«Мое искусство вряд ли душеспасительное»: интервью с художницей года по версии Cosmoscow Александрой Гарт

В разных интервью вы нередко говорите, что не любите давать людям ответы, не любите сами трактовать свои работы и всегда ставите зрителя в позицию наблюдателя, который сам должен найти какие-то ключи. Почему так?

Просто не интересно мне транслировать какую-то идею, которую я «придумала» и теперь «иллюстрирую» своим «искусством», изо всех сил пытаясь донести до зрителя только ее, эту «сверхидею». Звучит не очень. Понятно, что тут я немного утрирую, но мне не нравится позиция «Я придумала, вот моя трактовка, а вы обязательно (обязательно!) прочитайте текст, чтобы это понять». Или работа должна быть настолько простая, что у нее невозможны разные трактовки? Это как-то глупо. Мне интересно, наоборот, что другие скажут. Интересен взгляд такой, до которого бы я сама не додумалась. Классно, когда кто-то думает так же, как я, и угадывает мои мысли. Но и когда у кого-то взгляд совсем другой — тоже здорово.

А еще если вы читали другие мои интервью, то могли заметить, что я не только не люблю отвечать на вопросы о смысле своих работ, но и сами интервью не очень люблю давать, особенно если есть серьезные вопросы в духе «Что вы думаете об искусстве?». Я не думаю об искусстве, я его делаю. Хочется рассказывать вещи, которые могу сказать только я, а какие-то псевдоглубокомысленные сентенции — нет.

Тогда буду спрашивать не о серьезных вещах, а именно про ваши работы. Вы еще говорили, что не любите, когда их сравнивают с творчеством Тарковского, да и его самого не очень-то жалуете. Почему?

Тарковский очень крутой визуально. Если смотреть его фильмы как затянутый видеоарт, то вопросов нет. У меня вопросы именно к содержанию, а не к форме. А содержание, простите уж, у него в духе детских рассказов Льва Толстого: обычно там простенькая такая мораль, очевидная и неинтересная. Меня раздражает пафос, с которым она подается, и отсутствие возможностей иначе ее трактовать. При этом мне нравится его детальный подход к съемкам: эта история про то, как на съемках «Сталкера» цветочки выдергивали на поляне, поскольку трава должна была быть определенного оттенка. Это подкупает. Но это тоже про визуал. Вот если мысль убрать, визуал оставить — будет красиво и хорошо.

У меня ассоциации с вашими работами — не Тарковский, а Стругацкие. Некоторые из них для меня выглядят вообще как иллюстрации к моим любимым их произведениям. Не закладывали вы туда такие мысли?

О! На Стругацких я выросла. Это то, что вошло в мою плоть и кровь, это кости, из которых сварен суп. Отсылка к Стругацким есть в шелкографиях, которые я делала прошлым летом для совместного проекта SmartArt и «Пиранези LAB». Серия из трех шелкографий, которые называются «Жгучий пух», «Паутина» и «Ржавое мочало» — по названию артефактов Зоны. Да, Стругацкие постоянно маячат на периферии моего сознания.

То, как пытаются описать мою работу (я избегаю слова «творчество» — оно, с одной стороны, что-то на любительском, с другой — чрезмерно пафосное) — ну хорошо, что через «темную экологию», а не, например, Деррида или других французских философов. Но вообще, я не то чтобы разбираюсь в современной философии и уж точно не иллюстрирую философские концепты. Просто принято описывать работы художников через философию — вот это и делают. Сейчас скажу крамольную вещь, и меня все начнут презирать, но я не отношусь к философии слишком серьезно.

А можно ли к чему-то вообще в жизни относиться серьезно? Вот вы относитесь?

Конечно, к чему-то отношусь серьезно. Но все время делаю вид, что нет.

Ваши работы выглядят так, будто вы, наоборот, серьезно относитесь ко всему.

Это довольно ужасно — представить человека, который на полном серьезе говорит: «Мое Искусство», где «Искусство» обязательно с большой буквы. То, чем я занимаюсь, не такая важная вещь. То есть да, культура — это в целом важно, но если стоит вопрос финансирования культуры или больницы, то абсолютно нормально выбрать второе. Культура идет по остаточному принципу, это не основание пирамиды Маслоу. Спасти из горящего дома картину Ван Гога или ребенка — как будто не должно возникнуть двух мнений.

Мне бы не хотелось производить впечатление человека, который говорит: «Все, умру за свое искусство, это же самое важное, что есть в моей жизни». Это самое, наверное, приятное, что есть в моей жизни, но никак не важное. Вообще, искусство — довольно эгоистичная штука, по крайней мере — визуальное. Музыка, пожалуй, может быть куда более душеспасительной.

Ого, я постоянно пользуюсь словом «душеспасительный», но как раз нередко применяю его именно к визуальному искусству. Для меня душеспасительное — пойти на выставку и впитывать глазами.

Интересно! Я вот тоже визуал. Очень плохо воспринимаю информацию на слух, не могу слушать лекции — моей концентрации хватает максимум на 15 минут. Но при этом включить музыку и получить от нее удовольствие для меня проще, чем пойти на выставку. От выставок я удовольствия не получаю, смотреть чужое искусство для меня — усилие и работа, к тому же мне обычно ничего не нравится. Что же до моих инсталляций, я бы не назвала их комфортными. Я не ставлю целью специально пугать зрителя, но это то, как я вижу окружающее. Мое искусство вряд ли душеспасительное.

И правда, у вас в основном черно-белые работы, но есть точечные вкрапления цвета. В какие моменты вы решаете его добавить?

Когда ощущаю, что он там нужен. На самом деле, по пальцам если не одной, то двух рук можно посчитать работы, где есть цвет. Обычно там изображен огонь. Еще мне нравится стереоэффект, который получается при соседстве красного с синим. В работах, названных как артефакты Зоны, он как раз есть.

А еще у вас очень много леса — и в графике, и в инсталляциях. Почему?

Нравится он мне. Не только лес, впрочем, новостройки тоже. Наверно, можно раскрутить этот клубочек, найти какие-то мои особенности, из-за которых мне приятны одинаковые предметы в большом количестве или нахождение паттернов. Лес возник еще тогда, когда я занималась в основном печатной графикой. Печатная графика предполагает тиражность. Тиражность ради тиражности, ради того, чтобы напечатать 50 картинок и продавать их по цене пирожков с рынка, мне не была близка, поэтому я искала, как можно использовать способность этой техники изображать нечто одинаковое. Хотелось как-то концептуализировать возможности принта. Отсюда появился лес: делаешь одну доску с березками, печатаешь их друг за другом — получается роща, которую будто видишь из окна поезда. Отсюда и районы с новостройками, хрущевками и брежневками, которые, как в «Иронии судьбы», во всех городах одинаковые. Я выросла и жила много лет в Купчино, на окраине Петербурга, среди таких домов.

Под конец спрошу совсем про другое. Вы как-то говорили, что ваш сын идет по творческим стопам и делает татуировки овощам...

Я тоже делаю татуировки овощам. Но я иногда еще и людям делаю, а Гарт-младший пока боится колоть людей иголкой, поэтому колет овощи, а еще рисует эскизы. Кажется, пока что из всех людей, кому я делала татуировки, никто не хотел по моим эскизам, все хотели по эскизам Гарта-младшего.

А какие овощи самые лучшие для татуировок?

На кабачках нормально получается. А, еще бананы! Банановая кожура потом очень смешно засыхает, темнеет, татуировки становятся коричневенькими. Наверно, лучше всего мягкие бананы.

Звучит как Маурицио Каттелан здорового человека.

Вегетарианца!