«Театр — место свободы»: новый худрук «Современника» Виктор Рыжаков — о наследии Галины Волчек, миссии театра и отношениях с властью
Кажется, ваше назначение — редкий случай, когда решение властей практически единогласно поддержало все театральное сообщество. Вы знали, что вам предложат этот пост, или это стало для вас неожиданностью?
К тому времени, когда состоялось назначение, я уже работал в Центре им. Мейерхольда и с «Июльансамблем», занимался развитием молодого театра — у меня был свой путь и не было иного желания, чем придумывать и воплощать разные театральные истории. Мое чувство ответственности всегда зашкаливает, и активностей у меня всегда достаточно: лаборатории, школы, Володинский фестиваль в Санкт-Петербурге (Рыжаков делает театральный фестиваль «Пять вечеров» имени Александра Володина с 2004 года. — Правила жизни), большое количество независимых театров по стране, которым мы пытаемся помочь, мастерская молодой режиссуры... Поэтому идти служить уже в какую-то сложившуюся институцию я не думал. Да и кем я приду? Руководителем-начальником? Так в театре, как мне кажется, вообще не должно быть начальников.
Вы помните свои эмоции, когда о назначении было объявлено официально?
Я был настолько уставшим и измотанным, что у меня все смешалось. Все же произошло в преддверии Нового года, а в это время тысячи обязанностей: экзамены, заседания кафедры, неотвеченные письма, непрочитанные пьесы, строительство новой площадки в ЦИМе, бесконечный поиск денег. И тут обрушилась неизбежная, трагическая информация о кончине Галины Борисовны Волчек, новые вводные, которые и принимал уже автоматически, почти не задумываясь, внутри не было места для чувств. Но вечером 30 декабря (когда Рыжакова назначили официально. — Правила жизни) все было сложно. Паническая атака, отчаяние. Вопросы: зачем это все, почему со мной, зачем согласился?
Никогда не думал, что мне выпадет честь встать во главе «Современника». Наверное, если бы это произошло лет 20 назад, мне было бы в это легче поверить, легче принять. Нахальства и безответственности было больше. Сейчас же есть сложившийся опыт, бремя разных обстоятельств, нынешние контексты и прочее. Пожалуй, спасало только одно: неожиданная для меня реакция театральных коллег, невероятная обратная связь от профессионального сообщества. Никогда в жизни мне не писали столько откровенных писем и посланий, красивых слов в превосходной степени, оценивающих мои, вероятнее всего, «мифические» заслуги. Даже неловко об этом вспоминать сейчас. Не со мной это было. И единственные два дня отдыха, 1 и 2 января, я провел, отвечая на СМС-сообщения и звонки от людей со «всего света».
Думаю, именно эта человеческая реакция, какая-то особенная энергия позволила мне все-таки допустить мысль, что, может быть, и правда это не так глупо и бессмысленно. Может, действительно мои фантазии, силы и опыт кому-то понадобятся и мы сможем сделать большое серьезное дело, рискнем вернуть слову «современник» его сакральное значение? Знаете, это сравнимо с мечтой, которая есть у каждого молодого человека. А потом он взрослеет, и мечта с годами изменяется до неузнаваемости, блекнет, размываются ее очертания. Вот для того, чтобы ее восстановить, и нужно вернуться к истокам. Думаю, при всей уникальности и серьезности биографии «Современника» сегодня нам всем нужно просто вернуться к истокам.
Вы лично знали Галину Борисовну Волчек?
Конечно.
Помните, при каких обстоятельствах вы познакомились?
Нас знакомили разные люди в разные годы, но, конечно же, для Галины Борисовны я был обычным человеком, одним из тысячи. В самом начале 2010-х годов мне благодаря помощнику Галины Борисовны, Евгении Кузнецовой, сделали предложение придумать спектакль специально для «Современника». Мы познакомились еще раз и начались встречи: в театре, дома, разговоры о профессии и жизни, переговоры. Но все шло туго, долго, и почему-то ничего у меня не получалось придумать. Были разные обстоятельства, которые не давали это сделать. И вот только в прошлом году мы наконец-то договорились «о важном и нужном», а в конце ноября в последнюю нашу встречу Волчек сказала: «Ну, давай! Начинайте». Не успели. Репетиции должны были начаться в марте, в декабре я должен был начать встречаться с артистами. Но не успели.
Вы планируете этот проект продолжать уже без Галины Борисовны?
