Константин Эрнст — герой мартовского номера Правила жизни

Эрнст: Как и все дети моего поколения, я был очарован Западом. Все, что попадало к нам оттуда, отличалось принципиально. Другого качества, интереснее как-то – все было другое, начиная от бытовой техники и заканчивая кино. И музыка была другая! И Запад казался сияющим градом на холме. Только по мере приближения этого мира оказалось, что все это в значительной степени было пиаром. Пиар сделал Америку. Пиар и результаты Второй мировой войны.

Минаев: У России плохой пиар?

Эрнст: Не было практики. В пиаре работают не технологии и методы, а суть и привлекательность идеи и возможность ее примерить на себя самого. От общества справедливости для всех до джинсов твоего размера. Журнал Soviet Life был недостаточно эффективен. А пиар 1930-х годов, как ни странно, был куда успешнее. Образ России – новой страны, в которой провозглашены очень человечные принципы, – был притягательным. А с наступлением 1991-го мы что продавали? «Мы теперь похожи на вас, мы будем такими же»? Кого это вставляет?

Минаев: А проблема в чем? У нас разное культурное поле? Мы не говорим на английском? Мы не являемся частью этого мира, и чтобы мы не делали – все будет не так?

Эрнст: Думаю, причин несколько. Во-первых, Запад защищается – особенно после мюнхенской речи Путина. Люди, которые нас боялись, тогда еще не успели постареть. Мы проиграли в «холодной войне», безусловно – если страна сменила строй, она проиграла! И люди, которые нас боялись, испытали огромное облегчение. А потом покойный встал – оказалось, что он не умер вовсе. И это вызвало остервенение, озлобление. Они не могут поверить в то, что мы не умерли. Они же нас победили! Ужасно произносить эти слова, но страх, что они испытывали, имел позитивное для мира значение. 75 лет без великой войны были обеспечены страхом. А теперь Запад не боится Россию, потому что избавился от нас в 1991-м и видел унижение последующих лет.

Минаев: Правильно ли я вас понимаю: сосуществовать с Западом мы можем либо на условиях подчинения, либо в состоянии войны? Нет третьего пути?

Эрнст: В старой парадигме – нет.

Минаев: А в новой?

Эрнст: Парадигма еще не сменилась. В последние годы вся мировая система – экономическая, политическая, медийная, – все области достигли такой степени деградации, что должны развалиться, чтобы спастись. Единственная надежда (довольно призрачная), что следующая глобальная интеграция, которая в прошлые столетия всегда происходила через мировые войны, в этот раз произойдет без войны.

Минаев: Вы же не верите в это?

Эрнст: Увы, не верю. Но я пытаюсь себя уговорить, что в этот раз войну сменила пандемия. Как это происходило раньше? Небо нас сталкивало лбами: «Вы, идиоты, договориться ни о чем не можете» – и начиналась мировая война. И перемазавшись в говне и крови, оставшиеся обретали здравый смысл и способность быстро о чем-то договариваться. Обычно это происходит в начале века. Иногда на полтора-два десятилетия сдвигается.

Минаев: То есть сколько у нас лет в запасе?

Эрнст: Уже нисколько, все сроки прошли. Я думаю, только потому, что мир боялся ядерной войны. К сожалению, боится уже не так сильно, хотя продолжает бояться.

Минаев: Вы же понимаете, что есть генералы – и с той, и с другой стороны, – которые говорят: «Да ладно, чего бояться. Вон, на Хиросиму бомбу кинули, и ничего, оклемались. Сейчас мы превентивно бахнем, они бахнут, все нормально будет».

Эрнст: Сереж, знаешь в чем ужас? Когда в 1950-х просчитали физические последствия возможной ядерной войны, когда возник термин «ядерная зима», это отчасти была ошибка в рассчетах, а отчасти сознательное усиление опасности. Сейчас все пересчитали, и стало понятно – мы таракашки для этой планеты, и даже если мы взорвем друг друга, планете особо ничего не будет. Да, города-миллионники (Нью-Йорк, Москва, Лондон) исчезнут, а Африку и Австралию даже не затронет. Туда и ракеты никто не пошлет, там все будет ништяк, ветром раздует.

Минаев: Вы не боитесь?

Эрнст: Боюсь, именно потому что люди говорят «да не так уж и страшно». Это ужасно. Какой это мир, в котором не будет Москвы, Нью-Йорка, Парижа и Лондона? На хрена нужен такой мир?