Как я познакомилась с 26-летним Миком Джаггером (и невольно его полюбила). Воспоминания Хелен Лоуренсон

Впервые The Rolling Stones я увидела на британском музыкальном телеканале. Из Мика вырывался крик: «I can’t get no satisfaction» («Я не могу получать удовольствие». — Правила жизни). Высокомерный, надменный, судорожно дергающийся, с перекошенным лицом, крикливым и напористым голосом — он был настоящим Корибантом, в котором кипела энергия. Я была потрясена. Больше всего меня шокировало, что я была вне себя от злости и не могла понять ее природу: меня никогда не интересовали песни-однодневки из топ-10 и те, кто их поет. Оказалось, что моя реакция — шок, в моем случае быстро сменившийся восхищением, — знакома людям старшего поколения повсюду. Пока другие поп-певцы вызывают у них пренебрежение, скуку, раздражение, потеху и презрение, Джаггер провоцирует чувство гнева. Поскольку многие взрослые люди не терпят нового, они интуитивно противостоят его провокациям. Ведь Мик пытается пошатнуть их традиции и устои.

Именно поэтому у большинства людей старше тридцати The Rolling Stones вызывает ненависть. Вам не удастся встретить матрон, лепечущих над ними (как это делала покойная Дороти Килгаллен в телевизионной передаче Дэвида Сасскинда: «The Beatles просто прелестные!»), и их не обожествляют в таких журналах, как Partisan Review. Никто не называет их очаровательными, симпатичными, веселыми и добрыми; Джеки Онассис не приведет детей на их концерт; невозможно представить, чтобы королева наградила их орденом Британской империи, их не зовут на приемы британские послы. Напротив, недавно в одной лондонской газете их назвали «ночным кошмаром каждой матери»; их презирают миллионы людей старшего поколения, у кого музыканты ассоциируются с изгоями, которых можно встретить в опиумном притоне.

Перед первым интервью с Миком у меня был мандраж. И хотя к тому моменту я уже была преданным — если не зачарованным — поклонником его творчества, меня все еще пугала его репутация. Даже в The Village Voice сказали, что «к нему невозможно подступиться... Вы хотите достучаться до Мика Джаггера? Да вы даже близко не подойдете». (Ричард Голдштейн, ровесник участников The Rolling Stones и завсегдатай поп-сцены, каким я и подавно не являюсь, даже процитировал британского журналиста: «Разговор с The Rolling Stones — это как поход к стоматологу... Они доводят журналистов до заикания и заставляют испытывать чувство позора».)

Наша встреча была назначена на семь вечера в звукозаписывающей студии, где группа проводила большинство ночей, работая над своим новым альбомом Beggars Banquet. Меня предупредили, что Мик никогда не приходит вовремя и что он настолько непредсказуем, что может появиться поздно ночью или вообще не прийти. Мы прибыли с фотографом и его другом довольно рано и ждали в пустом помещении с микшерным пультом. Ровно в семь пришел Мик. На нем были длинный желтый пиджак, фиолетовые слаксы, креповая рубашка цвета лайма с оборками спереди, белые носки и темно-коричневые кожаные туфли с белыми вставками. Потрепанность – это абсолютно не про него. Его длинные, светло-коричневые волосы выглядели чистыми и блестящими (Джаггер с короткой стрижкой — это нечто невообразимое), вещи — безупречными. Его стройное, упругое, изящное тело напоминало тело молодого тореадора. И хотя некоторых он отталкивает своим видом – слишком полными губами, тусклыми, застывшими светло-голубыми глазами на бледном холодном лице, — в нем явно есть брутальность, которую невозможно с чем-либо спутать и которая делает его исключительно привлекательным для молодых девушек, извивающихся на танцполе как угри и устраивающих массовую истерию на его концертах.

Чарли Уоттс, барабанщик, приехал сразу после Мика. Он спокойный и вежливый, а еще редко улыбается. У него была более традиционная одежда, чем у Мика. Он объяснил, что до этого был на церковном таинстве, где стал крестным отцом. Казалось, его беспокоило то, что я могу использовать этот факт против него, потому что позже вечером он подошел ко мне и сказал извиняющимся тоном: «Я не хотел идти на крещение, понимаете. Не то чтобы я... Это ребенок моей сестры, и я пошел только потому, что для нее это много значит». «Хорошая была купель?» — спросил Мик.

