Скарлетт Йоханссон: Девушка, которая не устает

— Что надо писать? — спрашивает она и говорит, что напишет все, о чем я ее попрошу.

Я не знаю, что писать. «Может, вы помните наизусть отрывок из чего-нибудь? — говорю я. — Может, Шекспир? "О, муза..." Что-то в этом духе?»

Она щелкает языком. «Думаю, это должно быть что-то нейтральное», — говорит она и качает головой. Когда она о чем-нибудь задумывается, то поджимает губы, наклоняется и бросает хитрый взгляд по сторонам. Она вошла сюда, в этот бар с бархатными шторами и приглушенным светом, в солнцезащитных очках и спортивном костюме, который открывает ее лодыжки. Еще она втягивает щеки, когда задумывается.

На нашем столе большое блюдо с нарезанными свежими овощами. «Crudites (с французского — салат из сырых овощей. — Правила жизни)», — говорю я. Наверное, это слово не используют уже лет десять.

— Господи, — говорит она, — так много овощей!

Ее голос... Он такая же часть ее, как этот макияж, как чувственные губы, скулы, ноги. Даже в шумном баре в час, когда все заказывают коктейли, ее голос легко уловим. Надтреснутый, хриплый, как если бы она пела весь день. Я не знаю, правильно ли она дышит и все ли у нее в порядке с произношением, но ее голос — он как царапанье вилок о тарелки, как лед, бряцающий в стакане с виски. Вы услышите его несмотря ни на что.

— Я хотела бы написать притчу, — говорит она. — Или что-нибудь еще. Я могу написать то, чего я чертовски долго не понимала. Сейчас-то разобралась, но вот в первый раз... Никогда не могу разобраться с первого раза.

— Что-то типа «один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти»?

— Ага, только это о птицах, о птицах в небе...

И она пишет: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Дважды. Затем смотрит на меня и, протягивая ручку, говорит: — Теперь вы. Ну?

Я повторяю за ней. «Печатными», — говорит она, но я все порчу. Моя притча гласит: «Лучше синица в руках, чем журавль в синице».

Скарлетт Йоханссон фыркает. «Бедная синичка», — говорит она. Я хочу переписать эту фразу. «Нет, все в порядке, — успокаивает она. — Оставьте все как есть». Она надкусывает сладкий перец: «Посмотрите лучше, про что все это?»

Мы создаем образцы почерка. Скарлетт предложила мне свой, чтобы потом я передал его графологу. Она не из тех, кто скучает в уединении и рассказывает грустные истории папарацци, застукавшему ее в булочной. Скарлетт просто действует и из-за этого может показаться холодной.

Ей всего 32. Она добилась успеха у критиков, коммерческого успеха, снялась в боевике, его продолжении и в продолжении продолжения. От «Трудностей перевода» до «Призрака в доспехах». Ее дважды называли самой сексуальной женщиной в мире. Что она сама думает на этот счет?

Ей, кажется, все равно. Скарлетт играет в карты, интересуется политикой, умница-красавица-волшебница, готовая поделиться своим бутербродом с незнакомцем.

— Я устала, и сегодня у меня последний рабочий день, — говорит она, снимая очки. — А потом отпуск на месяц, но я никуда не еду. Так что это не совсем отпуск. Арендую что-нибудь рядом с домом. Я недавно снималась в болотах в одежде за полмиллиона, в драгоценностях, по колено в грязи, и думала, когда тут воняло сильнее — сейчас или накануне. Вы не видите в этом проблем, но это очень изматывает. Все, что мне нужно теперь, — это поздно ложиться и читать газеты.

Зачем тогда ей титул самой сексуальной женщины, если она так устала? Тут она пожимает плечами. «Я первая, кто выигрывал дважды, не так ли?»

Она права.

— Знаете, я должна торопиться. Я с рождения в кинобизнесе. Скоро мне начнут предлагать роли матерей, а потом все вообще закончится. Я ведь должна подстраховать себя театром, продюсерской работой, наградами.

Затем, будто услышав себя со стороны, она смотрит мне в глаза и произносит: «Звучит так себе».

Она собирается провести отпуск в Хэмптоне в доме, который снимает с друзьями. «Это новый дом с современным шведским дизайном». Может быть, из-за моих предрассудков я слышу в ее голосе что-то типа: мы арендуем этот дом, но мебель в нем, конечно, дрянная, зато море прямо под окнами. Поэтому я как-то небрежно замечаю: «Это дерьмо вроде Ikea?»

Она усмехается и отвечает мне мягко и спокойно. «Нет, — говорит она. — Не как Ikea».

Мы болтаем с ней больше часа. Она, конечно, очень любопытная. «Что планируете делать летом?» — спрашивает Скарлетт в какой-то момент.

— Не знаю, — отвечаю я. — Мы только что переехали в маленький дом. Там на улице какой-то парень, и у него четыре козы. Прямо в городе. Козы!

— Козы слишком легкомысленные, — говорит она. — Следите за ними.

Я говорю ей, что все четыре козы мне очень нравятся.

— Свиньи, на самом деле, очень хорошие. Или коровы. Все хорошие.

— К сожалению, я не очень разбираюсь в животных.

— Могло быть и хуже. У него могли оказаться куры.

— Это правда.

— Цыплята меня пугают, — говорит она. — Они злобные.

Затем хлопает в ладоши: «Хватит про животных! Как вы проводите дни?»

— Подождите, — говорю я. — Это вы как проводите дни?

Она поднимает ладони, будто сдается, и улыбается: «А вы как думаете?»

Тогда я отвечаю: «Встаю пораньше, иду играть в карты, а потом...»

— Я люблю карты, — говорит она. — Вы играете в покер? Наверное, очень приятно начинать день с покера.

Вечер подходит к концу, овощи на тарелке заветриваются, Скарлетт прощается со мной за руку. Затем она говорит своим хрипловатым голосом: «Жалко, что мы увиделись сейчас, а не двумя неделями позже. Вы могли бы приехать ко мне. Мы бы ели омаров и играли в карты».

Я решил, что это приглашение, и еду к ней. Мы сидим на веранде, едим омаров и играем в криббедж (карточная игра. — Правила жизни). Она снова в солнцезащитных очках, и мне хочется попросить ее снять их, но мне не хватает смелости. И между делом я просто говорю: «Очки».

— Что вы сказали? — переспрашивает она.

Как идиот, я могу ответить только: «Нравится ли вам носить очки?» Кретин.

— О, — протягивает она и поднимает-опускает очки на переносице. — У меня чувствительные глаза, — она смотрит на море через дорогу, словно проверяя, все ли на месте. Я думаю, она вздыхает, потому что не хочет говорить о том, что она кинозвезда, что ей положено носить очки.

Затем она прищуривается и тихо, по-стариковски, спрашивает: «Так что там с моим почерком?»

Ей это правда интересно. Но у меня плохие новости: для графологов шестнадцать слов Скарлетт Йоханссон — слишком короткий образец. Они хотят 250 слов на пустой странице и подпись. У меня не было другого выхода: я загрузил ее «лучше синица в руках» на какой-то сайт по графологии и получил ответ: она оптимист, но задает слишком много вопросов.

Видно, что Скарлетт расстроена.

— Может, еще партию? — предлагает она, и ее голос звучит неуверенно, так, будто она только что проснулась.