Правила жизни Роберта Редфорда

Люди так много говорят о моей внешности, что я только чудом не превратился в мнительный кусочек протоплазмы.

Я всегда был нетерпеливым актером: требовал поменьше дублей и просил не тратить столько времени на установку декораций. Ожидание сводило меня с ума. Теперь я стал понимать, что это часть взросления. Приехав в Нью-Йорк из Калифорнии в девятнадцать лет, я был взволнован сверх всякой меры. Я учился на актера, на художника и вел себя как большинство из нас, то есть так, будто до моего появления хороших актеров не было. Я слушал, как Джон Гилгуд читает про «Весь мир — театр», и говорил: «Это неплохо, но...» Меня ничто не привлекало.

Слава играет большую роль в американской социальной системе. Я благодарен ей за то, что она мне дала, но мне кажется, в нашем обществе ее переоценивают. Мне кажется, люди должны больше обращать внимания на другие вещи, а не только на десять самых красивых, сексуальных... и другую чушь.

В начале карьеры я играл только злодеев. Все мои персонажи на телевидении были убийцами, насильниками, маньяками или душевнобольными.

Избиратели стали хуже, чем когда бы то ни было в истории, и с каждыми выборами ситуация только усугубляется. Они впали в апатию. Им на все насрать. Это процесс с отрицательной обратной связью: чем меньше они проявляют интереса, тем больше возможностей у посредственных политиков встать на ноги. Убожество Белого дома — это отражение нашей апатии. Они там, потому что нам все равно.

Посмотрите на риторику президентской администрации. Они любят заворачиваться в национальный флаг, но им совершенно наплевать на его смысл. Почти всякое заявление нынешней администрации включает в себя слова «американский народ», которые следует читать как «промышленные интересы». Каждый раз, когда я слышу «американский народ», я перевожу про себя — «промышленные интересы».

Голливуд всегда хотел от меня чего-то стереотипного, поэтому я на время завязал. Люди привыкают смотреть кино с косметической точки зрения, но от этого моя работа теряет значение. На протяжении всей своей карьеры я старался избежать гламура.

Информационный век препятствует развитию актерского искусства. Начиная с 1980-х люди нашей профессии больше занимаются своим бизнесом, чем своим мастерством. У нынешних актеров есть бизнес-менеджер, пиар-менеджер, секретарь, и они хорошо представляют, что будет работать, а что нет. Потому что шоу-бизнес — это индустрия личности. Когда я начинал, это была индустрия таланта. А сейчас, чтобы сниматься в кино, не обязательно выступать на сцене. Нужно быть личностью, способной продаваться.

Почти каждый фильм, который я сделал, был снят в системе киностудий. Мне просто повезло. Мне почти всегда удавалось быть независимым внутри системы.

Мы отравили воздух и землю. В своей страсти управлять природой мы совсем потеряли контроль. Сейчас нам нужно пересмотреть значение прогресса. У нас кончаются ресурсы и почти не осталось времени.

Я думаю, что окружающая среда должна быть включена в систему национальной безопасности. Забота о собственных ресурсах так же важна, как защита от внешнего врага. Иначе что нам останется защищать?

Никогда не возвращайтесь к прошлому — это очень опасно. Продолжайте идти вперед.

Это не ваша вина и не моя, но мы все оказались в кипящем рекламном котле. В этом нет ничего забавного — обилие рекламы навевает скуку. Каждый раз, выпуская фильм, вы должны пробить ему место для существования. Вы не можете просто отпустить его в свободное плавание и позволить аудитории его обнаружить, хотя мне кажется, именно так и должно быть. Но — нужно пробиваться.

Пластическая хирургия, всякие там подтяжки и прочее — это не про меня. Я такой, как есть.

Ставить искусство выше политики — достойно. Политика может быть соблазнительна, как и многие другие вещи, разрушающие душу.

На моем веку было три события, которые необратимо изменили нашу жизнь. Первое — это Перл-Харбор. Я был еще маленьким ребенком и почти ничего не помню, но я чувствовал, как что-то переменилось на улицах, что-то сдвинулось и никогда уже не вернулось на место. Вторым стало убийство Кеннеди. Я выступал в тот день в комедии на Бродвее и думал: «Как же мы будем играть?» Но шоу продолжалось, и в атмосфере трагедии я очень боялся забыть комические строчки. Меня поразила природа смеха в тот день. В нем появилась истерика и грубость, которых я не слышал ни до этого, ни впоследствии. Убийство Кеннеди, как и события 11 сентября, для меня остаются невообразимыми. Этого невозможно представить, но это произошло, и жизнь никогда уже не будет прежней.