Остальные опаздывали, так что Мик предложил пойти в бар. Он довез нас туда на «ягуаре», принадлежавшем группе (у самого Мика — темно-синий Aston Martin, кабриолет Cadillac 1937 года и подержанный Citroën). В пабе он принял у нас заказы, сходил к бару и принес напитки. Он славный. У него грубоватые манеры, и он очень самоуверенный. Мне показалось, он хотел избежать вопросов с моей стороны или как минимум отложить их на потом. В основном он общался с теми, кто был его возраста, и по его диалогам здесь и в дальнейшем в студии, когда все уже приехали, я догадалась, почему несостоявшихся интервьюеров ожидали разочарование и крах.

В первый час я едва ли могла понять, что он говорил, причем не только из-за сленга, на котором общаются в его кругах. Возможно, еще и оттого, что он сдавленно говорит (хотя, когда хочет надоесть, изъясняется чисто), но все же главная причина в том, что во время разговора с друзьями он использует жесты, воздействует эмоционально. Как только ты это понимаешь — а это возможно, только если следишь за ходом его мысли, — начинаешь улавливать хотя бы какие-то ключи к разгадке. Например, когда я произнесла имя пиарщика, он сказал: «Да, я встретил его сегодня». Наступило молчание. «У него был портфель». И все. Но после этого предложения у меня получилось понять общую картину. Не всегда это удавалось так легко, и часто мне приходилось просить разъяснений.

Хотя он четко понимает, что делает, ему не нравится казаться серьезным и деловитым. Он притворяется, что ничего не знает об организационных вопросах группы, но его помощник сказал мне: «Он всем заправляет. У него есть адвокаты и бухгалтеры, но все решения принимает Мик. Он напоминает председателя правления компании. Другие вносят предложения, а он решает, принимать их или нет. Он стержень этой команды, и все, что он говорит, происходит, и никакие подставные помощники ему не нужны».

Он отметает даже вопросы о песнях. «Кит (Ричардс. — Правила жизни) их пишет. Я просто помогаю», — ответил музыкант. На самом деле он пишет большинство текстов и знает, какой должна быть музыка, хотя атмосфера тем вечером в студии звукозаписи была настолько непринужденной, что непосвященный ни за что бы не понял, что делают эти люди. Они бездельничали, шутили, рассматривали журналы, паясничали, будто это было дождливое воскресенье и делать было нечего, кроме как убиваться от скуки. У любого управляющего звукозаписывающей студии, который бы оказался там в тот момент, случился бы истерический припадок. К примеру, они не могли найти одну из кассет. «Разве они не в маленьких жестяных банках?» — спросил Чарли. Когда поиски в комнате провалились, один из техников пошел смотреть в подвал.

«Одно разочарование, — сказал Мик. — Словно ребенок, ищущий маленький стеклянный шарик: это тот, который я потерял два года назад, а где другой, синий?» Спустя какое-то время пришел еще один человек. «Они потеряли "Parachute Woman", — рассказал Мик, — а только что мы потеряли чувака, который пошел ее искать». Этот новый пошел искать первого. «Так, еще один пропал, — сказал Мик. — Кто-нибудь может вспомнить, что мы делали, когда записывали "Parachute Woman"?» Прошло полтора часа, и они ее нашли. «Кто ее нашел?» — спросил Мик. «Ее нашел привратник». Я не знаю, шутил он или нет. Он повернулся ко мне: «Как долго вы здесь планируете быть?» «Я хотела бы с вами поговорить», — ответила я. «Отлично. Пойдемте в соседнюю комнату. Здесь невозможно находиться». Это правда было так, потому что к тому моменту звукооператоры уже взялись за дело, и оглушающие звуки музыки то раздавались, то затихали.

Он прошел в маленькую захламленную комнатку, где мы сели на скамью. Я раздумывала, как преодолеть языковой барьер, но на самом деле беспокоиться не стоило. Он понял мою проблему, и, как только мы оказались один на один, он начал говорить чисто. Так он идет навстречу людям извне, если не хочет сбить их с толку.

