«Каждое поколение обязано презирать музыку своих родителей»

Гребенщиков пьет чай. Над его головой — китайские фонарики, пришвартовавшиеся к потолку, дело проходит в антуражном петербургском кафе «Квартира Кости Кройца», куда попадают по заранее полученному паролю. Стучит в такт собственной музыке. Иногда закрывает глаза. После рассказывает, что впервые публично включать альбомы «Аквариум» начал в 1983 году в Красном зале рок-клуба. И что тогда тоже был плохой звук: «Здесь прекрасная звуковая система — но совсем для другой музыки». Он по-буддистки радуется этому факту: «То, что первый блин комом, означает, что мы следуем традиции». Терпеливо и долго говорит и отвечает на вопросы. Что рассказал БГ — записал корреспондент «Правила жизни»

Я думаю, у каждого поколения должна быть своя музыка. Каждое поколение обязано презирать музыку своих родителей, а вот музыку дедов — нет. Я замечаю, что музыку 30-ых или Глена Миллера я слушаю с наслаждением. Она меня устраивает по всем параметрам. Наверное, это как-то через поколение происходит. Но то, что я делаю, — я делаю для людей, которые живут сегодня.

Важно делать сейчас тот максимум, чтобы людям, которые будут жить после меня, было хорошо. И надо столько всего делать!

Сейчас в альбоме девять песен, предполагалось как минимум 14. Эти девять сложились в единое целое, как я и думал. Любой альбом — это сочетание разных вещей, которые вместе складываются и становятся большим. Если люди не будут слушать это таким образом, существуют невидимые силы, которые это будут воспринимать. С моей точки зрения, я написал лучшие песни за всю мою жизнь и страшно рад. Над «Ножами Бодхисаттвы» мы продолжили работать уже после того, как был сдан альбом. Я слышу, что она может идти еще дальше, я ее люблю.

Ну а когда все будет хорошо? Разве было хорошо раньше? Когда ты едешь в автобусе на полуподпольный концерт, автобус вдруг останавливается, туда заходят такие не очень молодые люди в кожаных плащах... Тогда мы жили в концлагере — тебя могли в любую секунду зарезать. Севку (Всеволод Гаккель. — играл на виолончели в «Аквариуме») брали с концертов, сажали в черную машину, возили мимо дома, и говорили: «Смотри на свой дом, ты видишь его в последний раз». Это было не самое приятное время. Пока мы этого еще не достигли. 1982-1983 год — не очень хорошее время. Поэтому те люди, которые вспоминают Совок, — ну что же, милости просим в концлагерь.

Вопреки, вероятно, сложившемуся мнению, «Аквариум» занимается звукозаписью все время. У нас нет ни одного месяца, когда мы не пишемся. Все записи требуют денег и очень больших. Мне приходится одалживать, тратить свои деньги. Много историй. Краудфандинг на альбом «Время N» покрыл примерно 50-60% расходов, которые были на тот момент. Я собираю деньги у всех, у кого могу их собрать. Нужно платить студиям, музыкантам. Если есть возможность собрать деньги на звукозапись, я ей пользуюсь. Много достойных людей, моих знакомых, деньги собирают. Ну и вообще можно выйти на улицу с обрезом и собрать деньги. Будет краудфандинг на большой дороге.

Всю жизнь и до сих пор пор чувствую, что мне физически неприятно материться. Мне плохо, мне хочется прополоскать рот после этого. Я не хотел писать эту песню («Время N». — Правила жизни), но она так написалась. Я думал, что это будет шутка. Но когда на YouTube за неделю ее посмотрели полтора миллиона человек, я понял, что недооценил ее. Мне не нравится это петь. Но вероятно есть вещи, которые иначе не сказать. Я абсолютно уверен, что тот язык, которым пользуется правитель страны, становится общим языком для всей страны. Как говорит Цезарь, так говорит крестьянин. Значит, так принято говорить. У меня большой опыт. Хотят — пожалуйста. Но для себя я буду говорить по-другому.

Я уверен, что Йозеф Гайдн никак не заменит Иоганна Баха. Так что рэп и хип-хоп не заменят рок. По-моему, они прекрасно уживаются. Когда некоторые мои друзья говорят, что пришел рэп и нас стер — ну если они так чувствуют, то ладно. Когда много лет назад мы выпустили альбом «Сестра хаоса» с песней «500», многие рэперы писали нам, спрашивали разрешения ее использовать. Конечно, мы разрешали. Я думаю, что любая шпана, которая попытается нас стереть, поймет, что это не так просто. Это во-первых. А во-вторых, эти люди скорее всего к нам примкнут. Тем более, что с достойными людьми и договариваться не надо — все получается само.

