Игорь Григорьев — Юрий Чернавский: разговор через годы и океан

Чернавский: Ты про «одевала – надевала», что ли? Сейчас вспоминаю всю эту байду... Честно говоря, действительно, взрослые ребята же были... Дербенев вообще писал грамотно, он знал язык. Мы записывали «Панаму» под легким допингом, у меня дома на Бауманской. Там как было... Мы вообще с Аллой (Пугачевой. – Правила жизни) пришли писать другую песню... А накануне забегал Леня. Говорит типа «Юран, деньги нужны?» Я ему: «У тебя что, много?» Он говорит: «Да завались, на». И бросает листок бумаги с этой «Панамой». А у меня до этого уже был записан эскиз сонга с моим ржавым голосом на абракадабре. Алла послушала и говорит: «Дайте, я попробую». Залезла за ширму, включили микрофон, и она понесла такое!.. Мы были настроены на какой-то музон серьезный, а она: «Белая панама-а-а». По-деревенски так выдала. В общем, там у нас уже было такое состояние, мы давились от хохота... Я думаю, это проскочило чисто по дурке.

Григорьев: Слушай, а что за допинги вы тогда в 1984-м употребляли? Ну, наркотиков точно ведь тогда не было. Налегали на синьку?

Чернавский: Тяжелых наркотиков точно не было. Марихуана, да, была, она вечно молодая. Кокаин появился где-то в конце 1990-х, я не застал уже. Но ко мне и к моим дружкам это как-то не приклеилось вообще. Пара уроков закончились головной болью и возвращением к нашим стандартам: коньяк он всегда коньяк.

Григорьев: Я так и думал. Просто я показывал своим 25-летним дружкам «Банановые Острова», а они мне: «Чего они там курили такого?» Я говорю: «Да ничего они не курили». Нынешним молодым, видишь, надо что-то покурить, чтобы придумать вот такую крученую *бату.

Чернавский: Мы все торчали на музыке, старик. Те же «Бананы»... Там ведь повествовательного стиля даже нет: «я ушел», «ты пришла», «любовь прошла». Я такие слова вообще не употреблял. Я обязательно прогонял смысл через свои фишки, понимаешь? Даже в «Панаме» смысл инфицирован такими приколами. Мы писали, как импрессионисты. Вот тебе нос, вот тебе ухо. И большой полет для фантазии (смеется).

Григорьев: Скажи мне, а как получилось, что практически весь твой золотой песенный запас уместился в двух фильмах? Ба-бах! И в один год выходят «Сезон Чудес» и «Выше Радуги» одного режиссера с десятком песен одного композитора, и на века.

Чернавский: Там команда такая собралась... Все ведь всегда делается в хорошей компании, правильно? Когда начинаешь работать, всегда чувствуешь, что ты в какой-то воображаемой тусовке, в музыке, которую слушаешь постоянно и получаешь от нее кайф. После «Бананов», которые были ближе к рок-н-роллу, было тяжело въехать в поп-музыку. Я ведь под заказ песни никому не писал. Но все как-то сразу сложилось в голове. Оставался открытым один вопрос – сколько, ребята, положим во все это динамита? (смеется)

Григорьев: Моя любимая песня – «Отраженье в воде».

Чернавский: Может сейчас все это слушается как-то по-дурацки, а тогда мы все пошли первый раз в первый класс. Мы не на ноты смотрели, а на цвет музыки, на ее запах, понимаешь? По тем временам это была вообще не советская музыка. «Отраженье в Воде», как и «Белая дверь», это такие залихватские цветы из палисадника «Аббы». Фрида (Анни-Фрид Лингстад, солистка ABBA. – Правила жизни) мне телефон оборвала, когда Алла спела «Белую дверь». Они с Филом Коллинзом хотели, чтобы я участвовал в их альбоме. Но меня с визой завернули, отобрали паспорт. Взяли как бы на проверку, и с концами.

Григорьев: И ты послал все это на хрен и эмигрировал в 1991-м, так?