Я начала расспрашивать его о фильме «Представление», в котором он должен был сняться для Warner Bros.-Seven Arts. «Я ненавижу мир кино, — отрезал Мик. — Пиарщики, продюсеры, бизнесмены. Они такие глупые. Пресс-конференции меня достали. Ты это делаешь потому, что ты поп-исполнитель, который собирается сняться в кино. Верно? Почему я должен давать интервью? Чтобы фильм лучше продавался. Зачем его продавать? Чтобы получить деньги. Деньги для кого? Для них, бизнесменов. Я думаю, это веский повод, но я не в восторге от этого. Это никак на меня не повлияет, потому что я не горю желанием стать кинозвездой. Я пытаюсь понять свой мотив: почему я вообще должен сниматься в фильмах? Я надеюсь получить от этого удовольствие и надеюсь, что это заставит работать ту часть моего мозга, которая ни в чем не задействована. Но, возможно, я делаю это для того, чтобы удовлетворить свой эгоизм. Ведь так со всем. Поэтому музыка и приводит в восторг. Мне это доставляет удовольствие... Я не хочу собственную торговую империю. The Beatles открыли магазин. Это английская мечта. Я не хочу ее исполнять. И они не хотели. Скажем, они хотели, но не хотели, если ты понимаешь, о чем я... The Maharishi? Я ездил в Уэльс, чтобы его услышать. Он очень клево звучал, но мне не захотелось в Индию. Знаешь, если ты что-то ищешь, то ты хочешь попытаться найти это. Ты хочешь что-то найти. Это нормально, если ты думаешь, что это тебе поможет. Но я чувствую, что мне это не нужно».

А его путешествие в Бразилию? «Мы были в Рио, жили в районе Копакабана на широкую ногу, а потом, прогуливаясь по пляжу, я встретил бразильцев, у которых была лачуга в тысяче миль к северу от Рио. Это было рядом с деревней. Там, где жили мы, было всего две такие, где жили семьями. На две семьи — тринадцать детей. Мы остановились на месяц. Мы классно проводили время, просто лежали на пляже и играли с детьми — строили канавки. Мы много играли на барабанах, на местных, вместе с афробразильцами. У них было много колдовства, черный покровитель и капища. Это смесь папства и африканской магии. Очень странно. У них свое видение, фантастическое, которое не имеет отношения к тому ограниченному экономическому видению, о котором мы знаем. Ты спрашиваешь политика о его намерениях, и он говорит про экспорт и импорт или несет ахинею про помощь людям, но в основе всего этого — материальные цели, а не общечеловеческие ценности, не помощь людям в том, чтобы они стали теми, кем хотят, — настоящими людьми. Мы отравляем воздух и воду ради коммерческой выгоды, срубаем деревья, чтобы печатать новости на бумаге. Я не понимаю капитализм, но и марксизм вряд ли сделает жизнь намного счастливее. В коммунистических странах все серее серого. Везде бардак. Мы давали концерт в Варшаве, и там везде была полиция. Один американский репортер спросил, что я думаю об этом, и я ответил: "Это ужасно. Прямо как в Лос-Анджелесе. Там больше богатства, но столько же копов с пистолетами". Большинство так не думает. Большинство мыслит штампами, которые они услышали или прочитали — весь этот вздор. Понимаете, они лгут и сбивают нас с толку. Они придерживаются этих презренных убеждений, что человека надо оценивать по его способностям зарабатывать деньги. Они даже не понимают, что несчастны, никогда не наслаждаются моментом, постоянно работают и планируют свое будущее. Накопить на дом, работать тридцать лет и купить золотые часы. Никогда не уделяют время самопознанию. Общество в корне заблуждается. Все эти страхи. Студенты правы: ты должен научиться жить моментом и наслаждаться этим. Я не имею в виду жизнь ради удовольствий, разврата. Не хочу показаться мистиком, но я верю в жизнь в моменте, вечном и безвременном».

