Зинаида Пронченко — о вечной русской хтони, смерти профессии кинокритика, новой этике и Кевине Спейси

Зинаида Пронченко: У меня, честно говоря, паническая атака, потому что я судорожно начинаю соображать.

С. М.: Подожди. А вот «Топи»? Ты же восхищалась?

З. П.: «Топи» — да. Но это сериал.

С. М.: Ну, если убрать оттуда жопу Янковского, что еще тебе понравилось?

З. П.: Я думала, вы скажете, что, если убрать оттуда жопу Яковского и жопу Глуховского?

С. М.: Жопу Глуховского, господь миловал, мы не видели.

З. П.: (Смеется.) Мне понравился концепт. Мне понравилась эта задумка — в форме жанрового фильма-хоррора рассказать про проблемы нашей страны, хотя никто ничего не понял, как мне сказал Дмитрий Глуховский.

С. М.: Ну, он за всех не может же судить. Может, кто-то что-то да понял. Чеченцы-то поняли.

З. П.: (Смеется.) В общем, там какие-то были довольно смелые, прямолинейные высказывания, которых не хватает нашему кинематографу в целом, хотя сериал неидеальный. Там куча провисаний. Он должен был быть в два раза короче. Четыре серии — максимум. Первая серия вообще — move to trash. Все эти московские реалии. Мне не очень нравится режиссура Мирзоева, потому что она мне кажется немножечко outdated. Но в целом какая-то энергия в «Топи» была. Это очень важно.

С. М.: Мне «Топи» очень понравились. Я об этом не раз говорил, там внутренняя энергия, безусловно, присутствует. Ну, все это некий паттерн поведенческий. Например, если ты хочешь быть успешным в федеральном эфире, то мы понимаем, это бандеровцы, пиндосы, и какой-нибудь еще сюда засунь кирпич. Вот эти три темы беспроигрышны. Так же и здесь: Сталин, Берия, ГУЛАГ, русская литература и кино — это соответственно, что ни делай, всегда делаешь «Левиафан». Вот у тебя не создалось такого впечатления? Что это такой немножко «Левиафанушка», только растянутый на восемь серий?

З. П.: А что плохого в «Левиафане»?

С. М.: Ничего нет плохого. Просто ты все время говоришь, что «вот это outdated»... Здесь-то в чем новизна? Мы все умрем, российская хтонь, и она нас засасывает, а доесть не может, потому что у нас масластые тела.

З. П.: В этом нет ничего нового, но в этом есть определенная, прости господи, правда в жизни, потому что ничего не меняется. И важно, что это есть на экране. Потом, с «Левиафаном», я буквально вчера это обсуждала с другом, прогуливаясь по ночной дорогой нашей столице, что поскольку настолько редким бывает шанс режиссеру, и настолько редко у него бывают яйца, чтобы говорить о том, что нас окружает, что он пытается запихнуть в один фильм, как «Левиафан» или «Нелюбовь», абсолютно все: и русскую православную церковь, и ментов, и суды, и кризис ячейки общества под названием «семья», и Путина. Поэтому получается немножко такой натюрморт российской безысходности.

С. М.: Высказаться в этом случае дадут один раз. Надо высказаться по всем заявленным темам.

З. П.: Да. Тем не менее, кроме шуток. Уже четыре года прошло со времен «Нелюбви», и нового проекта Звягинцева и близко нет.

С. М.: Я тебя не спрашивал никогда об этом, а ты когда начала впервые писать о кино? Как ты туда зашла? Помнишь, это было в «Большой разнице»: «Тина, почему кино?»

З. П.: Потому что хотела снимать кино. И даже начала какие-то шаги совершать в этом направлении. Я отучилась на высших режиссерских курсах в мастерской Тодоровского-старшего, ныне упокоенного, и Натальи Борисовны Рязанцевой, великой совершенно женщины. Она была женой Шпаликова и Авербаха. И писала им сценарии. И сняла какие-то короткометражные фильмы. В том числе дипломный, который был на том самом «Кинотавре» в конкурсе короткого метра. Написала полный метр, которым даже вроде как заинтересовалось ТВ. Это был 2008-й год. А потом я просто вышла замуж и уехала во Францию.

С. М.: Это лучше любого кино, как мы с тобой понимаем.

З. П.: Да, это дало мне материала для многих моих заметок, которые сейчас появляются на Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), но от кино я отдалилась на большое расстояние. И потом просто решила зайти с другой стороны, параллельно поняв, что на самом деле у меня не тот характер, чтобы быть режиссером на площадке и бороться с несовершенством съемочного процесса. Ну, и потом, может быть, мне просто нечего сказать. Так тоже бывает. Я в курсе, а вот многие режиссеры современного кино — нет.