Чернавский: Я вообще никуда не уезжал, я до сих пор гражданин России, чтоб ты понимал. А вообще, я поехал путешествовать. Пожил пару месяцев в Италии, потом познакомился с ребятами-немцами. И так сложилось, что в Германии я попал в тусовку, и как-то мы все быстро очень подружились.

Григорьев: Ты поехал потусоваться, но амбиции же никуда не делись? Ты уехал состоявшимся и небедным человеком. Понятно, что ты не просто потусоваться поехал.

Чернавский: Понимаешь, старик, как бы все уже к тому времени состоялось. Все, что было задумано, все было сделано. Когда стране стало не до музыки, когда со всех сторон понаехало разной шпаны, и когда меня пригласили в Германию, я, не раздумывая, уехал. Мы продали все, что имели, сделали базу в Берлине. Построили приличную студию за четверть миллиона баксов. Создали компанию с Брюсом Хаммондом и у нас там был такой парень Mark'Oh...

Григорьев: И вы написали ему несколько песен, и песни попали в чарты.

Чернавский: Ничего себе «в чарты». Billboard! Number one! Dance chart! И в это время, когда он раскручивался, я оказался в Америке. Понимаешь, когда твоя команда номер один в Биллборде, ты можешь познакомиться с кем хочешь.

Григорьев: Меня вот искренне волнует вопрос – почему все эти твои знакомства там не вылились во что-то грандиозное? Ты же, наверняка, этого хотел, особенно после успеха с Марком О?

Чернавский: У меня была другая цель. У меня пацан рос, Димка, ему 16 лет было. Мы заехали в Голливуд, у меня появилось сразу куча знакомых, многие из них работали в кино, в компьютерной графике. И я девяносто процентов своего времени стал тратить на Димку. Не без задней мысли, конечно, зная, что мне тоже это пригодится. Я продюсировал своего пацана в том, что называется CGI-FX. Он через год после приезда получил MTV Video Music Award за клип Backstreet Boys. Потом тут же Тимберлейк прибежал со своим N’Synс, мы и им сделали видео, и опять Award. Get Down (песня Backstreet Boys. – Правила жизни) и I Want You Back (песня N’Sync. – Правила жизни) сделаны целиком на димкиной графике. Потом были Род Стюарт, Тупак, кино, реклама...

Григорьев: Давай назад в 1980-е. Альбом «Кружатся Диски», записанный «нон-стоп», как готовый диджей сет для дискотек. Мне 14 лет, я прихожу в свой деревенский клуб и офигеваю от музыки, которую раньше не слышал. Я его недавно переслушивал. С понятными допусками на качество записи так мог бы сейчас звучать какой-нибудь Jamiroquai.

Чернавский: Я тебе скажу, до конца 1970-х не было такого понятия, как европейское диско. Был американский фанк с трубами... А в 1977-м Фрэнк Фариан во Франкфурте набрал пуэрториканцев, ямайцев из эмигрантов и придумал такой замес из южно-американских ритмов и простеньких славянских мелодий и насадил это на смертельный долбеж бочкой на первую долю. Сначала были Boney M, потом Modern Talking. Страшное цунами прошло по Европе. Америки коснулось чуть-чуть, а всю Европу смело на фиг – что они творили с залами! Примерно на этой волне делались «Диски».

Григорьев: Правда, что это был госзаказ под Олимпиаду, чтобы удивить зарубежных гостей?

Чернавский: Да, это была идея коммунистов: вот все тут у нас делают табуретки, а вы, ребята, сделаете лакированные табуретки, со всеми этими вашими буржуазными финтифлюшками, чтобы был экспортный продукт.

Григорьев: То есть тебя пригласили в ЦК и постановили написать крутую диско-пластинку?

