Правила жизни Леонида Десятникова

Я не мог не стать композитором. Просто родился такой человек — недоношенный, склонный к одиночеству, ребенком боявшийся дворовых знакомств. Был бы я другим, выбрал бы более публичную профессию. Но это она выбрала меня.

В Европе все хрупкое. Эта инфраструктура функционирует будто чудом. Все происходит вовремя, все на своем месте. Но кажется — раз, и все развалится. Чем изощреннее цивилизация, тем сильнее ощущение конца света. А приезжаешь в Россию и думаешь: «Ну слава богу, мы отстаем».

Много пишу на заказ. Приятно сознавать, что это кому-то нужно. Это потребность в любви, которая выражается так опосредованно.

Композитору прежде всего нужна недвижимость. Рояль в каких-нибудь стенах.

Мужчина должен одеваться так, чтобы ничто не отвлекало внимания от его лица. Но для этого нужно это лицо нажить, наработать.

Личная жизнь не мешает творчеству. Мешает ее отсутствие.

Не знаю, как бы я преподавал. Я не могу гарантировать студенту, что он кем-то станет. Тем более в этой умирающей области.

Когда в театре звучит мобильный, кажется, все должны проверить свой. Но звучит второй, третий... У людей отсутствует абстрактное мышление. Они не могут уподобить свой мобильный другому.

Мужчины перестают заниматься своей внешностью, как раньше. Это свидетельство их угасающего либидо.

Музыка — еврейское дело. И это нормально.

Если человек нравится, закрываешь глаза на его недостатки. Не могу сказать, что я не люблю, к примеру, скупость. В ком-то скупость очень трогательна.

Иногда чувствую, что мне опять 14. И прилагаю огромные усилия, чтобы скрыть это.

Я компромиссный человек. Но с собой не вступаю в сговор.

Композитор не должен как-либо выглядеть. Это человек без имиджа, просто фамилия на титульном листе партитуры. Чем лучше выглядит композитор, тем он менее интересен.

Готовить я не люблю. Есть тоже. В этом смысле все гармонично.

Человек с заниженной самооценкой не способен почивать на лаврах. Ему всегда нужно сделать еще что-то, что понравилось бы мамочке и папочке. Мне это помогает.

Моя вредная привычка — пасьянс. Утешает, что Прокофьев и Рахманинов любили его раскладывать.

Перед тем как лечь спать, в голове должна быть пища для размышлений на следующий день. Ощущение непрерывности процесса, перетекающего через ночь.

Не понимаю людей, дегустирующих пластинки на дорогой технике. У меня есть впечатления от записей Мравинского, которые неотделимы от несовершенства аппаратуры. И я никогда не испытаю того, что испытывал, когда слушал их на виниле с трещинами.

Балетные честно уходят на пенсию, композиторы — нет. И мне надо думать, как пережить закат, старение. Чтобы хорошая мина при плохой игре становилась все лучше.