Я сказала, что нервничала перед встречей, и он улыбнулся. (У него очень обаятельная улыбка, от которой светится все его лицо.) «Говорят, The Rolling Stones специально создали такой грубый и отталкивающий образ, чтобы отличаться от The Beatles, которым все симпатизируют», — предположила я. «Боже, если бы я был таким хитрым! — ответил Мик. — The Beatles отвечали репортерам так грубо и с таким сарказмом... Но никто никогда не писал об этом, потому что это не вписывалось в общую картину. Мы казались всем отвратительными, потому что все казались отвратительными нам. Мы ничего с этого не имели — все эти интервью, эта ерунда — и не любили общаться, потому что все они просто придурки. Они не понимали нас, поэтому мы были такими злыми. Нам казалось, мы знали все, и в каком-то смысле так и было. Мы настолько пугали людей, что доходило до паранойи. Их бесили наши волосы, одежда. Мы чистые, не грязные, и неважно, какие у нас волосы. Важно, что мы за люди. В Уэльсе мы как-то проголодались и пошли в заведение поесть. Это не был Ritz, это был обычный паб, но парень на входе сказал: "Вы не можете зайти, потому что на вас нет пиджака и галстука". Он просто взглянул на нас и сказал "нет". Сквозь дверь мы заметили пожилого мужчину у бара и спросили его: "Вы с ним согласны?" Он весь покраснел и ответил: "Абсолютно. У вас нет никакого права. Я все еще могу врезать вам в нос". Он был очень истеричный. Если бы Кит был рядом, полез бы в драку, потому что у него более жесткий характер. Я поспокойнее. Не хочу создавать шумиху. Конечно, когда мы были моложе, лет в девятнадцать, мы и вспыхивали, и ругались. Но проблемы создают другие люди — те, что грубят и оскорбляют. Мы не таращимся на них и не говорим, какие они толстые и как плохо выглядят. Людям настолько промыли мозги этими правилами и властью, что они не различают, что реально важно, а что — нет. Они боятся учителей, родителей, боссов, полицейских, офицеров. В Риме мы встретили американцев, направляющихся во Вьетнам. Они не хотели туда, но поехали. Они боялись своих друзей и других людей, которые подумали бы: не поехали — значит, трусы. И боялись попасть в тюрьму, хотя, мне кажется, это лучше, чем быть убитым. Я вообще не могу об этом говорить: вся эта история с Вьетнамом от начала до конца аморальна и безумна. Это вообще не имеет под собой никакого основания. "Моя страна, правильная или неправильная?" — самый идиотский слоган из всех когда-либо придуманных. Стоит просто задуматься о смысле этих слов, и сразу понятно, насколько они бессмысленны».

В следующий раз я увидела Мика в офисе The Rolling Stones, на Нью-Бонд-стрит. Он ездил в Калифорнию по делам, связанным с альбомом Beggars Banquet. Накануне случился скандал по поводу обложки альбома, с дизайном которой помогал Мик. Он показал ее мне. На ней была кабинка туалета с граффити на заправочной станции в Лос-Анджелесе, и была видна часть самого туалета. Цвет был потрясающий, в основном желтая охра, и мне это показалось цепляющим. Это было оригинально. «Нам сказали, что мы не можем ее использовать, потому что это непристойно», — объяснил Мик. Я подумала, что, наверное, на стенах есть какие-то неудобные надписи, и начала их читать. Они казались безобидными: никакого мата, лишь фразы по типу «Линдон любит Мао», «Strawberry Bob for President» и отсылки к песням из альбома. «Декка» выпускала записи с взрывающейся атомной бомбой на обложке, — сказал Мик. — Мне кажется, это более оскорбительно, чем туалет. Я продолжу настаивать на том, чтобы ее выпустили».

Как оказалось, ему все же пришлось сдаться. Релиз альбома затянулся на два месяца, и все это время Мик не уступал. Но все ожидали заработать на альбоме $2 400 000 уже в первые несколько недель, и задержка приводила всех в бешенство, кроме Мика. В какой-то момент он подумывал выпустить альбом через компанию The Beatles, но его предупредили, что по контракту «Декка» может предъявить за это иск. В итоге он неохотно согласился заменить безобидную обложку.

Я сказала ему, что слышала о его проблемах с иммиграцией в Америку. «Не в этот раз, а во время прошлой поездки они допрашивали меня два часа, из-за проблем с наркотиками. Такого не было в Польше. Я уверен, что даже в России этого бы не делали. Только в Америке. Они не могли понять, что такое условное освобождение, и я с трудом объяснил им».

Как известно, Мика и Кита Ричардса арестовали в 1967 году в результате облавы на загородный дом Кита. Их осудили по закону об опасных наркотиках. Судья в Сассексе приговорил Кита к одному году заключения за то, что тот позволял курить наркотики у себя в доме, а Мику дал три месяца за хранение четырех наркотических таблеток, которые тот легально купил в Италии. Его лондонский врач дал показания в суде, что Мик привез таблетки и спросил, законно ли их употреблять, но судья признал, что устное разрешение не может заменить письменный рецепт.

До абсурда жесткие приговоры вызвали горячие споры. Половина британского населения, согласно общественному опросу, считала обвинения недостаточно жесткими, но The Times выступила против этого и опубликовала интервью людей, не столь черствых к этим беднягам. В одном из этих интервью автор сказал: «Нет сомнений, что Джаггер будет лидировать в любом опросе, проведенном среди людей за сорок, в котором бы спрашивалось, кто самый ненавистный человек в Британии. Так же как опрос среди молодых показал бы, как его уважают и как им восхищаются».

Члены группы обратились в Верховный суд, где не обратили внимания на прежнюю судимость Кита и аннулировали наказание. Мик отделался условным освобождением, напоминающим испытательный срок в американском суде. Состоялась одна из самых масштабных телевизионных пресс-конференций по решению Верховного суда, на которой столкнулись Мик Джаггер и те, кого The Observer назвала «символичной демонстрацией силы истеблишмента» — лорд Стоу Хилл (бывший министр внутренних дел и экс-генпрокурор), епископ Вулвичский, отец Томас Корбишли (священник-иезуит) и Уильям Рис-Могг, редактор The Times.

Мик попросил интервьюировать его на свежем воздухе, а не в студии, и руководители телевидения убедили Джона Рагглза-Брайза, лорда-наместника Эссекса, позволить им вторгнуться в его владения с тридцатью специалистами, двумя трейлерами и четырьмя огромными камерами. Мика в сопровождении Марианны Фейтфулл доставили на вертолете. Пункт назначения был запечатан в конверте, который пилот мог открыть только после взлета. Водителям автомобилей, на которых везли к месту назначения видных интервьюеров, тоже вручили запечатанные конверты. Американские ВВС приостановили все рейсы с ближайшей базы на три с половиной часа, вероятно, чтобы не дать никому нарушить тишину, необходимую для этого случая. Получившаяся программа, по словам английского телевизионного критика Джорджа Мелли, «была встречена, словно утерянная сцена из Льюиса Кэрролла».

Когда мы говорили об этом с Миком, я отметила, что зрителей впечатлили его самообладание патриция и спокойствие, сбивавшие с толку его собеседников. «Я был напичкан транквилизаторами, — сказал он. — Я просто все время их жевал, и к моменту, когда я оказался там, я был совершенно не в себе. Мне казалось просто замечательным сидеть в саду с епископом, лордом Вулвичским, и всеми остальными. Они были страшно взволнованы, отстаивая взгляды своего поколения».

«Что касается этого разрыва поколений, какие у вас отношения с родителями?» — спросила я. Он бросил пренебрежительный взгляд, но все-таки решил отшутиться: «Я не собираюсь вновь повторять теории хиппи, но преодолеть этот разрыв просто невозможно. Мы хорошо ладим, мне кажется, но я бы не сказал, что мы близки. Я почти их не вижу». «Они гордятся вашими успехами?» — не сдавалась я. «Наверное. Я сомневаюсь, что они когда-либо слышали нашу музыку. Им она не нравится; они ее не понимают. Они не понимают меня и что я из себя представляю. Это не их ошибка, я знаю. Просто их поколение не способно это понять. Совсем. Мы совсем не похожи на них в молодости. Мы — нечто новое, и их это очень беспокоит. На некоторых может снизойти какое-то озарение, но большинство просто злится».

Майкл Филипп Джаггер родился в июле 1944 года в Дартфорде, городе в графстве Кент, где его отец работал учителем физкультуры (сам он не занимается спортом и говорит, что раньше ненавидел регби). Он познакомился с Китом в дартфордской гимназии, из которой Кит ушел в пятнадцать ради школы искусств в Лондоне. У Мика были достаточно хорошие оценки, чтобы получить правительственный грант и поступить в Лондонскую школу экономики и политических наук. Он переехал в Лондон в восемнадцать лет в 1962-м — в год, когда The Beatles выпустили первый хит Love Me Do. Уже тогда у Кита и Мика были длинные волосы — они не копировали стиль The Beatles, — и оба сходили с ума по R&B (они назвали группу в честь песни Мадди Уотерса Rolling Stone Blues). В то время кумиром британских подростков был Клифф Ричард — молодой Пэт Бун (недавно я услышала, как он говорил в телевизионной программе, что хотел бы исполнить «песню с каким-нибудь мудрым христианским посылом»). Мик и Кит терпеть его не могли.