С. М.: Слушай, ты говоришь «нечего сказать». Но это же есть такая проблема не только в кино, она в любом творчестве есть, в публицистике, что все до меня уже сказано, чтó я полезу? У тебя тоже какая-то?.. У тебя сидел такой синдром?.. Как его называть? Это не синдром неудачника. Это вот зайти на территорию, где уже все тысячу раз говорено.

З. П.: Нет, я не считаю, что все сказано. Дело же в авторском взгляде, каждый большой режиссер вносит внутри собственную вселенную, которая сталкивается с миром, который вокруг. Но мне лично городу и миру сейчас сказать нечего. Нет у меня сюжета в голове, который мог лечь в основу хорошего сценария, нет каких-то инструментов, чтобы атаковать реальность, ну нет.

С. М.: Послушай, у тебя же в Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) ежедневные атаки этой реальности происходят. Реальность не сдается, конечно, но ты же ее атакуешь. Это тоже высказывание.

З. П.: Разница между фейсбучным постом и полнометражным фильмом колоссальная. Опять же, многие режиссеры наши этого не замечают. Даже такие люди, как Михаил Сегал. Фильм «Глубже», за который Александр Паль получил приз.

С. М.: А тебе понравился фильм «Глубже»?

З. П.: Нет, мне не понравился фильм «Глубже», именно потому, что Михаил Сегал экранизировал пост в Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации). Это должен быть короткий метр. Фильм должен идти полчаса.

С. М.: Пост сейчас такая вещь, на все сгодится: и на книгу, и на репризу, и на сценарий. Поэтому я бы так волюнтаристски не разбрасывался, как ты, каждый день.

З. П.: Я, например, увидела фильм братьев Пресняковых (никто его еще не видел), который называется «Храни меня, мой инстаграм (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)». Они его сняли как режиссеры. Это тоже набор постов в Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), только...

С. М.: Название довольно свежее.

З. П.: Да. Ну, это такой конец 1990-х, начало нулевых. Набор постов в Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) или «ВКонтакте» тех времен, но они тоже не понимают этого.

С. М.: Слушай, а как ты думаешь? Пресняковы же талантливые ребята. Как думаешь, что происходит в какой-то момент, что отбрасывает тебя и ты думаешь, что ты до сих пор в своем славном 2007 году?

З. П.: Я не знаю, просто не все братья — братья Sparks.

С. М.: Тоже, знаешь, очень спорная фигура.

З. П.: Но это речь о том, что люди себя переизобрели несколько раз за полвека, что они выступают в поп-музыке. Братья Пресняковы не смогли перестроиться с того паттерна, который был ими изобретен, изображая жертву. Все, что они делали после этого, — это бесконечное возвращение к изображению жертвы, но мир вокруг изменился. Само ощущение постмодерна, где все — не то, что кажется, это бесконечная ирония, которая перетекает из одного кадра в другой, она сейчас неактуальна.

С. М.: Ты понимаешь, в чем дело, она не то что сейчас не актуальна, а она в общем никогда не актуальна, потому что мы постиронией и постмодернизмом называем, замещаем русское слово ***. Потому что здесь сказать страшно, а здесь сказать правду, наверное, будет неправильно, потому что поругаться можно с этим, с этим и с этим. Поэтому давайте выдадим это все за постиронию.

З. П.: Тогда это о ***?

С. М.: Ну конечно. О счастье, что ли? Ты можешь назвать топ-пять русских фильмов с момента 1991 года, с момента распада Советского Союза, которые тебе нравятся?

З. П.: Ну, будет два точно фильма Балабанова — это первый «Брат» и «Груз 200». Фильм «Елена» Звягинцева. Мне кажется, это его лучший фильм. Окей, пусть будет «Теснота» Балагова. И мне очень понравился, как ни странно, фильм «Воскресенье» Светланы Проскуриной. Это, по-моему, двухлетней давности картина. Это экранизация «Воскресения» Л. Толстого, просто на материале современной России. Там речь идет о чиновнике сегодняшнем.

С. М.: А как ты относишься к таким вещам? Вот сейчас будут писать и снимать для Netflix «Анну Каренину» Никишов и Федорович в современных реалиях. То есть Анна Каренина у нас будет жительницей сельского Петербурга и т. д. и т. п.

З. П.: Это мне напоминает. Это что-то в сторону Александра Цыпкина, мне кажется.

С. М.: Нашего любимого автора.

З. П.: Ну вот, ответ уже. (Смеется.) Уже есть ответ на ваш вопрос.

С. М.: Скажи, пожалуйста. Я С Цыпкиным дружу.

З. П.: Я знаю.

С. М.: Это же не вопрос творчества. Вопрос, назовем так, легкого жанра. Вот сериал «Секс в большом городе» тебе нравится? Как ты к нему относишься?