Я верю в мифологию. Я согласен с Джозефом Кэмпбеллом (исследователь мифов; по признанию Джорджа Лукаса, именно работы Кэмпбелла вдохновили его на «Звездные войны». — Правила жизни), что общество или культура без мифологии должны умереть, и мы близки к этому.

Я не одинок и не печален. Печаль — это просто часть жизни и, вместо того чтобы отрицать ее или стесняться, я подавляю ее работой.

Люблю играть в покер с политиками. Их легко обыграть. Иногда в покер выгоднее проиграть с сильными картами, чтобы потом выиграть со слабыми. Политики не могут этого понять.

Я довольно рано понял, что за свои слова всегда нужно отвечать. Нужно понимать, что на определенные темы говорить очень опасно — не важно, какие у тебя аргументы и насколько безупречно выстроена логика, все равно ты встретишь противодействие, потому что люди думают иначе, и убедить их нельзя. И в итоге начнутся нападки, люди не будут тебе верить и скажут: «Слышь, актер. Ну ты-то куда лезешь?»

Спорт — это прекрасная метафора жизни. Из всех видов спорта, которыми я занимался, самый лучший пример — это гольф, потому что ты играешь против себя и против природы. Существует сила, которая больше тебя. Ты не можешь этого полностью контролировать, хотя Тайгер Вудс очень близок к этому.

Здоровая пища — это, может быть, и хорошо для сознания, но Oreos (марка шоколадного печенья с кремом. — Правила жизни) чертовски вкусное.

Всякие технологические достижения — они должны стать гораздо более гуманистическими, чем сейчас. Потому что сейчас это холодные, бездушные, чужие вещи, рассчитанные на каких-то интернет-аутистов.

Никогда не подпишусь под утверждением, что диких зверей можно приручить. Можно, конечно, приручить их на время, но доверять им до конца я бы не стал.

Как-то я пригласил Маркеса к себе в Санденс. Он сказал: «Я приеду, если ты приедешь на Кубу». В правых газетах потом писали, будто бы я ездил в выходные в Гавану, чтобы заниматься дайвингом с Фиделем. Все это, конечно, чушь — Фидель старше меня и без посторонней помощи не смог бы даже зайти в воду. На самом деле, в Гаване Маркес познакомил меня с вдовой Че Гевары, которой принадлежали права на дневники. За этими правами охотились многие, но, кажется, Маркес ее очаровал. Она доверилась мне, и я сделал все, чтобы оправдать ее доверие (Редфорд был продюсером фильма «Записки мотоциклиста» о молодом Че Геваре. — Правила жизни). Мне было наплевать на известность Че Гевары, на футболки, береты и постеры. Я сочувствовал истории двух молодых людей, которые уехали путешествовать ради забавы, и которых изменило бедственное положение встретившихся им людей.

Я нечасто смотрю в зеркало заднего вида. Не делаю запасов, не задумываюсь о том, чего я достиг. Если быть в душе немного ребенком, нет нужды представлять себя человеком с историей. Совсем недавно мне пришлось осмотреться, когда мне дали премию «за достижения». Я сказал: «Спасибо, не надо. Я не хочу обидеть вашу организацию, но мне не нужна эта премия. Я еще не дошел, я все еще в процессе».

Ни разу в жизни я не сделал ничего только ради денег. Я снимался, когда мне нравился сценарий, мой персонаж и сюжет фильма.

Временами меня пугают собственные дети. Они выросли такими, как мне хотелось, — независимыми, и их независимость меня пугает. Они часто рискуют, и я как отец переживаю. Я боюсь сил, присутствующих в моем мире, моей жизни и моей стране, которыми нельзя управлять. Когда я вижу, как ценные для меня вещи и явления разрушаются из-за невежества, неопытности или идеологии, я пугаюсь, потому что знаю, что ничего не изменится и никто ничего не поймет. Сейчас я боюсь за свою страну.

Наверное, я самый привлекательный дед в мире. С тех пор как умер Марлон Брандо, конечно.