«Донбасс» Сергея Лозницы. О чем фильм, победивший в Каннах

В открывающей сцене «Донбасса» группа артистов массовки сидит в трейлере и гримируется перед спектаклем: действие происходит на востоке Украины в 2014-ом году, сейчас появятся российские журналисты и заставят этих людей изображать жертв артобстрела. В репортаже прогремят настоящие взрывы и мелькнут настоящие трупы, но актеров народного театра это, кажется, не смутит. Они и без грима похожи на мифическую биомассу: вульгарные женщины, чахлые мужчины, бесконечный русский мат, все разговоры — только о ненависти и бутылке.

Сцена №2 — спектакль уже для сотрудников роддома где-то в Донбассе: еще один актер рассказывает женщинам и детям о том, каким ворюгой был их главврач-украинец. В качестве доказательства он предъявляет кабинет с набитыми колбасой, тушенкой, сникерсами и соками холодильниками. Продукты питания перечисляются и повторяются минут пять, как и все сильные приемы Лозницы. Когда спектакль заканчивается, актер заходит в соседний кабинет и берет взятку у того самого врача, которого потом вывезет из Донбасса. А потом открывает еще одну дверь, где его ждет в нижнем белье вульгарная и некрасивая, как и почти все герои фильма, медсестра.

Сцена №3: те же, пытаются покинуть ДНР. На украинском блокпосту их встречают федеральные силовики — одни из немногих участников событий, показанных симпатичными людьми. Им от режиссера достается немного иначе: пограничник пытается проверить артиста по базе данных и слышит по рации: «Да у нас компьютеры не работают». Остроумной сатиры в «Донбассе» чуточку больше, чем в «Кроткой», но смеяться становится страшно. Со встречным автобусом, который идет с украинских территорий на пророссийские, автор сценария не церемонится. Сначала в салон зайдет ополченец и отберет у старушки сало. А потом ворвется командирша, вытащит на улицу всех мужчин, заставит их раздеться и будет долго (очень долго) унижать, рассказывая при этом про Родину-мать, которую душат фашисты.

Сцена №4 — встреча ополченцев с немецким журналистом. Европеец — наивный симпатяга, которому тут же достается за грехи дедов от ряженого казака. Рядом с местными ополченцами стоит несколько людей в хорошей военной экипировке, которые не могут ответить на вопрос, откуда они родом.

Сцена №5 — лучший фрагмент фильма, потому что в нем есть гуманизм. Это пронзительный, снятый одним планом проход через подвал, где живут беженцы; проводником, как и в «Иди и смотри», выступает ребенок. Кульминация сцены: в бомбоубежище спускается густо накрашенная блондинка в кричащей шубе, выкладывает перед матерью колбасу, сыр и апельсины, а затем уговаривает уехать с ней — к «нормальным людям». Мать молчит и прячется, дочь орет и матерится, Босху становится дурно.

Затем выясняется, что блондинка — секретарь одного из новых хозяев жизни в ДНР, и фильм начинает пугать зрителя административным устройством народных республик. Какие-то безумцы привозят господину-начальнику мощи христианского святого и просят взамен кортеж из «мерседесов». У местных бизнесменов — сплошь гопников и уголовников — отбирают автомобили. Двух мародеров бьют палками перед строем. Точнее — только одного, а второго помилуют, как Варраву. А на улицу выволакивают добровольца украинской армии — и минут двадцать его изощренно пытают все-все: дети, девушки, гопники и старушки. У старушек получается лучше всего: они одновременно и размазывают по лицу пленника помидоры, и тыкают в эти помидоры своими палками.

Молодая шпана снимает расправу на видео, и тут же оказывается, что этот ролик — подарок на свадьбу чете Яичниц. Молодожены, судя по символическому строю фильма, олицетворяют полное вырождение и отсутствие малейших шансов на будущее у заявленного в названии героя — Донбасса. Она — стареющий монстр, он — жалкий слабак. Свадебная церемония в фильме длится едва ли не дольше, чем в жизни: картине важно зафиксировать и казенные речи представителей власти, и отталкивающие лица и характеры всех без исключения гостей. Часть из них сразу из ЗАГСа едет на фронт, попадает под обстрел и погибает.

Чтобы показать войну змеем, который пожирает сам себя, Лозница заканчивает фильм там же, где начинает — в трейлере для актеров массовки. Те же люди заново красятся, жалуются, что им не заплатили за прошлый «репортаж», а потом заходит спецназовец и всех их — двенадцать человек — расстреливает из пистолета с глушителем. Тут же приезжают журналисты и снимают сюжет про злодеяния украинцев. Пока едет скорая, местные жители обкрадывают трупы. Те из них, у кого журналисты берут комментарии, тоже ведут себя, как актеры — но уже по инерции: делают дубли и повторяют одну и ту же ложь.

