И корабль не плывет. «Треугольник печали» — главный сатирический фильм года. Но это скорее заслуга года
На роскошный океанский лайнер под управлением запойного капитана-марксиста (чудесный Вуди Харрельсон, но его тут немного) пассажиров отбирают по принципу анекдотогеничности: каждый должен быть удобной мишенью для шуток. Вот русский олигарх Дмитрий, заявляющий, что разбогател на дерьме: имеется в виду навоз и ловко приватизированный совхоз. Вот очаровательная зрелая пара из Англии, которая торгует оружием, и, поскольку в мире не останавливаются войны, над Британской империей никогда не заходит солнце. Вот айтишник из Финляндии, который придумал какой-то цифровой пузырь. Вот уборщица-филиппинка (Долли де Леон), которую снисходительно называют «менеджером по туалетам», чтобы она чувствовала одобрение белых хозяев. А вот два главных героя, способных быть одновременно и самыми невинными, и самыми порочными существами в этой трагикомедии нравов. Он и она — два чистых листа: юные супермодели, у которых пока нет финансовой подушки и жировой прослойки, но уже есть интернет-слава и еще есть красота и юность. Их взяли на корабль бесплатно — в обмен на рекламные сторис. Они добросовестно позируют друг для друга и богачей — и делают это даже в тот момент, когда корабль (вряд ли это спойлер) встретит свой шторм.
В старую пословицу о том, что кино рождается дважды (сперва в чьей-то голове, потом на монтажном столе), давно уже хочется внести поправку: в третий раз кино рождается на фестивале. Горстка коллег посмотрела «Треугольник печали» в месте, для которого он и создавался, — в Каннах. Эстлундовский «Квадрат» пять лет назад шокировал фестивальную богему сценой с русским художником в образе человека-собаки, который устраивал омерзительный перформанс на светском ужине. В результате этой дерзости фильм буквально вырвал зубами «Золотую пальмовую ветвь». «Треугольник печали» придерживается той же тактики: самая вирусная сцена фильма — та, в которой собравшуюся на корабле элиту тошнит и выворачивает наизнанку во время гала-ужина с капитаном.
Большинство наших критиков увидели фильм уже в России, куда этот лайнер прибыл с определенным грузом: о его исключительности и гениальности с нажимом пишут уже полгода; наградной сезон только набирает обороты; а в августе трагически скончалась 32-летняя Чарлби Дин — блистательная исполнительница главной роли, южноафриканская фотомодель, у которой были все шансы стать суперзвездой экрана. К концу года «Треугольник печали» вполне может стать объектом карго-культа, причем в прямом смысле: cargo — груз корабля.
Нам довелось познакомиться с фильмом на полпути — в середине июля на международном фестивале в Иерусалиме. И, кажется, этот город и его публика объяснили обаяние фильма куда точнее, чем Канны.
Иерусалимский кинофестиваль (JFF) проходит в городской синематеке — удивительном месте, которое со стороны кажется высеченным в горе. Вход в здание — на самом деле его верхний этаж, а к остальным ведут бетонные лестницы и глухие коридоры. Всего ярусов в здании то ли четыре, то ли пять, и у каждого есть балконы и террасы с висячими садами, из которых открывается умиротворяющий вид на Старый город. Но радушный дизайн не должен сбивать с толку, здание конструировалось как бомбоубежище. Точно так же конструируется и сам фестиваль — место, где фиксируют реальность и тут же предлагают противоядие от нее. «Треугольник печали», выбранный фильмом открытия фестиваля, иллюстрирует эту нехитрую мысль ярче, чем любой другой фильм сезона. Это своего рода артхаусная версия «Не смотрите наверх» — самой алармистской комедии прошлого года.
Открытие Иерусалимского фестиваля каждый год проходит в Бассейне Султана — на огромной концертной площадке у подножия горы Синай. Пятьсот лет назад здесь находилось главное водохранилище Иерусалима, а теперь это амфитеатр прямо под стенами Старого города. И гости открытия первоклассного кинофестиваля ведут себя как фанаты на музыкальном концерте или болельщики на футбольном матче. Весело болтают в очередях за пивом, начос и хот-догами, пока на сцене выступают официальные лица. Ведущий раз десять предупреждает о том, что скоро появятся президент Израиля и первая леди и при их появлении нужно будет встать, — а то вдруг публика не заметит. Публика в итоге не замечает.
