Неприрученная мысль. В Каннах показали «Партенопу» — самый спорный фильм Паоло Соррентино
Парфенопа в греческой мифологии— сирена, чье пение не смогло соблазнить Одиссея. Отвергнутая красавица бросилась в море, а ее тело прибило к скалам, на которых впоследствии вырастет город Неаполь — малая родина режиссера и большой герой его «Руки Бога». До того как стать римским Неаполем, город был греческой колонией и считал Парфенопу своей покровительницей. Так до сих пор считает и сам Соррентино. Его героиню зовут Партенопа, она рождается в воде, выходит из моря и проживает вместе со зрителем больше семидесяти лет — с середины прошлого века до наших дней. Ее красота сводит с ума мужчин, парализует женщин, рушит семьи, вдохновляет писателей и призывает несчастья. Поэтому юная Партенопа прячется от мира за стенами церквей и университетов — и внезапно для всех находит утешение в науке. Девушка собирается стать антропологом и весь фильм ищет ответ на вопрос, что же эта профессия означает. А означает она, по словам наставника, «видеть то, что не видят другие».
Интрига с «Партенопой», которая пока что получила в Каннах самый низкий рейтинг у журналистов, в этом и состоит: удастся ли зрителям увидеть то, что увидел в фильме сам режиссер?
В отличие от основанной на семейной истории режиссера «Руки Бога», новый фильм избегает классического повествования. С Партенопой постоянно что-то происходит, а на экране то и дело возникают новые даты (1950, 1970, 2020), но сюжета как такового нет. Зато есть событие-травма, которое делит историю на жизнь до и существование после. Это превращает «Партенопу» в своеобразный сиквел «Руки Бога». В предыдущем фильме про Неаполь Соррентино вспоминал собственное детство до трагической смерти родителей, после которой повествование сперва замедлялось, а затем и прерывалась. Жизнь для режиссера прекращалась, и начиналось кино — многолетний сон. То тревожный, то радостный, но беспробудный.
В вымышленной «Партенопе» тоже есть трагическое событие, но оно происходит в самом начале фильма — и в этот раз уже не юноша, а девушка до конца жизни прячется от боли и горя в своих мыслях. Но черпает героиня их уже не в кино, а в истории, мифологии, литературе и вере. Поэтому и фильм не событийный, а музейный. А его медленное повествование напоминает археологическую экспедицию из «Назови меня своим именем» — методичные поиски смысла под палящим солнцем. Зритель под руководством Соррентино то и дело натыкается на фрагменты чего-то большого, мертвого и забытого, но, чтобы увидеть и понять всю историю, не хватит ни 136 минут, ни целой жизни.
Вся «Партенопа» — набор тезисов из диссертации героини, которые пока что не складываются в научный труд. Режиссер и сам это понимает, поэтому вводит в сюжет мудрого профессора, который с улыбкой рвет на части рукописи своих учеников.
Вот Партенопа на рождественской вечеринке знакомится с великой актрисой, которая родилась в Неаполе, но всем сердцем его ненавидит и возвращается домой только для того, чтобы подзаработать. Вместо поздравления родному городу пожилая женщина произносит гневную речь и проклинает неаполитанцев за праздность и похоть. Это вечный для Соррентино сюжет — сочувствие слабым духом современникам, которым выпало жить и чахнуть в тени великой римской культуры. Соррентино и сам такой: только ленивый не называл его наследником итальянских классиков, и это бремя его явно уже не смешит, а тяготит.
Вот Партенопа прямо в храме соблазняет старого кардинала — или позволяет тому себя соблазнить.
А вот Партенопа принимает экзамен у беременной студентки, которая, как и все мы, не знает ничего про «Неприрученный мысль» антрополога Клода Леви-Стросса, но все равно оказывается достойной зачета.
А вот Партенопа заводит дружбу с писателем Джоном Чивером (Гари Олдман) — единственным мужчиной, который не хочет ею обладать. Это подкупает, ведь к ее красоте, совсем как в античных трагедиях, влечет даже родного брата.