Они встретили Брайана Джонса в пабе Soho, где обычно отрывались и где потом все трое играли блюз и вместе репетировали. Они снимали убогую комнату в Челси: с отклеившимися обоями, одной лампочкой, разбитыми чашками без ручек, темным туалетом наверху. «У нас никогда не было денег, и мы питались одним картофельным пюре». Мик каждый день ходил в школу, но в свободное время отправлял свои кассеты и письма всем подряд: пиарщикам, менеджерам клубов, людям из звукозаписывающих компаний. Почти никто не отвечал. Несколько раз Мик и Кит, просто ради опыта, ходили на выступления блюзмена Алексиса Корнера, пианистом которого был Чарли Уоттс.

Первое выступление The Rolling Stones состоялось летом 1962 года в небольшом джаз-клубе. Они выступали бесплатно. У них было несколько беспорядочных выступлений, за которые каждый получил чуть больше доллара. На следующий день после Рождества, в том же 1962 году, они заработали около $20 (на всю группу) за выступление в небольшом клубе. Никто не аплодировал, и это было настоящее фиаско. С самого начала они были более простые, более приземленные, чем The Beatles, и никогда не шли на компромисс. Они отказывались играть традиционный джаз; они презирали пустые хитроумные приемчики; они никогда не появлялись на сцене с макияжем; они выступали в своей повседневной одежде; они не натягивали улыбку до ушей и не пытались соответствовать стилю шоу-бизнеса. Они так отличались от стандартных артистов, что никто не понимал, как к ним относиться. Фанаты традиционного джаза их ненавидели; человек, который их регистрировал, сказал: «Я в самом деле не знал, смеяться над ними или отправить их к дрессировщику». Но чуть меньше, чем через год, в ноябре 1963-го, они были готовы забрать у The Beatles звание группы номер один в Великобритании.

Как это произошло? Это все их поразительное влияние на молодежь. О них начали говорить. Они получили работу в клубе в десяти милях от Лондона. На их первом выступлении было всего пятнадцать человек. Три месяца спустя около четырех сотен людей приходили каждую ночь, а многие стояли на улице. Джордж Харрисон пришел их послушать и помог распространить информацию. Они встретились с Ленноном и Маккартни, которые отдали им песню I Wanna Be Your Man. Они начали записывать песни, и хотя их первая заняла пятидесятое место в топ-50, они завоевали первое место в двух опросах общественного мнения как самая излюбленная британская поп-группа. Когда они пришли на телевидение, джазовые музыканты писали гневные письма; родители в ужасе выключали их выступления и запрещали подросткам покупать их пластинки; один глубоко оскорбленный гражданин написал в газету: «Сегодня я увидел одно из самых отвратительных зрелищ за все то время, пока являюсь поклонником телевидения»; Melody Magazine опубликовал статью «Ты бы позволил своей сестре пойти на свидание с A Rolling Stone?» Мик прокомментировал это так: «Меня совершенно не заботит, любят нас родители или нет. Большинство из них даже не знают, о чем говорят». Репортеры засыпали его вопросами по поводу обложки альбома Aftermath: «Почему Aftermath?» — а он отвечал: «Почему нет? Нам надо было поместить что-то на обложку. Мы не могли оставить ее пустой». На телевизионном фестивале в Монтрё их попросили покинуть отель, поскольку, как сказал менеджер, они «не такие, как другие постояльцы». Писатель Пит Гудмен, автор биографии группы под названием «Наша личная история», позвонил директору школы Мика и Кита в Дартфорде. «Без комментариев. Мы не хотим связывать школу с ними», — сказал директор и повесил трубку.

Летом 1964 года The Rolling Stones впервые отправились на гастроли в Америку. (Британский политик высказался об этом так: «Наши отношения с Америкой и без того рушатся... Американцы решат, что британская молодежь достигла нового уровня деградации».) Выступая перед зрителями средних лет, группа потерпела фиаско. Люди кричали: «Подстригитесь!» А когда они сделали шоу с лошадью, лошади аплодировали больше, чем им. Они никому не нравились, кроме молодежи. В Сан-Бернардино они играли пяти тысячам подростков, девочки пытались стащить Мика со сцены. (Фанаты группы нередко применяют силу: в Цюрихе его сбросили с двадцатифутовой платформы, и он чуть ли не разбился на кусочки, а в Марселе неудержимый фанат бросил стул прямо ему в лицо, так что ему впоследствии накладывали швы. На следующий день он провел два концерта в Лионе с забинтованной головой.)