В отличие от серьезных политиков, кинематографисты улавливают настроение людей быстрее — и начинают дурачиться. На сцену выходит режиссер Рубен Эстлунд, добравшийся до Бассейна Султана не в лакированном, словно туфли, черном автомобиле, а пешком, вместе со всеми. Эстлунд — двукратный победитель Канн и один из немногих комедиантов, удостоенный призов мировых фестивалей, — превращает свое появление в настоящий стендап. Сперва он, кривляясь с мобильным телефоном, объясняет, что кинематограф должен быть не селфи, а коллективным портретом. А потом заставляет тысячи людей вместе издать какой-нибудь вопль — чтобы всем вместе почувствовать себя свободнее. «Я сейчас заору с этой сцены, и если вы не сделаете то же самое, я почувствую себя идиотом. Так что давайте не подведите меня». И люди не подводят — тысячи голосов сливаются в радостном крике. Воздух в летнем Иерусалиме, в отличие от приморского Тель-Авива, к ночи заметно остывает, но зрители, обнимаясь, до конца смотрят длинный и изматывающий своим остроумием фильм. Почти никто не уходит.
И эта история, кажется, дает ответ на вопрос, почему главным фильмом этого года назначен именно «Треугольник печали», а не нежнейшее гуманистическое высказывание Лукаса Донта «Близко» или глубочайшее лабиринтообразное «Решение уйти» Пак Чхан-ука. Фильм Эстлунда признает беспомощность культуры перед реальностью, смеется над пафосом современного искусства и признает, что оно не ровня искусству старому. Даже само творчество Эстлунда, несмотря на последовательное совершенство формы, строится на сознательной деградации смыслов. В «Треугольнике печали» есть сцена, объясняющая название фильма: упомянутый треугольник — часть лица, хранящая следы эмоций. Если часто грустить, возникнут морщины. Если делать холодное и надменное лицо, как это умеют модели дорогого бренда Balenciaga (впрочем, где он сейчас), можно сойти за элиту. Если смеяться и улыбаться, как это делают те же модели, оказавшись в рекламе H&M, можно стать ближе к народу.
Рубен Эстлунд от фильма к фильму ослабляет свой «треугольник печали» все больше и больше и добивается потрясающих карьерных успехов. В его «Форс-мажорах», повествующих о сиюминутном малодушии и вечной расплате за него (отец семейства, увидев снежную лавину, бросил умирать всю семью, но не бросил айфон), была подлинная сложность и трагедия, но зрители запомнили только юмор. Режиссер пошел навстречу и в «Квадрате» высмеял самую легкую мишень — современное искусство. Выходка принесла ему «Золотую пальмовую ветвь», а критики выразили отдельную благодарность за сатиру на жизнь gated communities — современных аристократов, чьи жилые комплексы огорожены от реальности красивыми заборами, консьерж-сервисами и высокими ценами на квадратный (вот в чем смысл названия!) метр. И вот в «Треугольнике печали» целью сатиры стали именно что элиты западного мира — и Эстлунд присоединился к немногим режиссерам, побеждавшим в Каннах дважды. Помимо него это, на минуточку, братья Дарденн, Михаэль Ханеке и Кен Лоуч — режиссеры, известные своим состраданием маленькому человеку и пониманием высокого искусства.
Эстлунд на их фоне — варвар у ворот, но именно варвар у ворот — герой, пришествие которого предчувствует сегодня культура. Это особенно заметно по кинофестивалям. У каждого смотра сквозная драматургия, у каждого жюри — свое послание городу и миру, у каждого года — свой ключевой конфликт. В результате именно на кинофестивалях находит выход коллективное бессознательное кинематографа. Карл Юнг верил, что коллективное бессознательное — котел, в котором архетипы кипят и поднимаются на поверхность в нужное время. Концепцию архетипов после смерти профессора критиковали на чем свет стоит — мол, мистицизма в ней не меньше, чем в теории пассионарности Гумилева, а точной науки ноль. Но от нее не отказались маркетологи и кинематографисты, сделавшие архетипы двигателем драматургии. Больше всех в этом преуспела американка Кэрол Пирсон, упорядочившая наследие Юнга до 12 базовых архетипов.
Один из них — шут. Он может быть зловещим и опасным, как победивший в Венеции «Джокер», а может быть обаятельным утешителем, странствующим бардом, который своими песнями и сказками стягивает обратно расползающиеся швы хрупкого мира. Эстлунд выбрал себе второе амплуа и принялся спасать всех смехом.
В «Треугольнике печали» этот смех, увы, выделяется с желчью. Мишени для стрельбы выбраны не только самые неповоротливые, но и не вызывающие жалости. Корабельные новости у Эстлунда не такие интересные, как в сериалах «Авеню 5» (про космический ковчег, которым управляет капитан-самозванец) и «1899» (про кораблекрушение в результате столкновения Старого Света и нового века), а с громадами вроде фильма «И корабль плывет» итальянца Феллини швед Эстлунд и тягаться не думал.
Но, как «Не смотрите наверх» этого года, фильм работает безупречно. Каждая шутка точная, злая, смешная. Каждый образ узнаваемый, яркий, фактурный. Каждый урок поучительный, ясный. И каждый кадр все-таки не коллективный портрет, как доказывал в Иерусалиме Эстлунд, а селфи, автор которого — зритель. Если примириться с этой неуютной мыслью, то нарочито прямолинейный фильм превращается из жестокого в целебный. Но для этого надо напрячь «треугольник печали».