З. П.: Великий сериал, конечно.

С. М.: Почему? Это же довольно-таки пустая забава. Я тоже считаю великим сериалом драматургически.

З. П.: Ну, во-первых, она не пустая, потому что там проговаривается куча разных вещей. Это step forward в процессе эмансипации, наверное, самое большое за последние 30 лет. Гениальная совершенно задумка. Этику, эстетику нью-йоркских гомосексуалов спроецировать на гетеросексуальных женщин, тем самым подарив героине и всему миру, который это смотрел, ощущение подлинной свободы. Не свободы от Путина, а свободы в философском смысле этого слова, в том числе в отношениях полов, не знаю, в экзистенциальных каких-то вещах. Гениальные костюмы. То, что называется witty, юмор а-ля Фран Лебовиц, ну, и там дальше через запятую.

С. М.: На этой теме поругался и обсуждал, позволил обсуждать сериал «Содержанки», что я обычно не делаю, потому что я вообще. Да. Я же не кинокритик. Там был тезис, что это русский «Секс в большом городе». Я сказал, что это довольно большая натяжка, потому что в «Сексе в большом городе» между размером пениса, туфлями Джимми Чу и заработками люди обсуждали проблемы гомосексуализма, они говорили о вещах, которые по-настоящему волновали тогда Нью-Йорк. А здесь такое ощущение, что всех волнует только по безналу или через ЗП это все. Вот такие важные темы. И «Лубутен» еще, например.

З. П.: Я смотрела, четно говоря, полтора сезона «Содержанок».

С. М.: А почему? То есть про политику мы с тобой когда-то поговорили. Зайдите на сайт Правила жизни. Там большой проект, где режиссеры и ведущий Минаев терзают Пронченко, и она говорит о том, что все трусы и не говорят правды, с чем частично я согласен. Но здесь же территория свободная от политики, да? Здесь же можно обсуждать в «Содержанках» и то, и се, и пятое-десятое. Почему эти диалоги не происходят, на твой взгляд?

З. П.: Не, «Содержанки» — это первый выстрел в сексуальной революции, которая сейчас есть в сериальном производстве, в сериальной отрасли в России. Мне недавно заказали колонку в Vogue на эту тему: «На экране стало очень много секса в России, стало ли его больше в жизни?» Сейчас дело не в том, стало ли его больше в жизни. Спойлер: нет. Дело в том, что, мне кажется, это какой-то симулятор. То есть если у нас нет настоящей революции, то у нас будет много секса, много фаллоимитаторов, у каждой героини всегда по дилдаку в каждой руке. Это, значит, символ свободы. И все разговоры...

С. М.: Ну, то есть опять вам не так?

З. П.: Нет, это прекрасно, но недостаточно. И немножко смешно.

С. М.: Слушай, ну, как тебе сказать? Я разговаривал с создателями сериала «Бумажный дом», с испанцами. Я говорю: «Послушайте, я человек к кино не очень близкий, я про испанское кино практически ничего не знаю, кроме двух больших имен, да». А они говорят: «Да, так и есть. Все кино было полным говном, пока сюда не пришел Netflix. Сначала мы сняли очень плохой сериал. Потом отвратительный. Потом мерзейший. А через четыре года мы научились и сняли "Бумажный дом". Это же тоже вопрос, когда большая индустрия приходит на рынок. Посмотри, платформы, серии уже стоят от 15 миллионов. Вот тебе и будет сейчас все расти. Ты не думаешь?

З. П.: Нет, наверное, все будет расти. Я вчера была на дегустации русского вина. Русское вино тоже имеет потенциал.

С. М.: В русском вине многое зависит от того, какой урожай был в Испании в этом году, потому что 30% материала оттуда, как ты понимаешь.

З. П.: А я думала, вы скажете, многое зависит в нашем вине от вопроса, наш ли Крым.

С. М.: Нет, здесь-то вопрос решен уже. Но он все равно на испанский урожай не влияет, потому что «темпранильо» — аполитичная субстанция. Он либо хорошо растет в этом году, либо не очень.

З. П.: Что касается нашей сериальной индустрии, я всем желаю добра. Все люди хорошие.

С. М.: А, вот так, да? Кстати, это тоже очень хороший вопрос. С одной стороны, очевидно, что ты мастерски освоила жанр «все говно, и всё говно» и ежедневно его воспроизводишь. С другой стороны, ну, а что выискивать там крупицы? Все говно, но там, конечно, блеснул осколок стекла. Пусть и не бриллиант. Это же тоже неблагодарное занятие — выискивать в плохом продукте что-то хорошее. Вот художник по костюмам еще отличился.

З. П.: Нет, обычно, когда все плохо, говорят: «Зато актеры хорошо существуют в кадре».

