Правила жизни Лоуренса Аравийского
Не верьте и одной восьмой той чепухи, которую про меня говорят, и одной шестнадцатой, которую пишут. Я, например, не верю из этого ничему.
Я меняю жилище каждый день, работу — каждые два дня, язык — каждые три, но я все равно остаюсь неудовлетворенным. Я ненавижу быть впереди, я ненавижу быть позади, я ненавижу ответственность, и я не подчиняюсь приказам.
Как-то раз меня послали к доктору. Он спросил: «У вас есть такая-то болезнь?» — «Никак нет, сэр». — «А вас когда-либо мучил такой-то недуг?» — «Нет». Доктор задумался и неуверенно спросил: «Ну а кости-то вы ломали?» Это был мой шанс. «Да, — сказал я. — У меня был перелом малоберцовой кости, лучевой кости, перелом плюсны, всех фаланг, обеих ключиц, одной лопатки». — «Прекратить!» — заорал он. Я сел за стол и просто стал записывать все это в столбик.
Когда я пришел наниматься в армию, рекрутер из военного министерства посмотрел на меня и сказал: «Лоуренс? Похоже, вам придется выбрать себе другое имя». — «А вас-то как зовут?» — спросил я. «Что ж, — сказал он. — Можете оставить себе имеющееся».
Один мой друг явился в Альпийский клуб (старейший британский альпинистский клуб, основанный в 1857 году. — Правила жизни) и заявил, что портрет, на котором я изображен, был сознательной попыткой показать всем, что долгие контакты с верблюдами серьезно отразились на моем лице. Однако я возразил ему, заявив, что мое лицо никак не контактировало с верблюдами.
Для того чтобы объяснить соблазн скорости, нужно обратиться к самой человеческой природе. Все мужчины во все века тратили свои последние деньги на быстрых лошадей, верблюдов, на корабли, машины, велосипеды или самолеты. Все мужчины во все века иссушали себя желанием бежать, а не идти, мчаться, а не плестись. Скорость — это самое древнее животное, затаившееся внутри каждого. Однако наше поколение — первое, которому повезло. Ведь, в отличие от наших предков, мы можем удовлетворить жажду скорости. Конечно, у каждого своя скорость. Я без ума от мотоциклов.
Каждый может быть укротителем львов.
После двух тысяч лет, из которых каждый день был нам примером, у нас нет никаких оправданий, если, сражаясь, мы сражаемся плохо.
Рассудок видит в могиле ворота в мир покоя, но инстинкт отрицает это.
Нет никакой доблести в успехе, который был очевиден. Доблесть вырастает тогда, когда человек без страха идет на очевидное поражение.
Все люди мечтают, но каждый по-своему. Те, кто мечтают в середине ночи, погрузившись в пыльные закоулки своего сознания, просыпаются разочарованными: их мечты — тщета. Опасны те, кто мечтает при свете дня. Они думают о заветном с открытыми глазами и поэтому делают заветное возможным. Я поступаю так.
Глупцы не понимают, что рано или поздно все то, чем они так страждут обладать, будет обладать ими.
Какому количеству людей я должен написать? 13426897438 — так мне кажется. Скольким я напишу? Шести или семи. Видимо, я законченный грешник.
Я так люблю быть в одиночестве, что склонен оставлять в одиночестве всех остальных.
У меня нет сердца. Только место его бывшего расположения, где в данный момент установлен памятный камень, на котором указано, что сердце было удалено, а освободившаяся площадь пущена под общественный садик — в строгом соответствии с планами по избавлению от ненужного хлама.
Если я напишу «непременно сжечь» на каждом листке своих бумаг, то, надеюсь, мне удастся избежать посмертного издания «Его жизнь и переписка».
Почему я должен что-то добавлять в свои книги? Мне, напротив, нравится выбрасывать. Я редактирую свои тексты очень просто: выкидываю из них каждое пятое слово. Если, конечно, это позволяет конструкция предложения. А если конструкция предложения не позволяет выкинуть пятое, я просто выкидываю шестое.
Ненавижу книголюбов. Всегда молюсь о том, чтобы они поменьше попадались мне на пути.
Печатное слово — самое страшное оружие в руках современного человека.
Восстание всегда состоит из 2 процентов активной борьбы и 98 процентов пассивного сочувствия.
Все ревизии и пересмотры на свете не спасут идею, которая была скучна при рождении.
Разве это неправда, что повинными в своем рождении являются сами дети? Я полагаю, что это мы заставляем наших родителей рожать нас, и это наши пока еще не рожденные дети будоражат нашу плоть.
Будущее не написано.