Чеховские страсти и японское спокойствие: чем хорош фильм «Сядь за руль моей машины»
Режиссера Кафуку (Хидэтоси Нисидзима) приглашают на театральный фестиваль во Владивостоке, но уже в аэропорту он узнает, что рейс перенесли на следующий день. Вернувшись домой, он открывает дверь своим ключом и становится невольным свидетелем страстной любовной сцены: его жена Ото (Рэйка Кирисима) занимается сексом с молодым любовником. Кафуку бесшумно покидает дом, ничем не обнаружив своего присутствия, отправляется в отель и во время вечернего звонка жене врет, что уже улетел во Владивосток. Это лишь пролог долгой истории: скоро Ото умрет от кровоизлияния в мозг, а спустя пару лет уже грустным соломенным вдовцом Кафуку вновь отправится на театральный фестиваль — на сей раз в Хиросиму ставить чеховского «Дядю Ваню». Дирекция фестиваля распорядится, чтобы Кафуку не водил машину сам, добираясь из гостиницы на репетиции, — за руль его машины сядет печальная немногословная девушка со шрамом на щеке по имени Мисаки (Токо Миура). Она будет водить машину так осторожно, будто не едет по грешной земле, а парит над нею. Преодолев первое отчуждение, режиссер и Мисаки научатся доверять друг другу: между ними возникнет то редкое взаимопонимание, какое бывает лишь у сообщников, хранящих общие тайны или переживших похожие драмы.
Сюжет по-настоящему драматичен, но на самом деле перед нами удивительно сдержанная японская антидрама. Речь пойдет об измене, смерти, соперничестве и убийстве, но ни один из героев не кричит, не размахивает руками и никого не проклинает. Пусть крики и выстрелы и зазвучат в фильме позже, но все так же отстраненно: это выстрелит на сцене во время репетиции «Дяди Вани» пресловутое чеховское ружье. Герои фильма — неторопливые, немногословные и сдержанные японцы, даже одежду выбирающие неброскую, приглушенных цветов, которая легко сливается с пейзажем. Но за этой неяркой оболочкой кипят нешуточные страсти. «Я не жил, не жил! По твоей милости я уничтожил, истребил лучшие годы моей жизни!» — твердит Кафуку реплики дяди Вани, но кажется, что говорит он исключительно о себе.
Режиссер Рюсукэ Хамагути прямо наследует чеховскому принципу «подводного течения», когда каждая сказанная с экрана фраза, пусть даже самая незначительная, может скрывать мощный подтекст. За внешней невозмутимостью героев вдобавок таится эротическая чувственность редкой интенсивности: Ото была телевизионной сценаристкой и придумывала истории для фильмов во время любовных соитий. Эротический подтекст заявлен тут уже в названии: рассказ Харуки Мураками «Садись за руль моей машины», по которому поставлен фильм, отсылает к строчке из песни The Beatles — Baby you can drive my car. А речь в ней идет именно о любовной связи, а вовсе не о вождении. Недаром Кафуку вначале явно противится тому, чтобы пустить за руль чужую девушку: в нем еще жива память о том, как эту самую машину вела его жена — неосторожно, неаккуратно, не глядя на дорогу и иронически поглядывая на него. Похоже, их семейная жизнь тоже была такой ездой, где один партнер нарушал правила, а другой покорно с этим мирился.
В машине Кафуку всякий раз ставит кассету с чеховским текстом, который и так знает наизусть, — на этой записи все еще звучит голос Ото, которая подает партнерские реплики дяде Ване. А когда Кафуку в ответ заученно твердит свое: «Прошлое глупо, оно израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно в своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь — и куда мне теперь их девать?» — всякий раз кажется, что он говорит о себе, и два разных плана этой истории — театральный и реальный — сливаются воедино. В театре Кафуку не торопится приступить к настоящим репетициям и заставляет актеров многократно и монотонно зачитывать текст пьесы по ролям, будто желая, чтобы чеховские строки намертво впечатались в их память и проникли в кровь. «Чехов обладает огромной силой, — объясняет Кафуку актерам, — когда произносишь его реплики, вся твоя суть вылезает наружу». Сам Кафуку больше не в силах этому противостоять и вместо того, чтобы самому сыграть дядю Ваню, берет на роль молодого импульсивного красавца Такадзуки (Масаки Окада) — единственного несдержанного и беспокойного героя этой истории, с которым когда-то познакомила его Ото. Он слишком молод, чтобы играть дядю Ваню, но Кафуку преследует этим выбором какие-то свои пока неявные цели. Еще необычнее становится выбор актрисы на роль Сони — это корейская немая девушка, которая разговаривает языком жестов, из-за чего чеховские реплики приобретают совсем запредельное измерение. Когда актриса не произносит текст голосом, а показывает красноречивыми, понятными жестами, вдруг кажется, что так и было задумано Чеховым.
У фильма гигантский хронометраж — целых три часа неспешного действия, которое не торопится сразу раскрывать свои секреты. О том, кто такая Мисаки, откуда у нее на лице шрам, а в глазах печаль, мы узнаем не сразу. Еще девочкой она научилась водить машину, когда возила на станцию свою мать, работавшую в ночном клубе в Саппоро. Матери хотелось еще немного подремать в дороге, и она наказывала Мисаки, если машина ехала недостаточно плавно и ей приходилось просыпаться от толчков. Фильм вывозит зрителя к финалу так же бережно: даже не замечаешь, что ты в дороге. Фильм Хамагути — это три часа сплошного дзена и подводного течения, и их лучше пережить в темном зале кинотеатра, отрешившись от действительности, бушующей за его стенами. Он обладает редким терапевтическим эффектом: за нешуточными страстями, которые гнетут внешне невозмутимых героев, зритель наблюдает словно сквозь толщу прозрачной воды. И когда в фильме звучит классический, заезженный всеми театральными подмостками мира монолог Сони, который корейская актриса произносит беззвучно на языке жестов, кажется, что это сказано и про чеховских персонажей, и про битых жизнью героев Мураками, и про нас: «А за гробом мы скажем Ему, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами».