Правила жизни Джейн Биркин

Надо признаться, мне всегда нравилось быть девочкой-проблемой.

Я была бы оскорблена, если бы Серж (Генсбур, – Правила жизни.) спел Je t’aime... moi non plus с кем-то еще.

Мне многое прощалось, потому что все любили Сержа.

Самое худшее – это безразличие.

Серж был важной частью моей жизни. Он был мой товарищ, мой лучший друг. Он мог заявиться ко мне в любое время дня и ночи, и для него у нас всегда была комната. Я готовила ему ужин или приносила чашку чая – и сидела с ним и болтала. Мне повезло: на самом деле, я никогда не теряла Сержа.

Мой тип мужчин – это, конечно, не подарок.

Когда я приехала во Францию в 1968 году, я вообще не говорила по-французски. Я выучила язык с Сержем, – и это был сленг. Я ничего не знала ни про мужской и женский род, ни про времена. Когда я делала ошибки, все смеялись. Я, конечно, могла бы и получше выучить язык, но мне всегда нравилось смешить людей.

В школе над моей фигурой смеялись и приговаривали: «Ты мальчик или девочка?»

Мне удобнее всего в старых джинсах, конверсах и мужском свитере. Мой лучший друг стрижет меня кухонными ножницами.

Моя внешность – это коктейль. Я не такая элегантная, как француженки, но мне при этом все равно – в отличие от англичанок.

Моя отличительная черта – щель между передними зубами. Когда-то мне пришлось надеть скобы на зубы, потому что он торчали изо рта будто ружья из крепости.

У Hermès была сумочка Kelly, названная в честь Грейс Келли, и в нее ничего не влезало. А я хотела сумку, которая была бы в четыре раза больше, чем Kelly, но меньше, чем чемодан. Вот они и сделали ее для меня.

Я сама теперь не могу купить Birkin. Просто не могу себе позволить, хотя я ее и придумала.

Когда я летала в Нью-Йорк на гастроли, меня по телефону переспрашивали фамилию и говорили Биркин? Пишется так же, как сумка? Ну да, говорю, сумка вам и споет.

Отец был героем французского Сопротивления. Когда я сидела в танке в Сараево, Руанде или Бирме, куда ездила с гуманитарной миссией, то думала о том, что отец гордился бы мной или, по крайней мере, не был бы разочарован (а он был разочарован, когда узнал, что я стала актрисой).

Я родила, когда мне было 19, и стала бабушкой в 39.

Я знала, как свести с ума свою мать.

Реальная жизнь – это то, в чем я действительно профессионал.

Когда я была школьницей, я выходила в тамбур поезда, чтобы поорать. Я просто так старалась быть хорошей девочкой, что иногда мне становилось от этого тошно.

Моя мать была права: когда все потеряно, просто надевай шелковое белье и открывай томик Пруста.

Печаль мне как-то ближе. Я ее лучше чувствую. Недаром мне всегда нравились мужчины-меланхолики.

Серж был русским евреем и всю жизнь стремился звучать, как можно более по-русски, да и вообще быть как можно больше русским.

Я в принципе не фанат путешествий, но всегда мечтала о поездке в Россию на поезде. Я бы взяла с собой только карандаш и бумагу – в качестве компании.

Когда моя Шарлотта снималась в «Антихристе», она как-то зашла ко мне и рассказала, как прошел ее день, – ей пришлось маструбировать в лесу, отрубить чьи-то ноги и все в таком духе. Я сказала, что ее день был повеселее моего.

Самый дорогой мне предмет – это моя войлочная обезьянка. Она у меня появилась в шесть лет, я шила ей одежду и делала для нее учебники, заставляла сестру верить в то, что она живая. Я спала с ней, никогда не путешествовала без нее. Я положила ее в гроб Сержа, она и сейчас там с ним, на кладбище Монпарнас.

Мне не нравится стареть, но с этим ничего не поделаешь. Думаю, мне повезло, что я не настолько красива. Для привлекательных людей старение может стать просто невыносимым.

Моя кожа мне велика на два размера! Верните мне кожу меня 38-летней.

Это очень приятное ощущение, быть чьей-то музой.

Вся моя жизнь связана с Сержем, никуда от этого не деться.