В отличие от «Кроткой», расколовшей прессу на тех, кто свистел и тех, кто хлопал, «Донбассу» каннские критики аплодировали. Но вышедшие пару часов спустя рецензии показали, что контекст фильма русскоязычные и иностранные журналисты поняли, разумеется, иначе. Автор The Guardian называет «Донбасс» «уродливым калейдоскопом фейковых новостей», но тут же объявляет одним из факторов конфликта «религиозный национализм». Сцена с жуликами-фанатиками с иконой ему кажется не только по-монтипайтоновски смешной (это так), но и принципиальной. По его версии, именно вера подливает масла в огонь вражды между «про-русскими путинистами» и «независимыми украинцами, симпатизирующими Европе». The Hollywood Reporter хвалит выразительную мощь фильма и замечает, что Лозница не пытается «слишком упростить политическую ситуацию или хоть как-то объяснить ее иностранцам». В финале комплиментарной статьи он сетует, что «Донбассу» не хватает желания увидеть в героях хоть что-то человеческое, как это было в шедевре Элема Климова «Иди и смотри». Многие иностранцы, судя по разговорам в Каннах, действительно не всегда понимают, о какой из сторон конфликта повествует фильм. Журналист Variety считает, что «Донбасс» — это исследование и «украинских националистов», и «сторонников прокси-республик». Зато автор предлагает, пожалуй, самую важную и единственно плодотворную трактовку картины. «Донбасс» — кино про эпоху пост-правды.

Упомянутый эффект пост-правды — соломинка, которая позволяет вывернуть фильм наизнанку. А вдруг документалист Лозница нарочито экранизировал все фейк-ньюс украинской пропаганды точно так же, как «Крым» поступил с российской? Тогда «Донбасс» — это спасательная, а не карательная операция. Но если воспринять фильм через призму ценностей прежних картин Лозницы, то вывод будет противоположным: кино об ужасе пропаганды само приспосабливает законы пропаганды для своей драматургии. Во-первых, перед зрителем создается монолитный образ врага. Для пропаганды это важно: ведь там, где допускается разнообразие мотивов и характеров, тут же рождается и сомнение, а за ним приходит и человечность. Стереотипные убеждения — удобный инструмент управления, поэтому с агитацией всегда все было понятно: все русские должны быть пьяницами, все немцы — фашистами, все евреи — пожирателями христианских младенцев, а все американцы — кровавыми капиталистами.

В фильме «Донбасс» есть всего три героя с симпатичными лицами, — немецкий журналист, украинский доброволец и русская старушка, которая лучше будет жить в подвале, чем бросит людей и простит дочку-иуду. Но остальные персонажи — а их число доходит до сотни — это существа, которым фильм отказывает во всем человеческом. Героиня «Кроткой» хотя бы была красива — а «Донбасс» очень старательно гримирует своих героев в уродов, совсем как те журналисты в открывающей и закрывающей сценах.

Вторая особенность современной пропаганды в том, что она работает эффективнее, когда не искажает факты, а когда ювелирно выбирает их. Вполне возможно, что у каждой из сцен «Донбасса» есть что-то документальное в основе. Но концентрация и выборка событий в сценарии заставляет думать, что на востоке Украины происходило (и происходит) только так, и никак иначе. В то время как любой, кто читал Хемингуэя и Шолохова, смутно подозревает, что человеческих лиц в «Донбассе» по справедливости должно быть все-таки не три на сто, а хоть чуточку больше. В текущей же редакции все персонажи фильма — это люди, с которыми никому не захочется жить рядом. Но значит, с ними невозможно и примирение. Это сложная позиция для фильма о гражданской войне.

Год назад с «Кроткой» в Каннах все было проще: на фестивале критикуют не за повестку, а за подачу, и в «Кроткой» хладнокровных профессионалов оскорбили не взгляды на Россию (никому в Каннах нет до нее дела), а ограниченность подхода и балансирующий за гранью вкуса гротеск. Как фильм «Донбасс» устроен значительно лучше (хотя бы потому, что он короче и обходится без групповых изнасилований), а вот расшифровать его как политическое высказывание сложнее. Он гораздо в большей степени убедителен как бесчеловечная пропаганда — но его вполне можно трактовать и как гуманистическую контрпропаганду. Какую сторону займет каждый зритель, решит комбинация его внутренних убеждений и внешних помех. Как и в случае со всеми современными новостями.

А из Канн, тем временем, приходят и другие вести. В «Холодной войне» Павла Павликовского (автора тонкой «Иды», однажды обставившей на «Оскаре» наш «Левиафан») тоже исследуется жизнь в тени империй. Герои — поляки, создающие в конце 1940-х и начале 1950-х народный ансамбль песни и пляски. Затея страшно нравится коммунистическому начальству, и тот начинает лезть с советами. К примеру: а пусть польские крестьяне споют фольклорную песенку про Ленина. Некий товарищ из партии так залюбуется в разрушенной церкви большими глазами Иисуса, выглядывающего из-под известки, что добавит на сцену ДК похожее панно со Сталиным. А потом одну слишком черненькую девочку заставят перекрасить волосы, чтобы она не выделялась из славянского ансамбля. А дальше начнутся гастроли в Берлине, еще не разделенном стеной... Другими словами, Павел Павликовский тоже снял кино о том, как государственная пропаганда незаметно, шаг за шагом, подталкивает героев к человеческой катастрофе. Но его черно-белый фильм устроен ровно наоборот: все без исключения герои бесконечно красивы и сложны что внутри, что снаружи.