Константин Хабенский: «Я бегу от равнодушных людей»

Ну, я не занимаюсь освоением бюджета, да и с бюджетом никак не был связан. У меня было предложение актерско-режиссерское, поэтому я занимался тем, в чем я разбираюсь или пытаюсь разобраться. Другое дело, что можно было пофантазировать: додумать и переписать сценарий — и финал, и начало, и многое в середине. В этом я что-то понимаю — плюс мне очень сильно помог Александр Миндадзе (российский режиссер и сценарист. — Правила жизни) своими знаниями и ощущениями, своим чувством текста. Поэтому ко мне вопросов по поводу освоения тут нет.

Сценарий не раз переписывался. Почему?

В первый раз сценарий я получил еще года три-четыре назад. Он так и назывался — «Побег из лагеря», или что-то вроде того. Я как-то не очень вдохновился этой историей и прошел мимо. Спустя года два она ко мне вернулась в варианте Александра Адабашьяна, и этот сценарий был уже более детективным. Там подробно было прописано, как и что делали заключенные, чтобы спастить, и как готовились к побегу. В общем, такой детективный сюжет. Мне же показалось, что такую историю нужно рассказывать по-другому.

Это уже ваш третий побег, если вспомнить «Убойную силу» и «Своих». Вы для себя сформулировали, от чего вы бежите?

Вы знаете, очень легко задать такой вопрос... Давайте я вам так отвечу: я бегу от равнодушных людей.

На пресс-конференции перед премьерой «Собибора» вас спросили о всегда положительном Кристофере Ламберте, который вдруг сыграл отрицательного героя. Вы ответили, что актерам свойственно играть разные роли. Но чтобы найти отъявленных злодеев в вашем фильмографии, нужно постараться. Вы бы хотели сыграть, например, Зигфрида или Вагнера?

Наш друг Константин Сергеевич Станиславский, о котором я неоднократно упоминал в связи с работой с Кристофером Ламбертом, всегда говорил: «Ищи в хорошем плохого, а в плохом хорошего». Поэтому даже исторического персонажа по имени Троцкий можно с помощью системы Станиславского сделать таким, что он покажется вам слишком очеловеченным. Но я не буду говорить, что он положительный персонаж.

А вам, как хорошему и положительному, удавалось найти в себе что-то плохое?

Да во мне полно плохого. Только я не собираюсь заниматься самобичеванием. Я с этим работаю.

Смотря ваш фильм, сложно не сравнить его с другими работами на тему Холокоста. Когда пошли кадры с одеждой убитых людей, я сразу вспомнил «Список Шиндлера».

Да, это было сделано сознательно. Это мой и операторский поклон этому фильму. Это специальная цитата — один в один. Мы не скрываем этого, так и было задумано.

Я был уверен, что в финале этой сцены покажут детские ботиночки. Но вы не показали. Это был бы сильный прием.

Да, прием был бы сильный. Но бить ниже пояса мне кажется не совсем правильным. Есть фильмы на подобные темы, которые поступают таким образом — оглушают зрителя безотказными символами. Мне же показалось, что мы возьмем актерской игрой. И, насколько я могу судить, у нас получилось.

То есть у вас есть табу при выстраивании художественной правдоподобности?

Это, наверное, какое-то внутреннее чувство. Несформулированное, на уровне эмоций, не более того.

Можно ли сказать, что ваш фильм свободен от влияния западного кино?

Что значит «влияния»? Тут такая ситуация. Я делал этот фильм, основываясь на том, как я понимаю сегодняшнее кино и какими вижу способы рассказывать историю. А есть ли тут влияние голливудских, отечественных и болливудских фильмов...Наверное, есть, мы же не в безвоздушном пространстве живем, мы все равно что-то впитываем, учимся, переживаем или, наоборот, отвергаем и не принимаем какие-то вещи. Поэтому здесь много всего. Но вот так я понимаю кино на сегодняшний день.

Говоря про Болливуд. Вы как-то хвалили его за то, что они идут своей дорогой, не оглядываясь на Запад. А какая у нас дорога?

У нас своя дорога, которая должна рассказывать истории про людей. Это не запрещает никому снимать роскошные гонки, спортивные драмы, но, мне кажется, наш главный козырь и сила — это актерская школа.