С. М.: А меня Опельянц научил всегда всем говорить, что блестящая операторская работа.

З. П.: Ну тоже, да.

С. М.: Потому что я никогда ни о ком не говорю говна.

З. П.: Мне, наоборот, кажется, что это самое приятное в профессии кинокритика — что-то находить, влюбляться в это и потом защищать в своих текстах.

С. М.: От кого?

З. П.: От зрителей, которые не поняли. От коллег, которым завидно. От государства, которое вечно вставляет палки в колеса. Ну, защищать, как, в смысле, не от кого-то все-таки, а давать этому дополнительную площадку, чтобы это увидело, услышало большее количество людей. Я очень люблю этим заниматься. К сожалению, не так часто приходится. Не так часто у меня возникает мэтч на Tinder с российским кинематографом.

С. М.: Какой мэтч у тебя возник с западным кинематографом за последние полгода? Какие бы сериалы ты отметила? Или фильмы?

З. П.: Последний сериал, к нему есть определенные вопросы, но в общем он неплохой. Это «Мейр из Исттауна». Я вчера опубликовала большой текст про Кейт Уинслет. Ну как бы вообще про ее карьеру, но вдохновленный этим сериалом. Он недурственный. Он очень взрослый по своей интонации. Он почти не заигрывает со зрителем. Там такая Америка, в которой, такое ощущение, никто никогда не был счастлив. Гудбай, Америка! Америка средней полосы, депрессии...

С. М.: Ну, тебе просто такое нравится все.

З. П.: Ну так нет.

С. М.: Тебе же нравится, что пришли красивые, стильные мужчины и женщины и умерли. И потом дальше 45 минут рассказывают, все-таки почему они не могли выжить. Такой вот фильм от Зинаиды Пронченко. Мне кажется, идеальный. А на стене — портрет Алена Делона, но не понятно, что это он, потому что половина оторвана. Мне, да?

(Аплодисменты.)

З. П.: А вам нравится: пришли некрасивые мужчины и женщины и не умерли, остались с нами жить.

С. М.: Вы знаете, Зин, я открою большую тайну. Мне *** не нравится ничего хуже вашего, просто, поскольку я, в отличие от вас, обременен огромным количеством социальных связей, но я, поверьте, пишу я неплохо, как, наверное, многие знают, и злобно. Вот, нет, я к тому, что... Сейчас я попытаюсь сформулировать на близкой мне территории. Вот я люблю, например, Моррисси, и группу Placebo я люблю. А к группе ABBA я отношусь так себе, хотя, как человек, который в музыке разбирается, я понимаю, что настрогать, как все достали, все умерли, как у меня болят вены, потому что я не попал туда шприцем, — это довольно легко, а на мажоре написать «ля-ля-ля», чтоб это было талантливо, — это очень сложно, как ABBA демонстрирует. И к кино у меня те же вопросы. То есть я тоже люблю очень депрессивные вещи, я считаю, что рефлексия — это то, что отличает нас от животных, хотя тоже, говорят, макаки сопереживают.

З. П.: Нет, почему? Я же не покончила с собой? Я тоже стараюсь.

С. М.: Вы не покончили с собой.

З. П.: Пока.

С. М.: Ну, во-первых, пока, а во-вторых, у вас все-таки дедлайн какого-то числа, вам материал надо сдать. Как вы можете покончить с собой, не сдамши? Хорошо. Давайте зайдем на другую территорию. А вот что вы думаете — я подозреваю, что вы думаете, но хотелось, конечно, поговорить об этом — о советском кино. Вот, например, каждый год вся страна по сто миллионов раз смотрит фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!». Я говорю об этом в пятый раз, я никогда в жизни не видел его от начала до конца, я видел минут пять–семь. Мне не нравится, меня от этого тошнит, я считаю, что это не талантливо. Это такой КВН оживший.

З. П.: Вы просто как Михаил Друян, который впервые посмотрел фильм «Красотка» на прошлой неделе.

С. М.: Ну, я хотел ему лайк поставить, потому что я его тоже не видел. Я видел его половину. Это вообще, ну, как бы фильм «Красотка», вы, наверное, знаете, что это за фильм. Это рабочая модель поведения советской женщины в 1991 году. Он, правда, очень сильно повлиял на советскую женщину: все хотели встретить олигарха либо как минимум итальянца, который бы увез пусть не в Милан, но в Бергамо хотя бы. Но этого, как мы видим по народонаселению не произошло, слава тебе господи. Но я вот не видел «Иронию судьбы», а ты видела?

З. П.: Конечно.

С. М.: То есть ты живешь этими «Иван Васильевич меняет профессию», вот такие вот вещи? Майлстоуны советские.

З. П.: Разумеется, я не включаю телевизор вообще и тем более в Новый год.

