12 апостолов: Максим Диденко

Премьера «Черного русского» по пушкинскому «Дубровскому» вышла удивительно взрывной даже для Москвы. Приставка «иммерсивный», что означает полное погружение зрителя в действие и отменяет неподвижное сидение в кресле, сделала свое дело: спектакль-променад посмотрели более 12 000 зрителей за четыре месяца при минимальной стоимости билета в 5 000 рублей. Коммерческая арифметика Максима Диденко не интересует. На фото в своем аккаунте в Skype он похож на молодого Олега Кулика, который, изображая собаку, кусал своих зрителей в 1990-е. Диденко предпочитает их немного шокировать: он всегда воздействует и взаимодействует.

— Мне очень интересно внутри себя и внутри своего дела ликвидировать клише, — делится режиссер.

Его постановки близки к перформансу: протяжный крик актеров в начале спектакля «Конармия», ставшего чуть ли не культовым для Центра имени Мейерхольда; ритуальный танец под «Ом, то не вечер, да не вечер» в третьем отделении «Чапаева и пустоты» по Пелевину; сплошная пантомима в «Идиоте» Театра наций, где князя Мышкина играет Ингеборга Дапкунайте. Он пытается сказать, что работает на стыке экспериментального и популярного, авторского и репертуарного. И в состоянии найти связь даже между акционистом Петром Павленским и худруком «Сатирикона» Константином Райкиным.

— Павленский — это точно такое же взаимодействие с академической традиционной культурой. Он же учился в «Мухе», понимаете? А невероятный резонанс речи Райкина (на седьмом съезде Союза театральных деятелей Райкин раскритиковал цензуру в театре. — Правила жизни)? Это ведь оттого, что Константин Аркадьевич выступил как художник-акционист очень талантливо. Это в каком-то смысле вещи одного порядка, понимаете?

Понять это достаточно сложно, как зачастую и самого Диденко, — если существовать вне контекста и не знать о происходящем вокруг. Кажется, что его аудитория (хоть в это и сложно поверить сразу) всегда заранее подготовлена. Он как будто попадает в точку, использует в итоге самый верный метод.

— Прежде всего мне интересна искренность. Вчера, например, я послушал старые альбомы группы «Кровосток» и понял, что их подлинность — она... — Диденко задумывается. — Ее невозможно сымитировать: она либо вспыхивает, либо нет. И вот это вспыхивание — вещь чрезвычайно занимательная. Мне кажется, это какое-то очень точное присутствие здесь и сейчас».

Его собственное «сейчас» связано с гигантским количеством компромиссов. В этом он признается сам. Когда-то он жил в сквоте, почти год не пользовался деньгами, как настоящий свободный художник, проводил панк-акции на улицах. Например, в знаменитом питерском дворе на Пушкинской, 10, где тот же Кулик доказывал, что умеет летать (перформанс «Кулик — это все-таки птица» 1995 года. — Правила жизни). Теперь его график расписан на год вперед, и он точно знает, что после съемки для этого номера улетит в Сибирь — ставить спектакль в тех краях, где родился.

— Я понял, что люди, живущие там, не мыслят себя хозяевами собственного пространства, способными на него как-то воздействовать: дворы завалены мусором, автомобили припаркованы на детских площадках. Не потому что люди плохие, а потому что они думают, будто их пространство должен организовать кто-то другой: какая-то партия, политики откуда-то придут и почему-то что-то за них решат. Будучи артистом, я тоже оперировал таким типом сознания: придет вот скоро режиссер и сделает хороший спектакль; а пока он не пришел, приходится участвовать во всяком говне. Счастливым человеком ты можешь быть, когда делаешь только то, чего хочешь сам. Мне кажется, это самое ценное. ≠