Кассеты, катушки, пластинки: Александр Кушнир — о своей гигантской коллекции рок-артефактов

Пожалуй, во всем виноват Сергей Курехин, который во время нашего интервью дерзко заявил мне, что я, наверное, коллекционер, а вот он — точно нет. Я удивился и не на шутку призадумался... Еще со школы я любил собирать марки, монеты, футбольные публикации и хоккейные шайбы. Затем немного повзрослел, и ко мне в жизнь ворвался западный рок-н-ролл. В семидесятые годы я жил в элитном микрорайоне, и неудивительно, что родители моих приятелей трудились в правильных местах: прикасались к высокому на киностудиях или, скажем, регулярно командировались на север Африки, в сторону Республики Тунис. Из этих поездок они привозили дефицитные диски, музыкальные журналы и массу актуальной музыки. Это было время довольно сильных эмоций: мою «модель мира» взрывали Rolling Stones, откровенно певшие о симпатиях к дьяволу, их земляки из группы 10 СС, выпустившие эстетский саундтрек к несуществующему фильму (для детских мозгов это была целая революция), и американские экстремисты из Мotor City 5, которые сожгли американский флаг прямо на концерте. Это завораживало и восхищало своей смелостью.

Волшебные флюиды «Вудстока» витали в воздухе. Поступив на мехмат, я получил первую стипендию, которую успешно слил спустя несколько часов. Помню, как шел по освещенной солнцем улице и услышал откуда-то сверху неподражаемую гитару Ричи Блэкмора. Фантастическое качество записи не оставляло сомнений: это точно не магнитофонная пленка, а именно винил группы Deep Purple. План действий созрел мгновенно — я легко вычислил номер квартиры и отважно позвонил в дверь. О чем говорить, не имело ни малейшего значения, но я твердо знал, что выйду оттуда с вожделенной пластинкой. Дверь мне открыл заспанный ровесник, и это была его первая ошибка. Сеанс гипноза длился всего несколько минут, после которых хозяин квартиры стал обладателем моей стипендии, а я крепко сжимал в руках альбом Stormbringer. Как следствие, вскоре у меня образовалась самая большая коллекция винила на факультете. Языком болтать — не мешки ворочать, и на энергии вдохновения я вышел в полный овердрайв, начав проводить просветительские лекции и даже дискотеки со слайдами.

Мое детство закончилось вскоре после московской Олимпиады, когда я подсел на магнитофонные катушки с русским роком. По сравнению с виниловыми дисками качество записи было запредельно мерзким, но меня это не волновало. Регулярно слушая пленки «Аквариума», «Машины времени» и «Зоопарка», я вскоре попал на настоящие подпольные рок-сейшены, где каждый кривой гитарный аккорд воспринимался как «голос великой свободы». Длинноволосые рок-музыканты самозабвенно входили в транс, разбивали в кровь пальцы, гитары и рояли. Динамики вылетали из колонок, зрители — из окон, люди — с работы. После того как на квартирный концерт в районе Речного вокзала послушать песни Кости Кинчева и Юры Наумова в комнату набилось более ста человек, я вообще перестал чему-либо удивляться.

Практически все мои друзья делали квартирники и коллекционировали магнитофонные записи. Никто из них не убивал себе мозг такими глупостями, как интернет или социальные сети. По телефону просто забивали стрелки на станции метро «Площадь Ногина», где обменивались записями и впечатлениями. Летом ездили на рок-фестивали, а зимой ходили на законспирированные концерты, создавали мифические рок-группы и даже пытались писать песни. В ходу была модная байка, придуманная, как мне кажется, именно мной: «Вначале делай, а потом думай». Так было проще и веселее.

Несмотря на то что московский концерт Pink Floyd снес в 1989 году крышу абсолютно всем, у нас было неподдельное ощущение, что «Звуки Му», «Гражданская Оборона» или «АукцЫон» по своим идеям ничуть не хуже, а может, в чем-то и посвежее будут. Да, у нас еще не научились подвешивать огромную свинью с резиновыми яйцами под потолок «Олимпийского», но мы свято верили, что всему свое время.

Тогда в Москве волей случая застряла модная команда «Водопад имени Вахтанга Кикабидзе». Варяги из Свердловской области стали сенсацией конкурса магнитоальбомов журнала «Аврора», поскольку все их записи были сделаны убыстренными, «буратинными» голосами. У «Водопада», который Гребенщиков называл одной из своих любимых групп, в те дни слетел какой-то сейшен, и я вписал их в свой стремный флэт на Преображенке, где в качестве репетитора обычно натаскивал школьников по математике. С неподдельным ужасом мои ученики наблюдали, как бородатые дядьки запирались в ванной c отважными росомахами, безлимитно бухали портвейн, а в паузах орали дурными голосами бронебойные фолк-хиты: «Мне судьба нелегкая выпала, // Полюбила я школьника Быкова». Вскоре я на свой страх и риск организовал им концерт в стенах родной школы, где после окончания университета преподавал алгебру и геометрию. В итоге провокационное панк-шоу, сыгранное в актовом зале на «пионэрских» барабанах и японском синтезаторе Yamaha, мгновенно раскололо дружный педколлектив на две части, а меня только чудом не выгнали с работы.

Вскоре я позабыл про школу и репетиторство, решив сделать квартирный концерт. Мой выбор пал на виртуозного гитариста Юру Наумова, который недавно подыгрывал Кинчеву. Все действо записывалось будущим звукорежиссером «Вежливого отказа» Антоном Мотузным, который ловко прикрепил микрофон к наконечнику деревянной швабры. И все два с половиной часа, пока Наумов с закрытыми глазами исполнял «Азиатскую мессу», «Поролоновый город» и «Карл — король рок-н-ролла», Антон стоически держал в руках этот «журавль», словно фиксировал на пленку не грязный гитарный звук в масштабах квартиры, а филармонический оркестр Герберта фон Караяна в студии Deutsche Grammophon.

К сожалению, первый блин получился комом: при организации мероприятия я умудрился попасть на немалые бабки. А вся беда случилась потому, что тридцать темных гопников с юго-запада столицы до концерта не доехали. От вечных долгов меня спасли друзья-евреи, доплатившие музыканту оставшуюся часть гонорара. В итоге волшебным образом получилось, что и волки сыты, и овцы целы. Наверное, такая у меня тогда была карма.

Проведя несколько концертов, я стал обрастать приятелями, среди которых были редакторы машинописных журналов «Зеркало», «Ухо» и «Урлайт». Вырваться из обаяния этой питательной среды оказалось совершенно невозможно: со страниц рок-журналов со мной говорили на нормальном человеческом языке — простом, откровенном и ироничном одновременно. Особенно мне нравились их провокационные слоганы типа «Уметь лажать — это большое искусство» или «Имидж важнее музыки, нам надо побольше плохих групп!». Как я вычитал у кого-то из теоретиков, «язык описания должен соответствовать предмету описания». И кто бы спорил!

Постепенно у меня появилось некое подобие рок-коллекции, но, важно заметить: не как самоцель, а как естественное приложение к образу жизни. Холодной зимой я выменял у редактора «Урлайта» Сергея Гурьева на шапку-ушанку журнал «Зеркало», у фотографа Володи Иванова приобрел легендарные выпуски «Уха», а у питерского культуртрегера Миши Шишкова — журнал «Рокси», который в семидесятых начали издавать в Ленинграде Борис Гребенщиков и Майк Науменко. Помню, как на презентации «Русского альбома» я робко спросил у БГ что-то по поводу истории «Рокси», на что мудрый акын мне ответил: «Ну надо же кому-то было начинать все это делать». И это звучало как истина.

Я по-прежнему много ездил на всесоюзные рок-акции, продолжая собирать рукописные тексты песен, редкие фотографии, катушки, кассеты и музыкальный самиздат. Мой архив пополнился массой иногородних фанзинов и, в частности, древним тбилисским «Диско-стартом» и алма-атинской газетой «ЗГГА», вручную издававшуюся будущим кинорежиссером Рашидом Нугмановым. Оказалось, что в тяжелые 1983-1984 годы, когда страна превратилась в мертвую зону, интеллектуальная жизнь на чердаках, нетопленых дачах и в сырых подвалах по-прежнему била ключом. Часть изданий готовилась фотоспособом, а пленка из 36 кадров затем печаталась на фотобумаге и хранилась... в пакетах из-под пастеризованного молока. Только в самом конце 1980-х некоторые журналы стали издаваться посредством ксерокса, и спустя какое-то время они попадали ко мне в коллекцию — с последующим продолжением контактов и всевозможных видов сотрудничества. Всю эту движуху мы гордо называли тогда «рок-движением».

Вскоре слухи о моем «собрании сочинений» распространились по миру, причем значительно быстрее, чем это можно было предположить. Весной 1992 года самопальный архив неожиданно оказался представлен на Международной книжной выставке в Праге. СССР тогда скоропостижно развалился, и шансов вырваться в Европу у меня было приблизительно ноль. Но, как говорил философ Леонтьев, «яркая идея всегда ищет выразительную форму». Вот она-то плюс народная дипломатия меня и выручили, да и цена победы оказалась невелика — всего неделя жизни без сна и отдыха.

Итак, экспозиция Russian Rock Independent Magazines, хаотично составленная из сотен журналов, заинтересовала президента Вацлава Гавела, организовавшего выступление Rolling Stones в чешской столице. Мои экспонаты настолько впечатлили отца «бархатной революции», что он общался со мной чуть ли не по каждому из журналов. Алаверды: чешский президент рассказал про местных подпольщиков — легендарную рок-группу Plastic People и «фестиваль второй культуры» 1976 года, после которого многие музыканты оказались арестованы. «У нас нечто подобное случилось лет на восемь позже», — удивленно пробормотал я.

Пока пишу эти строки, в голову пришла мысль, что мне ужасно повезло с учителями. После выпуска книги «Золотое подполье» я занялся системным изучением отечественной магнитофонной культуры. В процессе работы над фолиантом «100 магнитоальбомов советского рока» я взял сотни интервью у культовых рок-музыкантов, но особенно сильно меня впечатлила встреча с Курехиным. Виртуозный пианист, композитор и книжный издатель, он ошеломил меня великим множеством знаний и взаимоисключающих тезисов. Например, заявив, что он не коллекционер, Капитан тут же похвастался «обновками» — чемоданом виниловых пластинок с натуральным би-попом, которые на днях привез из Америки.

Буквально через несколько дней Сергей позвонил одному из приятелей и продал ему уникальную коллекцию японских компакт-дисков. И уже через полчаса оказался в антикварном салоне на Лиговке, где приобрел раритетную литографию художника Эль Лисицкого. И тогда я четко понял, что этот человек не подчиняется никаким земным законам. К сожалению, вскоре 42-летний Сергей Анатольевич умер от саркомы сердца, и я поехал в Ленинградскую область брать интервью у его мамы Зинаиды Леонтьевны. В конце душевной беседы она подарила мне несколько фотографий сына и его школьную тетрадку, вдоль и поперек исписанную латинскими называниями кактусов. И в этот момент я понял, насколько глубоки были научные предпосылки популярной телефантазии Курехина про Ленина-гриба. Обыкновенный рок-музыкант до подобной медиапровокации никогда бы не додумался. Эту феерию мог придумать только неистовый «коллекционер знаний» с замашками настоящего ученого.

В процессе интервью мой архив автоматически увеличивался, и вскоре его физически стало негде хранить. На счастье, мы с друзьями арендовали небольшой офис для «Кушнир продакшн», куда любил приезжать на велосипеде великий русский поэт Илья Кормильев. После его визитов коллекция начала разрастаться — за счет артефактов групп «Урфин Джюс», «Наутилус Помпилиус», «Звуки Му» и «Аквариум».

Общаясь с музыкантами, я всегда с неподдельным трепетом относился к их творчеству. В ответ, чувствуя интенсивный ток, они дарили всевозможные диковинки — от кассет, катушек и пластинок до музыкальных инструментов и книг. Иногда на этих подарках возникали спонтанные автографы, и часть из них каким-то чудом сохранилась. К примеру, Кормильцев написал: «Будь китайцем. Это верняк!», а лидер «Аквариума» подписал сборник стихов трогательной надписью: «Александру с искренним восхищением от ясности понимания ценностей культуры!»

Когда всеми правдами и неправдами мне удалось вывезти коллекцию на книжную выставку во Франкфурт, ее неоднократно посещали многочисленные делегации — начиная от редактора легендарного рок-журнала Crawdaddy! Пола Уильямса (и официального биографа Боба Дилана) и заканчивая лауреатом Пулицеровской премии, художником-комиксмейкером Артом Шпигельманом. Не понимая русского языка, они часто воспринимали эти журналы как яркий пример art brut. Любопытно, что наше общение получилось двусторонним: значительно позднее Шпигельман посетил Москву (об этом можно написать целую книгу), а блестящий Пол Уильямс по моей просьбе прислал факсом эксклюзивное эссе про историю возникновения самиздатовской рок-прессы в Америке шестидесятых годов. В ответ я выслал ему книгу про «100 магнитоальбомов», в процессе создания которой нарыл огромное множество новых катушек, кассет и фотообложек, отражавших дух «поколения дворников и сторожей».

Импульсом к глобальной ревизии коллекции стала эмоциональная встреча в Казани с журналистом Борисом Мазиным — приятелем Майка Науменко и Саши Старцева из «Рокси». Зная неутешительный диагноз врачей, Борис презентовал мне свой бесценный архив, который мы с Сергеем Гурьевым мужественно перли в Москву двумя авиарейсами, поскольку я категорически отказывался выпускать эти сокровища из рук. Во время пандемии я тщательно изучил эти богатства — благо времени было навалом. Там я обнаружил рукописные интервью раннего Гребенщикова, магнитофонные катушки Майка, архивы «Рокси» и старинные еженедельники Melody Maker из домашней коллекции Науменко. Полоса научных открытий продолжалась и во время шальной поездки в Сибирь, где мне удалось нарыть письма Саши Башлачева и Егора Летова, графические рисунки покойного Дмитрия Селиванова, оригиналы альбомов его «Промышленной архитектуры» и архивы «Черного Лукича». В процессе написания новых книг «Майк: бегство из зоопарка» и «Аквариум»: геометрия хаоса» стало понятно, что архив в очередной раз перерос стены офиса и поэтому пора снова собираться в путь. Весной, летом и осенью я планирую показать коллекцию в Уфе и Москве, Новосибирске и Владивостоке... Мне нравится проводить кураторские экскурсии, эмоционально описывая эти сокровища, и вскоре в рамках выставки «Герои времени колокольчиков» будут продемонстрированы новые сенсации: инструменты курехинской «Поп-механики»; электрогитара группы «Кино»; неизвестная машинопись Петра Мамонова; «главный микрофон русского рока», с которым срывали голоса «Аквариум», «Странные игры», «Алиса» и Александр Градский; уникальная машинопись «Отряда имени Валерия Чкалова» и репортажный диктофон Sony, фиксировавший квартирники Майка, Цоя, БГ и Башлачева.

Ну, что еще можно сказать? «Составление энциклопедий и каталогов по року является, несомненно, крайне глупым предприятием», — заявил когда-то британский рок-эксперт Ник Логан. Я всю жизнь пытался эту аксиому как-то разрушить, вспоминая неисчерпаемый энтузиазм Пола Уильямса, с которым он ходил на почту и отсылал в Москву очередной выпуск своего журнала. Ключевые слова редактора в одном из номеров Crawdaddy! звучали следующим образом: «Я все еще люблю музыку и люблю писать о музыке — поэтому я снова издаю этот журнал... Свобода прессы принадлежит тому, кто пользуется этой свободой».