С. М.: Тебе нравится?

З. П.: «Иронию судьбы» я не люблю. Я вообще предпочитаю Гайдая, поэтому «Иван Васильевич» мне ближе. Короче, но я отдаю себе отчет в том, что это определенные скрепы, настоящие, а настоящих скреп очень мало. Все остальные уже придуманные и фейковые, поэтому на здоровье, если людям нравится смотреть. В этом есть определенная символика. Бесконечный Новый год, который по-прежнему старый Новый год, — ничего не меняется. В каком-то высшем смысле все правильно. Все как и должно быть.

С. М.: Это такое вечное чаепитие.

З. П.: Да, это вечное чаепитие, но в целом у нас была великая эпоха советского кино, у нас была своя «новая волна». Это в первую очередь Марлен Мартынович Хуциев. Журнал «Искусство кино» недавно выпускал в повторный прокат «Июльский дождь». Я сама с огромным удовольствием пересматривала на большом экране этот фильм. Мне нравится фильмы 1970-х, 1980-х. Другое дело, что вот вчера «Москино» в партнерстве с «Москвич Mag» анонсировало программу советского кино. Там начинается с «Темы» Глеба Панфилова. Тоже отличный фильм. Она анонсирована так: «Кино эпохи стабильности». Я была в шоке. Это же кино эпохи застоя, почему сегодня даже застой называют стабильностью? Может быть, потому, что мы сейчас живем в эпоху стабильности, которая тоже эпоха застоя?

С. М.: Есть устойчивый историографический термин «эпоха застоя». Что его переиначивать?

З. П.: Ну вот «Москино» переиначило.

С. М.: А сталинская эпоха как называется? Прорывная? (Смех.) Просто хотелось бы понять.

З. П.: Сталинская эпоха — это эпоха побед.

С. М.: Побед, да, ну логично. Совершенно верно. А у тебя не было такого? У твоей семьи не было ритуальных фильмов? У меня, например, в семье был ритуальный фильм «Старый Новый год». Я знаю это кино наизусть практически.

З. П.: Я же из Петербурга. И у нас таким ритуальным фильмом, только он не новогодний, был «Осенний марафон».

С. М.: Тоже частый вопрос. У нас были великие. Был Янковский, Абдулов, Евстигнеев, бла-бла-бла. А потом русский актер взял и выродился. Вот с чем ты это связываешь?

З. П.: Вот вы мне задаете этот вопрос проклятый вечно. Куда делся русский актер? Почему нет в продаже животного масла?

С. М.: Не, ну почему? С русской музыкой, например, я бы тебе ответил на этот вопрос.

З. П.: Почему? Куда делась русская музыка? Или она никуда не делась? Наоборот, у нее ренессанс?

С. М.: Высоцкий, извините, к музыке никакого отношения не имеет. Это поэт, который себе аккомпанировал на гитаре, но поскольку он очень хорошо попадал в унисон русской души, его быстренько вознесли в культ. А с точки зрения музыки мы ничего там отметить не можем, это какие-то переборы на гитаре. Они за определенной степенью душевности и определенной степенью трагизма. С Цоем та же история. Потому что мы все, конечно, знаем группы и The Cure и The Smiths, у кого все потырено. Но поскольку это тогда было в унисон стране. Перемен требуют наши сердца. Сейчас бы он, наверное, не дай господь, на корпоративах пел. «Перемен, — например, — требуют наши сердца». И была бы эпоха стабильности. Но у нас никогда не умели играть рок-музыку, поэтому у кого-то стенать, что в 1980-х — о-го-го, а сейчас — о-у. Нет, такого никогда не было. Они просто тогда попадали в паттерн советского человека, который прощался с совком и бежал в перестройку, а они ему аккомпанировали, но там был талантливый поэт Кормильцев, который научился, сочинял эти песни.

З. П.: Мне кажется, что русский актер никуда не делся, не вышел вон. Просто актер — это же профессия не субъектная, а зависимая. Он вынужден сниматься в том, что снимают. Ему часто нечего играть. Не знаю. Или его гонят чесом по этим съемкам, не давая вообще вникнуть в роль, в голове выстроить. Мне недавно рассказывали о работе с актером режиссера Мороза на третьем сезоне «Содержанок». Текст выучил, в кадр зашел. Все. Нет никаких разборов. Вот и все. Такова судьба русского актера. При этом когда ты ходишь на какие-то студенческие спектакли, в ту же «Практику», там все прекрасно. Там интересные молодые ребята. С каким-то видением даже. Талантливые. Ну а потом начинается.

С. М.: А почему? Деньги?

З. П.: Актер должен сниматься. Ну что, он закончил ГИТИС и пошел в разносчики пиццы или сидит дома?