В 1965-м они лидировали в хит-параде в течение шести недель, а турне по двадцати девяти городам за двадцать семь дней принесло им около миллиона долларов, несмотря на то что четырнадцать отелей отказали им в брони. (После угрозы иском отели все же сдались.) Их следующий альбом Their Satanic Majesties, выпущенный в Америке под Рождество в 1967 году, был распродан тиражом 600 тыс. копий в первые недели. (Прошлым летом это был хит номер один в Японии, и до сих пор продается на ура по всей Южной Америке.) Джек Кролл написал об этом альбоме: «Такая выдающая мастерская работа, как у The Stones и The Beatles, только что стала самым удивительным культурным феноменом нашей эпохи». Через год The Rolling Stones продали десять миллионов отдельных записей и пять миллионов пластинок; фанаты заплатили более $4 800 000, чтобы посетить их концерты. Их общие продажи, по данным прошлого лета, составили более $72 000 000.

Мик ко всему этому относится несерьезно. «Я никогда не хотел быть богатым. Деньги делают людей невменяемыми». А еще они позволяют людям чувствовать себя комфортно. Сейчас Мик владеет таунхаусом в Челси стоимостью $120 000, из которого открывается вид на Темзу. А недавно он купил двухсотлетний загородный дом с двадцатью спальнями у Генри Кордена. Он живет с Марианной Фейтфулл, двадцатиоднолетней дочкой австрийской баронессы. Марианна, которая тоже была певицей, впервые выступила на лондонской сцене в 1967-м, в театре Ройал-Корт, сыграв Ирину из чеховских «Трех сестер», после чего заслужила сочувствие критиков, которых не впечатлила ее холодная красота. В другой раз она появилась на сцене Ройал-Корт в роли Флоренс Найтингейл из «Раннего утра» Эдварда Бонда, где инсценировались вымышленные лесбийские отношения между мисс Найтингейл и королевой Викторией. В Скотленд-Ярде к этому отнеслись критически и даже начали угрожать судебными разбирательствами за непристойность, так что пьеса вскоре закрылась. В прошлом году (1968) Марианна снялась в фильме «Мотоциклистка».

Новость о том, что Мик и Марианна ждут ребенка (вскоре у нее случился выкидыш), но не планируют жениться, заставила архиепископа Кентерберийского дать следующий комментарий: «Очень печальный пример разложения нашего общества». На что Марианна ответила: «Мы оба очень счастливы, что у нас будет ребенок, и нас не заботит то, что думают люди». В телевизионной программе Дэвида Фроста Мик сказал следующее: «Вообще, свадьба сама по себе — какая-то языческая штука. Это подобно обряду посвящения, в котором я не нуждаюсь. Подписанный клочок бумаги мне вообще не важен... Если люди понимают и любят друг друга, их не должны волновать бумажки... Именно это я пытаюсь объяснить. В ином случае лучше промолчать».

Как оказалось, Марианна все еще замужем за бывшим студентом Кембриджа, арт-дилером Джоном Данбаром, от которого у нее есть трехлетний сын Николас. Разводный процесс уже начат, но Мик выступает против свадьбы, хотя и с оговоркой: «Если бы женщина, с которой я был, верила в свадьбу и воспринимала это как некую защиту, я бы ей это дал. Но моя женщина не такая».

Я ходила смотреть на Мика, когда он снимался в «Представлении» в Лондоне. Это была его первая роль в кино. (Группа The Stones впервые появилась в фильме Жан-Люка Годара «Сочувствие дьяволу», при этом их снимали во время реальной записи альбома Beggars Banquet. — Правила жизни.). Этот фильм был первым проектом для режиссера, первой рискованной авантюрой такого рода для помощника режиссера, первой продюсерской работой для продюсера и первым фильмом помощника продюсера, младшего брата режиссера. Неудивительно, что атмосфера на площадке в первые дни съемок была очень напряженной. И хотя Мик сказал, что я могу прийти, как только я появилась там, агенты начали возмущаться и таскать меня из комнаты в комнату, пытаясь сделать так, чтобы я не попала в поле зрения режиссера, который к тому же был сценаристом. Когда я поймала на себе взгляд Мика, я его едва узнала. Его волосы были окрашены в темно-коричневый цвет, на нем был толстый слой макияжа, и на нем были черные трико и топ. Мне показалось, он чувствовал себя неловко. Так и было. На экране его лицо смотрится грубым и мужественным, но там, в том костюме, с помадой на губах и накрашенными глазами, он выглядел так, будто играл какого-то средневекового мальчика на содержании у педераста. На самом деле в фильме он играет поп-певца, который закончил карьеру и живет в одиночестве, экспериментируя с электронной музыкой. В его неординарное прибежище врывается гангстер — Джеймс Фокс, — и между двумя героями начинается противостояние, которое и лежит в основе сюжета.