«Аквариум» всегда идет вперед вопреки желаниям большей части коллектива. Потом они говорят, какой охренительный альбом. Был бы рад, если бы помогли мне его делать!

«Аквариум» — семья. Какие увольнения в семье? Попробуй уволить свою жену — кто кого уволит еще! Мне это не придет в голову. Если не могут ничего добавить к записи, я пойду туда и буду искать кого угодно, чтобы трек звучал по-новому. На этом альбоме играет Брайан Ино, Лео Абрахамс, который считается лучшим гитаристом новой волны.

Мне отчаянно и хочется, и необходимо, чтобы работали те, кто проникнут духом «Аквариума».

Но нужно делать маленькую скидку, что люди, которые играют со мной давно, уже пенсионного возраста. Они, конечно, проникнуты духом. Но у них есть жилые условия, внуки, стада животных, пасеки и все остальное. Им нужно думать об очень важных вещах. Им часто бывает не до музыкальных тонкостей. Приходится использовать метод как кнута, так и пряника, чтобы выбить из них лучшее, на что они способны.

Если не получается, то ищу для записи самых лучших. Сейчас записали альбом, теперь он у них у всех есть. Я его всем отправил, проконтролировал, что они его получили, а теперь все в курсе. Деваться некуда. Теперь им придется как-то с этим жить. И я знаю, что когда доходит до дела, они сыграют так, что у меня челюсть отвалится. Ради этого и играем, чтобы все, кто был в группе, могли сыграть. Даже если они не играли на альбоме.

Я не знал, что я великий. Я считаю себя человеком, которому страшно повезло в жизни. Всю жизнь занимался тем, чем мне нравилось заниматься. Первую половину жизни мне пришлось за это довольно серьезно биться со всеми, начиная с моей собственной мамы и заканчивая всем культурным истеблишментом советской России. А потом начал неожиданно получать от президентов письма о том, какой я гений. Но я им не верил до этого, поэтому вынужден не верить и дальше.

В этот релиз (на презентации альбома журналисты получили релиз фестиваля музыки «Части света», где Гребенщиков выступает арт-директором со словосочетанием «под руководством великого Бориса Гребенщикова») можно вставить частицу не — не великий. А остальное — все нормально.

Я ненавижу свою морду на экране. В одном фильме меня должен был играть Джонни Депп — к счастью, этого не случилось. Но мне было бы страшно любопытно!

В каком-то интервью я ляпнул, что вот «Радио России» — это дело. Это радио, которое слышно везде. В деревне самой глухой заходишь куда-то, и висит на стене вот эта фигулька и вещает. Это «Радио России». И я сказал тогда в интервью, что вот на этом радио я бы работал. На следующий день мне позвонил директор радиостанции и спросил: «Правда?» Так начался «Аэростат».

Я не знаю, что такое пацифизм. Если кому-то нужно дать ломиком по голове, то у меня нет с этим проблем. Кому дать — личный вопрос, не буду отвечать.

Знаете, я не говорил, что Элвис Пресли и «Битлз» выпендривались. Володя Полупанов из «АиФ» привык изъясняться готовыми формулами. Говорит: «Элвису Пресли было что сказать». Но я знаю Элвиса Пресли. Ему не было что сказать. И Майклу Джексону не было что сказать. И никому из нас не было что сказать. Потому что всем хочется играть музыку. Это такое чувство... Знаете, когда играешь музыку, ты становишься кем-то.

В большинстве культур известно, что это так. Но мы как бы христиане и считается, что про это говорить не надо. Но мы на самом деле становимся проводниками. Когда начинает идти ток — ток идет откуда-то оттуда. Или оттуда — откуда-то. Не из меня. И всем хочется быть на этом месте, где идет ток. Поскольку в это место всех тянет, все хотят попробовать стать тем, через кого идет ток. Выбираются люди, которые, как правило, хорошо проводят этот ток. Через тех, кто не соответствует, ток и не идет.

Я не помню ничего. Я выбрал факультет прикладной математики только потому, что тогда это был цирк в цирке — туда шли все, кто не мог удержаться в других местах. Это был удивительный факультет. Шесть лет я там был занят тем, что писал стихи. И еще играл музыку, занимался чем-то еще. Провел прекрасное время, ухитряясь ничего не делать в области математики.

Мне сложно сказать по этому поводу. Потому что когда я говорю с людьми, которым 15-20-25-30 лет, я не чувствую никакой разницы. Потому что если они скучные, то они скучные. Если они интересные — мы в течение пяти минут найдем тему, которая будет интересна и им, и мне.