С. М.: А с чем ты связываешь тиражность эту? Был... Есть, слава богу, актер Хабенский, который снимался везде и всюду. До этого был Безруков. Потом наступила эпоха Козловского. Потом актера Петрова. Сейчас, видимо...

З. П.: ...Борисова.

С. М.: Нет, я думаю, что из этого не состоится. Наверное, все-таки Янковский.

З. П.: Ну, я хочу сказать, что у Борисова фильмы в конкурсе Канн, на секундочку.

С. М.: Почему так происходит, что сразу заряжается человек в этот тираж?

З. П.: Потому что человека максимально эксплуатируют до состояния, когда он стирается, просто как старая подошва на башмаке. Мне кажется, что есть еще, помимо этой линейки, есть еще отдельно Сергей Бодров-младший и Данила Багров. Есть идеальный «Брат», который нас покинул раньше времени при трагических обстоятельствах, через которого страна может себя самоидентифицировать долгие-долгие годы. С Данилой Багровым-Бодровым можно и на Донбассе воевать, и водку пьянствовать, и стихи читать.

С. М.: Он точно попал в пазл русской души.

З. П.: И все остальные эти негерои времени, точнее, герои без времени, которых вы перечислили, — это жалкая копия Сергея Бодрова. Ну, они меняются. Есть еще элемент — стране нужен секс-символ. Плохонький, но какой-то.

С. М.: То есть главная удача русского актера, певца и музыканта — вовремя сдохнуть.

З. П.: Стать проклятым поэтом, я бы сказала.

С. М.: Вот тебе Цой, вот тебе Бодров, пожалуйста. Вот два самых больших явления за последние 30 лет.

З. П.: Я, кстати, считаю, что третьим — это Юра Дудь теперь. Вообще из другой оперы. Это наследник Сергея Бодрова. Я убеждена в этом.

С. М.: Может быть. Да, может быть. Кстати, если говорить о Дуде и переходить в жанр интервью. У нас же та же проблема везде. Я, как человек, который делал когда-то интервью, знаю, что скамейка заканчивается через четыре месяца, и потом, наверняка тебе нравится эта программа Толстой и Дуни Смирновой, на НТВ шла, «Школа злословия», да, ты потом через месяц говоришь: «У нас сегодня в гостях удивительный гость. Это Ольга. Она наша маникюрша. Здравствуйте, Ольга! Как вы себя чувствуете?» Потому что некого пригласить, к сожалению, больше. Это, мне кажется, тоже очень русская история. Потому что даже в любимой нами Французской Республике, там просто любая жаба — королева.

З. П.: (Смеется.)

С. М.: Хочешь — двадцать пять футболистов из трех лиг; хочешь — пятнадцать шансонье; хочешь — кто хочешь.

З. П.: Но тем не менее к этим интервьюерам бесконечным в YouTube приходят гости каждую неделю. Ксения Собчак каждую неделю выпускает «Осторожно: Собчак». Я не всегда знаю человека, который к ней пришел или к которому она пришла.

С. М.: Я не знаю насчет «каждую неделю», новости — точно, а гостевые, наверное, да.

З. П.: Совершенно точно каждую неделю.

С. М.: Ну, значит, все меняется к лучшему, да? А давайте в зал! Дайте микрофон. У нас незаметно пролетели три часа.

Вопрос от зрителя: Зинаида, вот сейчас, если посмотреть на контент на платформах и в целом, довольно большой запрос на документальные фильмы, сериалы, даже докуреалити. Можете ли вы попробовать объяснить, с чем это связано? И мне интересно, смотрели ли вы сериал «90-е»?

З. П.: Сериал «90-е» я не могу сказать, что смотрела целиком, но я смотрела несколько серий. Что касается запроса на документальное, смотря какое документальное, как «90-е»? Это историческая передача, я бы сказала так старперским языком, которая объясняет недавнее прошлое, которое так и не было толком отрефлексировано. На нем просто поставили черную метку «лихие 90-е». Это важная похвальная инициатива...

Да, наряду с книжкой «Время Березовского», которая на меня произвела большое впечатление. Или еще одной важной книжкой о 1990-х, о целом поколении, которая вышла только сейчас, — это книга моего коллеги Максима Семеляка о «Гражданской обороне» «Значит, ураган». Реально классная книжка. А что касается документального кино, как то кино, которое снимал Расторгуев покойный, которому бы в этом месяце исполнилось 50 лет, мне кажется, это тоже все логично; если нет реальности в том, что нам показывают в так называемом художественном кино, вообще никакого ее отражения, значит появляется запрос на документальное, которое полностью реальности посвящено.

С. М.: Я, кстати, не могу объяснить, почему действительно Netflix вкладывает так много денег в документалку настоящую. Там-то все рефлексируют рефлексию на рефлексии, но все равно остается место для того, чтобы показать вещи, какими они были.

