«Сердце пармы» — русское «Храброе сердце», которое начинает биться лишь в финальной схватке

А затем фильм скакнет на дюжину лет вперед — и Михаил превратится в главного молодого артиста страны Александра Кузнецова (а заодно станет Миханом — сыном двух миров и двух сторон света), а Тиче — в иркутскую актрису Елену Ербакову. Михан станет Гамлетом наоборот — князем, который не хочет мстить за отца, избегает бессмысленных битв и пытается жить в согласии с соседями. А Тиче станет ламией — жрицей языческой богини Сорни-Най — и научится превращаться в рысь и творить прочие чудеса.

Масштабный роман Алексея Иванова зрел почти одновременно с «Песнью льда и огня» Джорджа Мартина и собирал под своим переплетом столько земель, имен и времен, что объять его одним фильмом попросту невозможно — и в этом заключается главная сложность восприятия «Сердца пармы». Большую часть времени просто не понять, к какой цели движется герой, где заканчивается экспозиция, когда ждать разрядки и на чем заострить глаз. Сперва кажется, что миссия Михана — все-таки отомстить Асыке за отца. Но быть «Варягом» и «Королем Львом» фильму мало. Тогда появляется мысль, что цель Михана — воссоединиться с Тиче и защитить их любовь от внешних сил вроде священника-крестителя Ионы (пугающий образом фанатика Евгений Миронов). Но и сходство с «Покахонтас», «Новым Светом» и «Аватаром» — отвлекающий маневр. В итоге главный конфликт фильма раскрывается тогда, когда зритель уже порядком измотан.

Но этот конфликт стоит ста «Викингов», десяти «Союзов спасения» и одного «Царя» — другого фильма об истоках наших гражданских чувств, сценарий которого пытался писать Алексей Иванов, но в итоге убрал свое имя из титров. «Сердце пармы» — сложная и откровенная история о становлении метрополии и подавлении периферии; об отношениях империи и колонии; о том, как вертикаль и горизонталь сходятся в бою за право определить вектор развития государства. Княжество, которое строит Михан, в фильме (в книге больше нюансов) представляется идеализированным очагом демократии вроде Новгородской республики. За одним столом с Миханом сидят татары и вогулы, каждый хранит свою веру, и все плечом к плечу защищают общий дом. Но вот появляются люди из церкви — и насильственная христианизация приводит миссионеров в тот же ад, где завершился крестовый поход американцев из «Апокалипсиса сегодня». В фильме Копполы герой Марлона Брандо вспоминал, как вьетнамцы отрубили руки собственным детям после того, как тем сделали прививки. В «Сердце пармы» насильно крещенных детей ждет еще более страшная участь.

А гибель пермской утопии начинается в тот момент, когда гонцы из Москвы требуют от Михана идти войной на Казань. Игры в федерализацю заканчиваются. Опальный губернатор встает перед выбором: поднять бунт или встроиться в вертикаль власти. Царь Иван III в исполнении Федора Бондарчука готовит большую программную речь. А критики после премьеры «Сердца пармы» на ММКФ шутят, что это неофициальный байопик Евгения Ройзмана. Символично, что «парма» в названии романа и фильма пишется со строчной буквы. Для авторов это приуральское название хвойного леса, а не наименование региона. То есть уже заголовок романа содержит печальный спойлер, лишая Парму (она же Пермь Великая) политической субъектности, буквально сравнивая ее с землей.

Два первых часа эпоса о рождении и гибели государства — затягивающая многослойная литература. Но еще это кино, которое вызывает слишком много вопросов, чтобы в нем раствориться. В «Сердце пармы» на редкость хорошо проработан предметный мир — декорации, быт и костюмы. Но грим, накладные бороды и парики смотрятся на узнаваемых актерах отчаянно фальшиво (зато становится ясно, почему Петр I обожал брить бояр). А богатство природы не уживается со скудными спецэффектами уровня «Легенды о Коловрате». Изящная идея превратить настоящий исторический конфликт в фэнтези, мифологизировать реальность и нарисовать для пермяков их собственную легенду о сотворении мира тоже воплощается в жизнь кое-как. С одной стороны, мистические элементы вводят в сюжет важнейшую героиню — судьбу. А с другой стороны, обидно, что судьба Тиче (которая время от времени превращается в рысь, теряя одежду) сводится к тому, чтобы полфильма ходить голой. В «Доме Дракона» за такой сексизм бы сожгли. Но самое тяжелое в «Сердце пармы» — языковой барьер между зрителем и героем. Роман вплетал диковинные пермские словечки в ткань своего повествования, как цветы в косы. Все эти «ватажники», «хумляльты», «ушкуйники» и «ясыки» были словно угощение, которое подносят только в тех краях. Но в современном динамичном блокбастере они только мешают. Особенно если учесть, что каждый актер играет с языком как хочет.

Но последние сорок минут фильма — это столь яростный ратный подвиг, что о хаотичной подготовке к нему тут же забываешь. Михан и его воинство, совсем как Уильям Уоллес в «Храбром сердце», решают драться за свободу. И начинается сеча, по всем статьям равная Битве бастардов из «Игры престолов». Московские стрельцы в суконных кафтанах направляют на осажденную крепость ружья и пушки. Конница идет в обреченную контратаку, как во «Властелине колец». Главные герои гибнут один за другим, словно спартанцы, самураи, ковбои, панфиловцы — кто угодно. И, глядя на них, сложно не думать о настоящих судьбах актеров. Об Александре Кузнецове в роли мятежного князя, который занял одну сторону истории. О Евгении Миронове в роли государева священника, который занял другую. И о Сергее Пускепалисе, который трагически погиб в сентябре, но остался образцом мужества и стойкости и на экране, и в жизни. Неясно, хотело ли «Сердце пармы» себе такой судьбы, но оно стало не просто главным блокбастером России в этом году (а главным авторским фильмом, к слову, давайте считать тихий и волшебный «Экспресс»), но еще и коллективным снимком России в этом году. Сфотографировались — и разбежались, кто влево, кто вправо, кто вверх.