Это замечательная история, очень волнующая. Думаю, мы к ней вернемся, но точно не в ближайшее время. Начинать с этой работы не очень верно, потому что мне надо осмыслить то качество, в котором я теперь сюда пришел. Когда мы с Михаилом Дурненковым только придумывали спектакль, мы были приглашенными художниками. Теперь все изменилось, и мера ответственности, кстати, тоже теперь совсем другая. Нужно вглядеться, всмотреться и просто побыть здесь молча. Идей много, они разные, но хочется не торопиться, пока много других забот, требующих внимания. И многое внутри себя еще необходимо перестроить, найти, что ли, новые мотивации и смыслы.
Что, на ваш взгляд, лучше всего удалось сделать Волчек для этого театра? Что бы вы очень хотели сохранить после нее?
Сохранить «великую легенду» Современника, сохранить веру в человечность. Это все нужно сохранить и сегодня, как важную часть истории русского театра. Такую историю не переписывают, ничего вычеркнуть из нее невозможно. У этого театра было только два художественных руководителя — Олег Николаевич Ефремов и Галина Борисовна Волчек. Все, что здесь происходило, все очень важно. Через историю «Современника» можно проследить и историю нашей большой страны, ее изменения.
Какими будут наши шаги в новую историю, рано говорить. Но то, что эта история будет другая, — однозначно. Потому что время изменилось, и я — совершенно другой. Взаимоотношения Галины Борисовны как руководителя [с сотрудниками театра] были очень надежными и основательными, точно иерархически выстроенными. Мне же ближе идея горизонтального театра. Мне не нравится руководить. Да и само понятие «руководить» в нашей профессии должно быть условным, хотя, к сожалению, все чаще оно становится главным. Многие актеры театр называют «добровольным рабством». И с этим я не согласен. Театр — искусство коллективное, как утверждал Станиславский, и узурпировать власть в творчестве мне кажется нелепостью.
Станиславский вообще мудрейший человек. Его знание сути театра было неизмеримо велико, поэтому его до сих пор так ценят и любят во всем театральном мире. Он говорил о коллективности театра как организации, которая состоит не только из артистов, художников и служащих театра, но еще и зрителей. Зритель — невероятно важная, неотъемлемая часть театра. Во взаимодействии со зрителем, в коммуникации с ним мог рождаться и новый театральный язык, и эстетика театра, и, конечно же, формировались важнейшие этические принципы, потому что театр, по сути, модель общества, модель государства, модель мира, в котором мы же сами и проживаем. Значит, то что построим, в том и будем жить.
Как вы уже сказали, «Современник» — театр с великой историей, театр, который стал символом протеста. Однако в последнее время он очень мало присутствует в информационном пространстве. Стоит ли нам ждать, что «Современник» теперь станет более актуальным? Что здесь снова заговорят о том, что беспокоит сегодня весь мир?
У вас есть сомнения? (Смеется.) Жизнь покажет! Но, на самом деле, так в «Современнике» было задумано — жить своей жизнью и не расплескивать свои эмоции по сторонам. Театр жил самодостаточной жизнью.
Скорее, думаю, вы хотели сказать: «Не сомневаюсь, что с вашим приходом здесь будут происходить процессы, связанные с осмыслением и современной действительности». Ну а как иначе? Если вы видели какие-то мои спектакли, то понимаете, насколько это для меня важно. Надеюсь, что именно это во многом и предопределило выбор тех людей, которые меня рекомендовали и назначали на эту должность.
Известно, что министр культуры СССР Екатерина Фурцева не раз помогала «Современнику» и в принципе благоволила этому театру. А вот недавно ушедший с поста министра культуры Владимир Мединский, наоборот, больше известен как благоволитель российского кино. Насколько вообще власть сейчас поддерживает театр? У вас есть какие-то ожидания от нового министра культуры Ольги Любимой?
Фурцева могла любить «Современник» и поддерживать его прежде всего потому, что она любила человека. Олега Николаевича Ефремова. Она доверяла ему и даже выручала в разных сложных ситуациях. Его искренне любили и ему доверяли и артисты-коллеги. Вот есть такое простое слово — «доверие». И в этом была определенная сила этих взаимоотношений: крупного чиновника и большого художника-строителя театра.
Сегодня театр как никогда необходим, значим и востребован. Поэтому, мне кажется, внимание к этим процессам должно быть еще более повышенным, потому что театр — это серьезное пространство, где рождаются новые смыслы для будущего, где можно находить ответы на большое количество вопросов, на которые в реальной жизни ответить не получается.