З. П.: Не знаю, мне сейчас особенно высок запрос на то, чтобы этот мир объяснили, он слишком тревожный, слишком запутанный. Если это историческая передача, это на примере недавнего прошлого, если это что-то происходит right now, то это тем более актуально, ну, я сама чувствую такой запрос, как максимально тревожный человек.

С. М.: А чего ты боишься, если серьезно говорить?

З. П.: Я боюсь, что все будет только хуже.

С. М.: Только хуже — это как? Кто-то считает, что фанагорию пить вместо бургунди — только хуже, а кто-то считает, что бомбы полетели — это хуже.

З. П.: Я боюсь того, что даже после окончания пандемии, и хотя и конца не видно и края, мир все равно останется для нас закрытым. Я боюсь, что, — не знаю, да какие угодно могут быть параноидальные страхи у человека, — что запретят хождение валюты, вот что окончательно задушат журналистику, статус иноагентов — это уже первый шаг в эту сторону. Закрываются VTimes, а Дмитрий Песков говорит: «Я не знаю, с чем это связано. Все люди талантливые. Все трудоустроятся, нет никаких сомнений» Меня ужасно пугает то, что испорчены отношения абсолютно со всеми так называемыми братскими республиками.

С. М.: Слушай, я совершенно не троллю. А тот мир тебя пугает совершенно? Я тебе приведу пример, понятно, что это некая довольно сильная натяжка, потому что я, слава богу, с этим не сталкивался, но я же понимаю, как там функционирует маятник общественной морали. Мнения могут быть разными, если они совпадают с доминирующим. Я не хочу повторять Богомолова, ты знаешь, я с ним во многом согласен. Это действительно так. Я все-таки общаюсь с нашими западными партнерами.

З. П.: Это тоже в общем проходит не без перегибов.

С. М.: А вот так?

З. П.: Разумеется, но это несравнимо с тем, что происходит в России.

С. М.: Ну, как несравнимо? Давай поговорим с точки зрения Кевина Спейси. Сравнимо это или несравнимо. Человека лишили профессии. И вычеркнули на три года из жизни. То, что он не повесился, это, наверное, надо сказать спасибо его психологам.

З. П.: Мне очень жаль Кевина Спейси. Я очень ему сопереживаю. И когда у него был юбилей, я писала большой текст о том, что это замечательный актер. И с ним несправедливо поступили. Но когда вы говорите об общественной морали, ключевое слово «общественная», то есть общество имеет...

С. М.: Нет. Какое общество? Зин, ты правда веришь, что есть какое-то общество, которое что-то имеет? Общество состоит из неких форпостов. Ими являются средства массовой информации, медиаторы общественного поведения, то есть селебы. Понятно, что уровень среднестатистического селебы приблизительно чуть полнее этого стакана, поэтому, конечно, формируют повестку медиа. Ну, ты не будешь с этим спорить.

З. П.: Нет, ну это все в сторону конспирологии и того самого постмодернизма и постиронии о том, что слово не то, чем кажется.

С. М.: Подожди, это не так.

З. П.: Общество формирует, потому что общество идет голосовать и меняет власть. Неизвестно, переизберут ли Макрона.

С. М.: Кевина Спейси закрывали простые люди, что ли? Вот эти зрители самые?

З. П.: То есть вы сейчас говорите о том, что мир не стоит слезинки Кевина Спейси. Такая риторика.

С. М.: С точки зрения Кевина Спейси, конечно, нет. А если завтра тебя лишить права на профессию и всех твоих сбережений? Но при этом ради какой-то благой цели. Наверняка мы тут все скажем: «Слушайте, ну это одна Зина». А с точки зрения Зины, это как-то не очень, мне кажется. Не хочешь же гореть поленом в костре общего дела.

З. П.: Кевина Спейси лишили права на работу. Анну Политковскую и Бориса Немцова лишили просто жизни. И этот список можно продолжать до бесконечности.

С. М.: Ну это же тоже об аутизме.

З. П.: Понимаете, Сергей, в чем дело. Безусловно, нет никакого Запада, он никогда нам не поможет, и вообще этот концепт в нашей голове, и влажные фантазии ночные.

С. М.: Конечно, он никогда не помогал.

З. П.: Нет никакого идеального мира. Везде есть куча проблем и несправедливости, но почему каждый раз, когда кто-то, в том числе я сейчас начинаю говорить о проблемах страны Российской Федерации в 2021 году, моментально говоришь: «А у них тоже». При чем здесь они?

С. М.: Нет, я не об этом тебе говорю. Я тебе хотел сказать другое, что наряду с теми проблемами, о которых ты говоришь, что мир стал совершенно некомфортным. Вот об этом речь.

