестве живут годами.

Есть ли у тебя чувство, что национализм обостряется или, наоборот, сглаживается, оттого что больше перемещений, пересечений между разными людьми?

Мои чувства по этому поводу мечутся в зависимости от ситуаций, которые я наблюдаю или читаю. Иногда мне кажется, что все налаживается, смягчается, люди становятся теплее друг к другу. А иногда кажется, что нет-нет, я ошибаюсь.

Для тебя важно, чтобы «Разжимая кулаки» увидело как можно больше людей, в том числе на Кавказе?

Мне важно было сделать фильм, снять его. Мне говорили: «Это никому не будет интересно, никто не будет смотреть фильм на осетинском языке». Мне приходило очень много упреков от вообще второстепенных людей. И даже если бы проката не было, если бы никто не посмотрел фильм, мне все равно нужно было эту ступеньку пройти. Но я, конечно, рада, что есть прокат, и хочу, чтобы фильм показали на Кавказе независимо от того, какая будет реакция.

В каком-то из интервью ты сказала, что много думаешь о том, куда девается эта юношеская тяга к свободе. И почему в итоге все эти ребята превращаются рано или поздно в консервативных, заземленных людей. Ты нашла для себя ответ, работая над фильмом?

Нет, до сих пор не нашла. Возможно, в новом поколении все будет иначе. Хотя поколение — это слишком сильное обобщение. Все так индивидуально. Например, я не чувствую глобально, что я ребенок 1990-х, хотя нас с тобой многое объединяет. Чем меньше информации, на которой мы воспитаны, тем больше общего: у нас не было интернета, мы смотрели одни и те же мультики на повторе, прожили одни и те же события. А сейчас одноклассники в одном городе могут быть немыслимо разными. И ребята младше меня, тебя и моей актрисы Миланы, наверное, гораздо умнее и лучше нас. Я, по крайней мере, надеюсь.

Какие вопросы, по твоим наблюдениям, они начинают себе задавать, которые раньше не задавали? Думают ли про семью, войну, про что можно высказываться, как себя вести?

Я очень хочу снять документальный фильм про молодых, чтобы понять, что произошло там за последние несколько лет. Потому что у меня самой много вопросов, и какое у них отношение к будущему, а какое к прошлому, что они думают о воинственности и агрессии. У меня такие же вопросы, как у тебя.

«Разжимая кулаки» держится на Милане Агузаровой. Это ее дебют и совершенно великолепная игра. В чем сила Миланы? Чем она тебя привлекла?

Когда мы начали съемки, Милане был 21 год и она училась на втором курсе. И она, с одной стороны, была практически непрофессионал: не испорченная театральной манерой или школой. Но из-за того, что она уже воспринимала актерство как профессию, это влияло на ее отношение к процессу. Я понимала, что смогу с ней создать героиню и на экране она будет не собой, а будет работать над вымышленным образом. Она хорошо все впитывала и очень старалась.

В этом году Милана закончила свое обучение. Для актера в Северном Кавказе есть возможность существовать только в нескольких театрах. Но и театры — место непростое: туда трудно внедриться молодым актерам. Так что Милана с единомышленниками сейчас создает маленький молодой независимый театр. И они, конечно, совсем не думают о кино. Потому что на Кавказе вообще мало что снимается. Вообще актер — это большой труд, и у актеров вообще очень сложная судьба.

Милана полюбила свою героиню, Аду? И вообще, важно ли для актера любить своего героя, чтобы фильм получился?

Я думаю, она любит ее, да. С актерами я все-таки за то, чтобы было какое-то тотальное понимание и чувствование героя. Иначе будет холодно и искусственно.

Все роли, кроме дочери и отца, в твоем фильме играют непрофессионалы. Трудно найти и уговорить обычного человека из Осетии сняться в художественном кино?

Все мои актеры-непрофессионалы из небольших мест: из Владикавказа нет никого. Один актер с Беслана, кто-то с Алагира, кто-то с Унала. Люди приходили поговорить, я просила их прочитать маленькие тексты не из сценария. Часто уже по фотографиям я понимала, кто из них какой герой.

За месяц до съемок мы начали хронологически репетировать весь фильм. Я не могла дать свободу актерам, потому что понимала, что они растеряются, если я дам действовать как угодно. Они должны были точно знать все про своих героев, чтобы это присвоить. Больше всего я волновалась, смогут ли они выдержать 12 часов работы: актер — это же очень изнурительно. По кругу одно и то же. Всегда нужно время, чтобы актеры привыкли к камере, а я к ним. Кому-то очень нравилось быть в кадре.

С каждым на встречах я говорила отдельно. Рассказывала, что будет сниматься фильм: кино про семью, есть вот такой герой, такой-то характер, вот этим занимается. Дальше мы просто несколько раз встречались, общались, привыкали друг к другу и понимали: мы родные люди? мы сможем соединиться или нет? Искала открытость. И после того, как я всех утвердила, я дала весь сценарий только главной актрисе. А всем остальным — только их роли.

Чтобы они ничего от себя не додумывали?

По истории никто из окружающих Аду по-настоящему не знает — что происходит с ней, когда ее не видят? Ада ускользает. Отец не знает, что с ней происходит — за пределами его роли. Поэтому я решила, что будет правильно, если играющий его актер тоже не будет знать. Чтобы он не мог внести личное отношение, чтобы нельзя было сыграть общее — только частное, только конкретный момент. Поэтому никто из актеров в итоге не знает, каким получился фильм целиком. И никто не видел «Разжимая кулаки», кроме Миланы. Вот они приедут на премьеру в Москву и здесь впервые его увидят.

Страшно?

Да, очень. Они же, на самом деле, очень сильно мне доверились, и они — очень дорогие мне люди, а не просто актеры.

Как они относились к противоречивым героям, которых играли? Вокруг главной героини много манипуляций, жесткости, категоричности, лжи.

По-разному, все зависело от сцены. Я просто пыталась объяснить, что, во-первых, это образ, герой, а не они сами. Часто я очень боялась, что мне скажут: «Нет, я этого делать не буду», но такого не было. Вот что я имею в виду, когда говорю про доверие. Есть полное понимание того, что я прошу, и у актеров нет вопросов. Там нет ничего, что по-человечески нельзя понять.

Когда появились актеры — сразу появилось и чувство, что фильм будет. Когда я ощутила точное попадание в придуманные характеры, меня это ужасно приподняло, вдохновило. Ведь до момента, когда в истории появляются живые люди, у тебя очень много сомнений и вопросов: не искусственно ли это? А это? Ты очень много сомневаешься.

Есть опытные актрисы, с которыми тебе сильно хотелось бы поработать в будущем? Или ты любишь непрофессионалов?

Есть прекрасная Чулпан Хаматова, прекрасная Рената Литвинова — они мне интересны в первую очередь как личности. Но я не представляю пока, чтобы у меня родился бы материал для них. Вообще мне нравится находить самородки.

Тебя, Кантемира Балагова, Александра Золотухина, Владимира Битокова часто представляют через запятую и продают как «сокуровских учеников». Ты не устала от этого пресс-клише — «сокуровская школа»?

Да, это стало нашим общим именем. Я это понимаю, чувствую. Это уже с нами и, видимо, останется очень надолго. Но это совершенно нормально: мастер столько жизни вложил в нас — целых пять лет. К тому, что мое имя всегда окружено какими-то другими именами, я отношусь с пониманием.

Было ли для тебя важно мнение Сокурова по поводу твоего фильма?

Конечно. Он мне написал сообщение, но я не буду говорить об этом. Думаю, это очень личное.

А ты вообще обсуждаешь свое кино с другими? Зачем ты его снимаешь, что тебя беспокоит.

Нет, нет, я ни с кем ничего не обсуждаю. Я просто вообще не люблю проговаривать. И я не умею говорить настолько точно, чтобы это соответствовало тому, что я чувствую. Поэтому мне легче делать, а не говорить.

Какие у тебя личные отношения с фильмами Сокурова?

Я давно ничего не смотрела. Точно могу сказать, что очень люблю «Спаси и сохрани», его документальные фильмы. Каждый раз, когда ты смотришь его кино, у тебя что-то происходит с душой. Но совсем близкие и личные отношения у меня складываются с другими фильмами, не сокуровскими.

Сокуров довольно жестко высказывается про женщин в режиссуре. («Девушке тяжело, женщине тяжело. Это требует очень больших внутренних перестроек всей сущности человека. Девушка-режиссер постепенно и неизбежно перерождается в мужчину. А девушке с Кавказа это особенно трудно. Она должна уметь отказаться от многого в жизни. К сожалению, художественная работа, по крайней мере в кино, требует от человека жесткой, тяжелой платы. Не деньгами, конечно, а образом жизни надо заплатить за это. Кира — чудесный человек, и я бы не хотел, чтобы она за эту профессию заплатила жизнью своей» — цитата из интервью Сокурова ТАСС. — Прим. ред.) Ты разделяешь это мнение?

Да, он так считает. Но не я.

Вас в мастерской Сокурова было несколько девушек? Что они сейчас делают?

Пять. Две уже сняли свои первые полные метры. Одна девушка сняла документальный фильм о митингах на границе Чечни и Ингушетии, которому Минкульт сейчас не дает прокатное удостоверение.

Тебе важно, чтобы женщин в индустрии было больше? Или для тебя это не принципиально?

Да, мне хочется, чтобы женщин в кинопрофессиях было больше. Они занимают сейчас позиции чаще в художественных цехах, нечасто встречаются продюсеры. И решения чаще принимают мужчины.

Из нашего разговора складывается ощущение, что ты еще будешь возвращаться на Кавказ за историями?

Конечно. Я пока даже не знаю, смогу ли я сделать кино где-то еще. В любом случае, сейчас я просто думаю, наблюдаю и собираю первую подборку каких-то маленьких деталей, как и всегда. Как будут выглядеть мои герои, какие у них характеры, какая одежда. Думаю, мне очень поможет для следующего художественного фильма снять документальный фильм. Но я не знаю, получится ли — у меня не очень хороший опыт с документальным кино. В первую очередь потому, что я ничем не могу помочь моим героям, и мне от этого очень тяжело. Но мои следующие герои, думаю, в любом случае на Кавказе.