Та реальность, в которой мы «благополучно» существуем, не является на самом деле действительной. Это лишь набор придуманных нами же условностей и стереотипов, о которых мы договорились, но ничего настоящего и человеческого в этом нет. Человек придуман так, чтобы быть счастливым и свободным. Во всем мире по определенным моделям, которые предлагаются «государственной машиной», жить совсем не просто. Поэтому театр — это место свободы, территория творчества, где можно построить свою особенную, если хотите, идеальную реальность. Это место мечты, место, где моделируется и создается наше будущее.
Вам не кажется, что дело «Седьмой студии» как раз наглядно показывает сегодняшнее отношение власти к театру?
Нет. Дело «Седьмой студии» просто показывает, что государство — это машина, которая существует по своим законам. А театр — это дело живое, человеческое. Все истории, связанные с судебными разбирательствами, говорят только о том, что мы не готовы принимать живого человека, мы не слышим друг друга, а боимся друг друга. Уважение к художнику сегодня складывается не из живого доверия, а скорее из мнения, сформированного в СМИ, из разных нелепых рейтингов. Это же тоже часть той самой «обездушенной» машины. И если художник нарушает какие-то экономические нормативы, при этом несовершенные, но по которым работает наша театральная отрасль, то и уважение должно исчезнуть?! Но эти нормативы не человеческие, немыслимые для театрального производства. Все это, на самом деле, понимают, но судебному разбирательству это никак не помогает. Будто бы закон существует отдельно, человек отдельно. Срабатывают какие-то «особые» механизмы, а человеческой коммуникации так и не случается. Мир — такая сложная конструкция, очень сложная и хрупкая, и если человек в ней будет потерян, то мир этот погибнет.
В каком состоянии вы приняли театр? С какими проблемами столкнулись в первые дни работы? С менеджерской точки зрения, насколько он успешен сейчас?
Здесь на протяжении последних лет велась реконструкция здания, прошел ремонт Основной сцены, затем Другой сцены. Летом окончательно закончится ремонт инженерного и административного зданий. Есть какие-то архитектурные вещи, которые могут нравиться или не нравиться, но театр добротно сделан. Здесь все есть, замечательная аппаратура и театральное оборудование. Театр благополучен с финансовой точки зрения. Билеты продаются, залы полны зрителей. Есть команда квалифицированных специалистов. На сегодняшний день это почти идеальное хозяйство.
Проблемы, скорее, есть только мои собственные, психологические, связанные с тем, как дальше жить. Нужно решать, какие стратегии дальнейшего развития театра будут использованы, ведь какую выберем сегодня, так он и будет развиваться и жить первые три года. А театр — это прежде всего живые люди, характеры, судьба.
Вы планируете привлекать сюда для работы молодых актеров? «Июльансамбль» или младших «Рыжаковцев»?
Театр без молодежи не существует. Галина Борисовна обожала молодежь, и будущее «Современника» она видела именно в работе с молодой частью труппы. В любом случае, «Июльансамбль» — это уже часть моей собственной жизни, это люди, о которых я не могу не думать. И конечно же, руководители, которые принимали решение о моем назначении, понимали, что я не просто отдельная единица, а как раз тот, кто сможет привести в театр совсем новое поколение.
«Современник» исторически связан со Школой-студией МХАТ, ее выпускники и основали этот театр. «Июльансамбль» тоже сложился из выпускников этой школы так же, как «Седьмая студия» Кирилла Серебренникова, восьмая — Дмитрия Брусникина («Мастерская Дмитрия Брусникина». — Правила жизни), «Июльансамбль» — 9-я по счету студия.
Посмотрим, дело лишь в верно выбранной форме, в которой будет осуществляться это взаимодействие. «Июльансамбль» — независимая театральная компания. Это не иждивенцы, которым нужно найти место, чтобы зацепиться где-то. Студия прекрасно существует по своему сценарию: объездили всю страну, от Владивостока до Калининграда, у них есть свой зритель, с ними хотят работать молодые режиссеры и художники. Часть ребят снимается в кино. Они востребованны, они деятельны, они не сидят и не протирают штаны. Они реализуют свои мечты. А я пытаюсь быть их вдохновителем, поддерживать их, защищать в сложные моменты или, наоборот, испытать их на прочность, создавать спартанские условия, чтобы напоминать, что театр — это не место комфорта. И эти качества мне достались по наследству от Олега Павловича Табакова. Все эти же черты были свойственны и Галине Борисовне, великой «покровительнице артистов». Да и как без этого в театральном деле?!
