Правила жизни Уиллема Дефо

Нет во мне ничего странного — просто парень из Висконсина.

Любую жизнь можно уместить на одном листе бумаги.

Я родился в Эплтоне — это в Висконсине, и вот что я скажу вам: американский Средний Запад — это не то место, где вы легко встретите интересных творческих людей с интересными творческими идеями. Там люди ходят с дробовиками.

Лет в 14 я стал посещать курс драмы при Университете Висконсина, но очень быстро меня выперли оттуда. Все дело в том, что я взялся снимать пробный фильм, и по задумке в нем была серия интервью — с нудистом, сатанистом и драг-дилером. Я снял все это за один день, а когда сел монтировать, вдруг понял, что ужасно хочу есть. Короче, я бросил все и пошел обедать. И в этот момент в монтажную притащился какой-то важный хряк и сел смотреть отснятые материалы. Судя по всему, увиденное не впечатлило бедолагу. Потому что, когда я вернулся с обеда, монтажная была закрыта, а я был отчислен. Вдобавок к этому, пока я шел домой, они позвонили моим родителям и сказали, что я занимаюсь тем, что снимаю порно. Короче, из этого курса драмы я вынес немного: никогда не уходи на обед, пока не закончил монтировать.

Я никогда не ходил к психотерапевту, хотя — Бог свидетель — есть множество людей, которые хотели бы меня к нему отправить.

Я из тех людей, кто, выходя на гребень моста, всегда думает о том, чтобы прыгнуть вниз, чувствуя нестерпимую щекотку в самой середине горла.

Женщинами я стал интересоваться, когда мне было около 14 лет. Довольно поздно, как мне сейчас кажется. В 14 лет я связался с одной девчонкой — ее звали Венди Уитт — и мы отлично провели пару лет. В родительском доме была комната с телевизором, которая почиталась как что-то очень приватное: если ты заходил туда, тебя никто не беспокоил. Так что если я приводил девушку домой, мы сразу шли с ней в эту комнату, не боясь, что туда кто-то зайдет. Уверен: моим родителям было абсолютно все равно, смотрим мы там телевизор или трахаемся. Полагаю, что строго как медики, они считали, что трахаться дома — это лучше, чем трахаться в машине. Храни их Господь. Глупо репетировать любовные сцены.

У меня никогда не было близких друзей среди мужчин. Наверное, все потому, что в детстве у меня было пять сестер — и от них я узнал гораздо больше, чем от родителей. Они были весьма раскрепощены сексуально, мои сестры. Я бы даже сказал — развращены. Что такое минет и куннилингус, я узнал в районе шести лет. Помню, я все спрашивал их: «Но ведь так поступают только плохие люди, да?» А сестры смеялись.

Брак кажется мне чем-то очень важным.

Свою жену (итальянская актриса и режиссер Джада Колагранде. — Правила жизни) я встретил на улице в Риме. Это было в 2004 году. У нас были общие друзья и все такое, но заговорили мы с ней почему-то именно на улице. В общем, мы решили пожениться в тот же день. Мы просто обедали, и я сказал: «А давай поженимся?» Я позвонил в мэрию, и они сказали: «Если вы явитесь сюда в течение пары часов, вы сможете только оставить заявку — а поженят вас уже завтра». В общем, мы бросились туда, оставили эту чертову заявку, а на следующий день нас действительно зарегистрировали. Чтобы обтяпать дело, им потребовалось всего два свидетеля, и это были наши лучшие друзья: мой управляющий и ее монтажер.

Кто-то сказал мне: твой адвокат по бракоразводному процессу всегда должен быть красивее твоей бывшей жены.

Моему сыну (сын Уиллема Дефо рожден от театрального режиссера Элизабет ЛеКомпт, с которой Дефо прожил 27 лет, не состоя в браке. — Правила жизни) уже давно за двадцать, а я ни разу не говорил с ним о женщинах. Пусть разбирается сам.

Фильмы — как дети. Ты сделал их, показал их публике, забыл о них. Но рано или поздно они все равно вернутся к тебе — либо что-то потребовать, либо что-то отдать.

Я никогда не пытаюсь осмыслить сценарий мозгом. Я взаимодействую с ним при помощи кишок и прочих внутренностей.

Стать актером несложно. Умение не стесняясь поссать в большой компании — это уже кое-что.

Слово «притворяться» мне нравится больше, чем слово «играть».

Больше всего на свете я хочу научиться лгать на интервью. Просто ради игры, чтобы не выглядеть занудой. Но сидящий внутри меня маленький висконсинский пуританин вечно грозит мне своим пальчиком. Лицо может быть каменным, но ум должен быть гибким.

Мне кажется, люди даже не пытаются разглядеть во мне нормального человека. А ведь я нормальный человек. Мой шрам — это шрам от ножа. От чего еще шрамы бывают?

В Висконсине — там, где я, напомню, родился, одежду не меняют по три дня, не бреются и не расчесывают волосы. Это суровое место, и я уже давно отослал ему свой прощальный поцелуй. Но я должен признать, что время от времени в этом чертовом месте все же мелькала красота. Эту красоту можно было застать на реке — Фокс-ривер — так она называется. Я много рыбачил, когда был пацаном. Таскал щук, судаков, окуней. Выходил на середину реки в алюминиевой лодке, цеплял наживку, забрасывал. У меня не было никакого дерьма, никакой суперблесны из телевизора — все по-настоящему. Черт, там и правда было что-то прекрасное — по крайней мере, до тех пор, пока они не построили этот бумажный комбинат. Вы знаете, что это такое — бумажный комбинат? Это значит, что закаты становятся божественными, как в Нью-Мексико: пурпурные, лиловые, алые. Но это все из-за того дерьма, которое они начинают выбрасывать в атмосферу, как только выходят на проектную мощность.

Чем старше ты становишься, тем проще, оказывается, заплакать.

Закат всегда подступает незаметнее, чем рассвет.