З. П.: Мир стал совершенно некомфортным. Никто не обещал, что мир будет комфортным, с другой стороны. Вот мы обсуждали третьего дня за обедом с Антоном Долиным, как мы полетим на Каннский фестиваль через все эти препоны. И он говорит: «В первый раз я был в Каннах в 1999 году и застрял в Милане на пересадке, потому что бомбили Косово». Ну, тоже, я думаю, Антону Долину было тревожно, и всем было тревожно.

С. М.: Не было Антону Долину тревожно. Я уверен в этом. Абсолютно, извините. Спасибо за аплодисменты.

Вопрос от зрителя: Я поняла, что мне никогда не стать кинокритиком, потому что я практически все, что смотрю, пропускаю через себя. Как вам удается не пропускать через себя и смотреть фильмы объективно? И всегда ли это было так?

З. П.: Я не смотрю на них объективно. Я смотрю на них только субъективно. Я всегда говорю, что критика — это абсолютно субъективное занятие. В этом его прелесть и ценность. Чем субъективнее критика, тем она интереснее. Никаких объективных статей, текстов, колонок тем более не бывает, поэтому для меня этот вопрос непонятен.

С. М.: Я вообще, честно говоря, ни в одном виде творчества не знаю, что такое слово «объективно». Знаешь, как старожилы не припоминают. 350 лет не припоминают. Никакого объективного мнения быть вообще не может. То есть, на мой взгляд, это вот так. А на взгляд Зинаиды Пронченко, вот сяк. Давайте еще туда дадим микрофон. И я задам последний вопрос.

Вопрос от зрителя: Спасибо за интересную дискуссию. Вопрос такой: в мире в контексте глобализации произошла страновая специализация. Вещи производят в одном месте, переупаковывают в другом, продают в третьем. Мы видим, что уже упомянутые «Брат», и «Брат-2» появились на Netflix и при этом в переводе приобрели новый смысл. А вопрос к Зинаиде: какой в перспективе 20–30 лет ближайших могла бы быть страновая специализация у Российской Федерации? Спасибо.

С. М.: Ну, во-первых, мы — русские, с нами Бог. Давайте начнем с этого. Этим же можно и закончить, я полагаю.

З. П.: Я не очень понимаю вопрос.

С. М.: Ну, то есть можно я вас переводить буду, кем мы будем на современном поле? Будем ли мы собирать айфоны или же мы будем собирать валежник?

З. П.: Ну, честно говоря, сейчас, мне кажется, валежник мы будем собирать, потому что через 30 лет нефть с газом будут чуть менее актуальны. И что мы будем качать и продавать туда — не очень понятно, потому что на сегодняшний день политика, и внешняя, и внутренняя, устроена таким образом, что, в общем, ничего не строится.

С. М.: Можно же бесконечно присоединять территории? Я бы хотел самоцитату из КФ «Духless-2»: «Я жду, пока везде Россия будет». Плохо, что ли? И не надо вам будет с вашим любимым Долиным на перекладных добираться в Канны. Получите путевой лист и через все территории доедете на наш фестиваль в Каннах.

З. П.: У нас уже есть Канский фестиваль, как известно.

(Хором.) В городе Канске.

С. М.: Вам его мало, видимо.

З. П.: Да.

С. М.: Зин, я задам последний вопрос. Просто серьезный, без ерничанья. Я много чем в жизни занимался, но когда я начал делать исторические выпуски на YouTube и встречаться с рандомными людьми, которые говорят мне «спасибо», я сказал себе в какой-то момент: «Слушай, вот, наверное, за долгое время ты делаешь вещи крайне полезные». А как ты относишься к своей профессии? Ты остаешься когда-нибудь с таким вопросом: «А нафига вот это я все пишу? Все равно старожилы не припоминают, "Графиня с изменившимся бревном в глазу бежала к пруду" и так далее».

З. П.: Я отношусь к своей профессии как к абсолютно эгоистичному занятию, то есть то, что мы делаем, никому не нужно сто процентов, ну хорошо, девяносто девять, я уже много раз тоже ведь говорила, что кинокритика в заднице, она деградирует, именно потому, что мир стал глобальным и транспарантным, горизонтальным. И любой из вас, здесь сидящих, — такой же эксперт как и я. Девальвирована моя так называемая профессиональная экспертиза. Но я в последнее время мигрирую в сторону, наверно, какой-то эссеистики больше, чем просто рецензии. Мне плюс-минус интересно этим заниматься. Кроме того, у меня вышла книжка, но это какой-то тоже плевок в вечность маленький. В этом есть какой-то толк. Все.

С. М.: Я хотел сказать, что это интервью было сделано при поддержке Министерства экономики: «Выбери будущую профессию».

(Смех.)