Первые сцены, которые мне разрешили посмотреть, меня не впечатлили. Каждое утро в восемь Мик приезжал на площадку, что для него, как для человека, который ложится спать в четыре утра, просто невообразимо. Он выглядел уставшим и утомленным. К тому же Мик привык сам всем управлять, а здесь каждую секунду ему указывали, что делать: где стоять, как держать голову, каким голосом говорить, как двигаться. Конечно, от него не стоило ожидать уровня подготовки Пола Скофилда, но этот надзор лишил его всякой природной непосредственности. Но, в конце концов, он играл всего лишь поп-исполнителя, а не Уинстона Черчилля, и мне казалось, его представление о том, как должен двигаться и вести себя его персонаж, просто должно было быть не хуже, чем у других. Режиссер был очень упрям. Мику нужно было подойти и взять цветной шар из корзины. Сначала он делал это слишком быстро, потом слишком медленно для того, чтобы угодить режиссеру. У него были слова, которые никого не заставили бы проговаривать даже раз, но Мик должен был повторять их снова и снова. После шестнадцатого раза я не вынесла. Когда я уходила, он все еще повторял реплики. Это было ужасно.

Когда я пришла через пару недель, все было значительно лучше. Мик был бодр и, казалось, уже привык к кинематографической рутине. У него был не такой яркий макияж, и вообще он был больше похож на себя. Он пил вино с Анитой Палленберг, которая тоже играла в фильме. «До прихода Аниты было очень скучно, — вздохнул он, — но сейчас все здорово. Я вхожу в кадр, чтобы сказать несколько фраз, выхожу и жду дальше». Я спросила, мог бы он сняться еще в одном фильме. «Я планирую, в Марокко, следующей весной. Кит, Брайан, Марианна, Анита, Донйел Луна и Джон Филлип Лоу — надеюсь, все они будут в нем. Мы снимем его сами и сделаем все так, как хотим».

Мы поговорили о его последних песнях, особенно о Street Fighting Man — «Настало время, чтобы бороться на улице», — и он рассказал, что принял участие в большом митинге против войны во Вьетнаме у посольства США в прошлом году. Я заметила, что не видела его на фото. «Я делал это не для огласки», — сухо ответил Джаггер. Я показала ему газетную вырезку, где говорилось, что Министерство обороны США расследует отчет группы ученых о том, что танкеры с нервно-паралитическими веществами, расположенные недалеко от Денвера, представляют угрозу для людей в этом районе. Согласно исследованиям ученых, более сотни миллиардов смертельных доз хранятся в танкерах, и 3% достаточно, чтобы убить все население Земли. Мик встряхнул головой и начал смеяться: «Это значит, что у них 97% лишних доз. Это такой вздор! Они говорят нам об ответственности. Как тот судья сказал мне, что я обязан показать пример. Если у меня и есть какие-то обязательства, так это донести мою мысль о том, что на самом деле правильно, честно и человечно. Моя идея не похожа на их идею».

Перед тем как я впервые встретилась с Миком, сказала его другу, что боюсь познакомиться с эгоистичным, легкомысленным и язвительным Джаггером. «Он совсем не такой, — ответил его друг. — Он очень порядочный и умный парень». И был прав. Чем чаще я видела Мика, тем больше уважала. И не за то, что он говорит. Его невозможно понять во время общения. Скорее, все — в его музыке. Он доносит через нее то, что думает и чувствует. Он не считает диалог лучшим способом донести мысль. Ты понимаешь его, находясь рядом с ним. Он очень честный и никогда не будет придерживаться стандартов, которые считает глупыми и лицемерными. Для людей, которые его ненавидят, он — воплощение их тревоги по поводу сегодняшней мятежной молодежи и разрушения традиционных ценностей. Они не переносят его на дух потому, что он прав, а они — нет. Но, что бы они ни думали, это не имеет значения. Он — настоящее и будущее. Они — прошлое.