Уверен, что взаимоотношения «Июльансамбля» с «Современником» могут сложиться только естественным способом. Здесь прежде всего должны совпасть художественные интересы, человеческие, партнерские, творческие.
Ждать ли нам пьес Ивана Вырыпаева на сцене «Современника»?
Жизнь покажет. Сейчас на сцене идет спектакль по пьесе Ивана Вырыпаева — «Нэнси» (премьера состоялась 23 мая 2019 года, режиссер Иван Вырыпаев. — Правила жизни). Счастлив, что он [спектакль] родился еще до моего прихода. Это был выбор театра и Галины Борисовны. А как дальше сложится — посмотрим. Иван Александрович — человек очень самостоятельный и невероятно творческий. Уверен, что у театра с ним еще случится не одна интересная история.
Вы помните, как в первый раз пришли в театр и когда решили связать с этим свою жизнь?
В моем детстве было очень много любви. По долгу службы отца мы жили на Дальнем Востоке, в Хабаровске, и там я попал первый раз в театр. Мне было лет десять. Меня привела мама, потому что папа вечно был в разъездах и экспедициях, он был ученый-мелиоратор, занимался вечной мерзлотой. Мы смотрели спектакль «Дальше — тишина». Эту пьесу в Москве играли Фаина Раневская и Ростислав Плятт (спектакль режиссера Анатолия Эфроса шел с большим успехом на сцене Театра имени Моссовета с 1969 по 1982 год. — Правила жизни). Такая пронзительная история про поколения отцов и детей.
Потом увидел спектакль Ленинградского театра Ленинского комсомола «С любимыми не расставайтесь», и, наверное, именно он определил дальнейшую мою судьбу. Но тогда я этого, конечно же, не осознавал, просто получил в сердечную мышцу какой-то укол. Никогда не мечтал ни о каком театре, у меня не было мечты стать артистом, хотел быть летчиком, всегда мечтал научиться летать. Ну а дальше все сложилось скорее случайно, за компанию, по глупости.
Еще была череда спектаклей, которые мы с мамой по традиции смотрели в компании, она была невероятная театралка: «Мещане» Георгия Товстоногова (поставлен на сцене ленинградского Большого драматического театра им. М. Горького в 1966 году. — Правила жизни), «Ричард lII» и «Кавказский меловой круг» Роберта Стуруа (поставлен в Тбилисском театре имени Шота Руставели в 1975 году. — Правила жизни). Эти спектакли на меня почему-то очень сильно действовали. Мне казалось, что там на сцене разворачивается совсем другая реальность, там проживаются какие-то совершенно другие эмоции, которые отличаются от тех, что мы испытываем в жизни.
А в «Современнике» юношей я посмотрел спектакль «Спешите делать добро» с Мариной Нееловой (режиссер Галина Волчек, 1982 год. — Правила жизни). Ну, и был влюблен в Марину Мстиславовну, потому что она играла настолько пронзительно и отчаянно, что, казалось, тогда в нее должны были влюбиться все молодые люди мира. Она была нечеловечески искренна, такая особенная, живая-живая, настоящая.
Как родители восприняли ваше решение поступить сначала в Дальневосточный институт искусств, а затем в Театральное училище имени Щукина?
Мое детство было чрезвычайно счастливое. Так запомнилось. Старший любящий и бесконечно талантливый во всех проявлениях брат бил меня в детстве за вредность и «просвещал», мама — просто была частью большой вселенской любви и все-все мне прощала и все-все позволяла.
Отец расстроился по настоящему: вот так! два сына! один — поп, другой — артист... Старший брат ушел в священники и всю жизнь теперь меня поддерживает и спасает.
Лишь спустя десять с лишним лет, посмотрев один из моих спектаклей, отец процедил: «По-моему, ты занимаешься серьезным делом. Молодец». Так произошло великое признание отцом своего «нерадивого» сына. Отец основательный человечище был. Молчаливый. Невероятно сильный! Для меня он до сих пор идеал всего мужского. Внешне и манерой поведения был чем-то похож на Олега Николаевича Ефремова, или, точнее, на его героя из фильма «Три тополя на Плющихе». В него так же повально влюблялись женщины, и он всегда так же основательно и глубоко молчал.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: