Истории безумия: правда ли, что большинство знаменитых художников страдали ментальными расстройствами?

Представьте, что вы на выставке. Заходите в павильон, в котором все вроде бы знакомо: интерьер квартиры 2000-х, телевизор включен, рисунок на стене, фотография в рамке, под ногами пол из натурального дерева. Играет классическая музыка, но как будто что-то не так. Звук искажен, мелодия едва уловимо отличается от оригинала. Вы переходите во вторую часть павильона — и картина меняется. Под ногами скрипит грубый деревянный настил, стены покрыты дешевым сайдингом — ни дать ни взять рыночный ларек. Но что здесь делает дорогущий «Эскиз к портрету» Фрэнсиса Бэкона? Почему на потолке видеоинсталляция, напоминающая театр теней? Вы начинаете сомневаться, все ли в порядке с вашим восприятием. Сознание становится неустойчивым, как пол под ногами. Может, это фантазия художников играет злую шутку? А может, всему виной хитроумный замысел кураторов выставки? Задача павильона — заставить зрителя задуматься о том, как большое искусство связано с безумием. Действительно ли сумасшествие – залог творческого успеха или это грубый стереотип?

«Это чистой воды спекуляция. В рамках проекта мы предполагаем, мы делаем гипотезу. Вообще, я постарался избежать слова "гениальность" во всех сопроводительных материалах к выставке, но поп-культура требует от нас, чтобы гений был немного сумасшедшим, немного особенным. Вот об этом, в частности, наш павильон».

Существует давний культурный стереотип, связывающий творчество с безумием. Он, вероятно, пришел к нам из романтического представления об «измученном гении», который сублимирует эмоциональную боль и смятение в творчество. Но научных доказательств, связывающих креативность с психическими заболеваниями, нет. На самом деле, многие творческие личности вели здоровую и сбалансированную жизнь.

В первую очередь концепция сумасшествия — это конструкт, который придумал человек. Вспомните, когда вы в последний раз употребляли это слово в прямом, а не переносном смысле. Степень сумасшествия определяется обществом. Один из самых известных французских философов XX века Мишель Фуко в работе «История безумия» показал, что безумие — далеко не всегда неизменное психическое состояние. Восприятие окружающего мира меняется в зависимости от того, какие идеи доминируют в обществе, кого хотят признать аутсайдером или врагом. В XVII и XVIII веках категория «ненормальный» стала способом определения и исключения тех, кто не вписывался в нормы общества. Более того, признание сумасшедшим стало политическим инструментом изоляции неугодных: таким образом, безумец прошел путь от уважаемого юродивого, сидящего на ступенях церкви и несущего божественную истину, до инакомыслящего писателя, к которому власть могла применить карательную психиатрию. В СССР статус душевнобольного часто получали несогласные с генеральной политической линией. Без медицинских показаний в больнице оказались художник Василий Ситников, поэт Иосиф Бродский и многие другие деятели искусства.

По мере развития науки и медицины, а главное, психоанализа, различные отклонения в поведении и ментальные расстройства стали обретать названия, отношение общества к ним поменялось, а, как известно, явление рождается тогда, когда у него появляется имя. Поэтому творцов прошлого стали наделять пограничными состояниями, о существовании которых в их времена и не подозревали.

Конечно, это не диагноз. Его невозможно поставить по отрывкам дневниковых записей, перепискам, публикациям и, главное, самим произведениям. На основе этих материалов скорее можно выдвинуть предположение — и вот из них и выросли большие легенды.

С появлением аукционных домов и развитием культурных индустрий ценность произведений стала определяться историей их создания, судьбой художника, особенностью периода, в котором он работал. Чем больше драмы, интересных фактов и тайн, тем больше желающих приобрести произведение в коллекцию и тем, соответственно, оно дороже. При этом историю не нужно придумывать, ее можно лишь приукрасить. По словам Андрея Паршикова, художников стали считать чудаками после появления Парижской школы. Аукционные дома не успевали проанализировать и понять новое искусство, появились различные салоны: Салон отверженных, Салон независимых, радикально другие художники вроде Пикассо и Тулуз-Лотрека, Ван Гога и Гогена. Их нужно было продавать — и образ «не такого, как все» справлялся с задачей на ура. «Именно из-за того, что публика требует от гения быть чудаковатым, чудаковатые люди и становятся популярными», — объясняет куратор.

Самый известный пример сумасшествия, успешно проданного не только в Европе, но и за океаном, — Винсент Ван Гог. Его брат, по мнению некоторых искусствоведов, подогревал образ, отправляя Винсента лечиться в клинику, сохраняя и фиксируя все прямые и косвенные доказательства его нездоровой психики. Предположительно, у Ван Гога была шизофрения, и это заболевание часто связывают с творческими способностями. Нэнси Кувер Андреасен, американский нейропсихиатор и главный исследователь этой темы, считает, что беспорядочное мышление и галлюцинации, которые часто сопровождают шизофрению, могут привести к нестандартному восприятию окружающего мира. Исследователи Университета Пенсильвании предполагают, что генетические факторы, которые повышают риск развития шизофрении, также могут быть связаны с тягой к творчеству. Однако, несмотря на то, что у некоторых людей с шизофренией уровень креативности может быть выше среднего, это не общее правило. Более того, людям с тяжелой формой шизофрении сложно проявлять творческие способности.

Психологи тоже не находят прямой связи между креативностью и тем, что некоторые безответственно называют сумасшествием. Британский ученый-нейропсихолог Оливер Сакс считал, что креативность —комбинация генетической предрасположенности, жизненного опыта и личных качеств человека. В швейцарской Лозанне это показали на практике. Там работает музей, все экспонаты которого созданы людьми с ментальными проблемами. Его основатель Жан Дюбюффе покупал произведения в психиатрических клиниках, где практикуют арт-терапию. Коллекция «Арт-Брют» показывает зрителю аутсайдерское искусство и напоминает: определить заболевание художника по картине или художественным методам невозможно. Это все равно что усомниться в ментальном здоровье Джексона Поллока — одного из самых практичных и технологичных художников — из-за буйства красок в его картинах.

Можно предположить, что гениев часто принимали за сумасшедших по нескольким причинам. Первая — эксцентричное поведение и нетрадиционные практики всегда вызывали подозрение. Становится ли из-за этого сумасшедшим один из самых эксцентричных художников Сальвадор Дали?

Второе — злоупотребление алкоголем и наркотиками. Модест Мусоргский, имя которого часто связывают с безумными выходками, на самом деле страдал от тяжелого алкоголизма, который впоследствии и унес его жизнь.

Также творцы выражают эмоции и переживания в работах таким образом, что порой выглядят и звучат крайне удивительно, непривычно и пугающе, что наводит на мысль об их безумстве.

Конечно, некоторые гении действительно страдали психическими расстройствами. Например, история художника Михаила Врубеля поражает неотвратимостью: дед по матери — маньяк, дед по отцу — алкоголик, сестра страдала параличом, сын родился с заячьей губой и умер двух лет от роду. Неудивительно, что к диагнозу Врубеля «неизлечимый прогрессивный паралич» прибавились депрессия и галлюцинации. Его лечили восемь лет, в том числе ртутью, последние годы знаменитый художник доживал в больнице.

А один из самых пугающих художников XX века Фрэнсис Бэкон, сбежав в 16 лет от отца-тирана, не смог укрыться от общественного порицания (его осуждали за инаковость) и пытался свести счеты с жизнью. С течением времени общество стало терпимее к особенностям других, безумие как обязательная часть искусства отошло на второй план, оставшись в мимолетных оценочных суждениях и в выставке «Настройки-3».

Тут оно повсюду: в судьбе композитора Роберта Шумана и Михаила Врубеля, в фильме Карла Хайнца Мартина «От рассвета до полуночи», в дизайне экспозиции и искаженной тональности фоновой мелодии, — как будто творчество с этой темой связано неразрывно. Андрей Паршиков поясняет: «Когда мы это заявляем, мы сами встаем в позицию тех, кто сомневается. Есть такой прием — субверсивная аффирмация. Это когда ты что-то настолько сильно "подсвечиваешь", что становится ясно, что оно не очень». Поэтому Павильон V дает зрителю возможность самому поставить однозначный диагноз: стереотип.