Каждый из этих эпизодов хорош по отдельности, но собранные вместе, они выдают растерянность режиссера. Раньше он хотя бы умел скрывать ее иронией, но в этот раз предпочитает быть беззащитным.
А еще Соррентино, чьи фильмы (особенно дилогию «Лоро» про похоть итальянских политиков) не раз критиковали за объективацию женщин, в этот раз пытается исследовать собственную — и Неаполя — феминность. Ведь со своей — и Неаполя — мужской природой он уже бесповоротно разобрался в «Руке Бога».
Получается, мягко скажем, неважно, потому что Партенопа (и блистательно сыгравшая ее дебютантка Селеста Долла Порте) вынуждена одновременно быть и действующим субъектом, и наблюдаемым объектом. Обещанное слияние режиссера и героини оборачивается мучительным раздвоением личности. Пока героиня ищет ответ на вопрос, чего в ее красоте больше — божественного или дьявольского, комедии или трагедии, радости или скорби, — режиссер плотоядно заставляет ее дефилировать. В бикини на пляже и в платьях на вечеринках. В драгоценных камнях вместо одежды (разумеется, в церкви) и в строгом костюме (само собой, в университете). В настоящем Неаполе принято загорать топлес, и фильм раз десять показывает купальник Партенопы на спинке плетеного кресла. Но у бронзовой от загара героини отчего-то всегда бледная, как Луна, грудь, ведь режиссер знает, что это очень украсит вечерние сцены. Самые циничные критики скажут, что «Партенопа» — это не работа зрелого режиссера, а 136-минутная экранизация модели-путешественницы. На заднем плане — все достопримечательности Неаполя. Вместо сюжета — одна сплошная глянцевая фотосессия. Вместо диалогов — афоризмы, которые запоминаются гораздо реже, чем в предыдущих фильмах режиссера. И много, очень много фотографий еды.
Хорошая же новость заключается в том, что Соррентино окончательно перестал подражать Феллини, чьей карнавальной витальности все равно никогда не мог соответствовать. Феллини берег в себе ребенка, специально назначая детей судьями героев — как в финале «Сладкой жизни». Соррентино же будто бы сознательно состарился в момент смерти родных. «Я всегда знал, что буду писателем, потому что меня с детства манит запах дома, где живут старики», — говорит он устами одного из своих героев.
А плохая новость заключается в том, что теперь Соррентино пародирует сам себя. Барочность и причудливость, мешанина высокого и вульгарного, сплетение неповторимого и банального в «Партенопе» достигают критической отметки. Некоторые сцены кажутся вырезками из «Молодого папы». Некоторые — зарисовками, не попавшими в «Руку Бога». Герои все еще способны сказать что-то смешное: например, профессор антропологии признается, что «преподавать очень легко — надо лишь быть на одну лекцию впереди студентов». Но чаще всего они произносят что-то оглушительно очевидное: «Молчаливость — привилегия красивых и проклятие страшных». И так, напомним, 136 минут. Но при этом у «Партенопы» не отнять одного — умения любоваться, восхищаться, удивляться, стремиться к непостижимому и обжигаться, а то и сгорать по пути. Если быть к фильму снисходительными и попросту не перекладывать на режиссера зрительскую работу, то за эти несчастные 136 минут можно испытать очень много всего. Возвращение в молодость (и «Молодость»). Замирание перед великой красотой (и «Великой красотой»). Тоску из-за последствий любви (и «Последствий любви»).
В конце концов, «Партенопа» — это просто путевка в Неаполь, а дальше все зависит от самих туристов. Можно обгореть на пляжах; можно заблудиться в музеях; можно до тошноты наесться и до головной боли напиться; можно отправиться на поиски секса, а найти любовь; и можно, конечно, просто сидеть в номере и ругаться. Критиковать непутевого и беззащитного Соррентино — значит выбрать последний, самый скучный и малодушный из вариантов.