Чернавский: Ну да, сидели такие борзые пропитые цэковские рожи и давали мне советы какую музыку писать. (смеется) В общем, нам дали «Мелодию» (единственная государственная студия звукозаписи в СССР. – Правила жизни) на месяц и сказали: делайте там, что хотите – пейте, гуляйте, но чтобы через месяц была пластинка. Месяц там у нас были девушки на записях, и не только из вокальной группы, местные бегали за коньячком раз по десять за день. Каждый имел свой лимит на спиртное, главное, чтобы никто не падал в студии и все чувствовали себя хорошо. У нас в те времена было заведено так – с 70-го года я работал в серезных джазовых коллективах, где дисциплина была на первом месте. Все были как бы раздолбаями, но пьяным никто играть не выходил, потому что каждый знал, что на следующий день я переверну всю Москву и найду ему замену.

Григорьев: Вообще, первая танцевальная пластинка в СССР вышла у «Веселых Ребят» в 70-м году. Я тогда был совсем щеглом и это прошло как-то мимо меня. Но потом они же записали Пугачевой «Арлекино», и я опять офигел, когда это услышал. А потом я еще раз офигел, когда узнал, что «Веселые Ребята» записывали твои «Банановые Острова».

Чернавский: Понимаешь, у Паши (Павел Слободкин, руководитель «Веселых Ребят». – Правила жизни) была родословная, его папа был какой-то известный виолончелист. У него были лучшие заказы, лучшие площадки, лучшие музыканты. Когда я пришел к нему в группу музруком, то сразу привел с собой двух своих друганов, барабанщика Китаева и басиста Рыжова, которые за мной сбежали из «Динамика» от свихнувшегося Кузи (Владимир Кузьмин, фронтмен группы «Динамик». – Правила жизни), у которого башню сорвало от успехов. Короче, мы завели всех «веселых» своей идеей и записали «Бананы». В результате Слободкин на худсовете назвал это бредом сумасшедшего, альбом был запрещен, а мне приказали заняться «серьезной советской музыкой». Это потом уже, лет через пять, Паша колотил себя в грудь: «Это я, я все придумал! Мы, Веселые Ребята!» (смеется)

Григорьев: Тебе приказали заняться «серьезной советской музыкой»? Что это значит?

Чернавский: Ты же помнишь какая музыка доминировала в совке в то время, нет? Я ту музыку люто ненавидел. Хотя сейчас все то же самое, шансоны и «шнуры».

Григорьев: Вот про «шнуры» теперь. Как ты относишься к «шнурам»?

Чернавский: Да никак не отношусь, просто никак! Все что я там слышу, это «ехай на х**» с кучей понтов. Это не про музыку, старик. Но нет приема против лома, понимаешь? Если выходит человек и орет на весь стадион «Ехай на х**», то тут же сбегается вся эта шантрапа, которая с детства на этом языке говорила, и ему нет ничего слаще видеть, как на балконе менты топают сапогами и орут вместе с ним «ехай на х**!». Им, бл***, всем в этот момент кажется, что они находятся в ощущении полной непобедимой свободы.

Григорьев: Я вот одного не могу понять – как это все так случилось? Частушки на забитом битком стадионе...

Чернавский: Ты пойми, это выгодно, чтобы народ вообще забил на хорошую музыку, потому что хорошая музыка заставляет шевелить кроме тела еще и мозги. Ты что, наивно полагаешь, что это нужно власти? И вот кто-то там решил, что главной русской музыкой сейчас будет вот эта: «Ехай на х**». Вот это будет наша звезда. Чем он там поет, матом? Да пусть чем угодно поет. Если бы, например, ему пришло в голову ходить и размахивать х**м по сцене, никто бы даже внимание не обратил, все б сказали: «О, бл***, как оригинально!» Что тут дурака валять, старик? Ты про что меня спрашиваешь? Какое это имеет отношение к музыке вообще?

Григорьев: А ты не думал о том, что твоя старинная подруга Пугачева в свое время могла бы развернуть вкус страны в другую сторону? У нее же была такая власть и влияние, что она могла бы указать рукой куда, и вся страна вперед и с песней пошла бы туда. Вот, смотри... Иногда я включаю канал «Ностальгия», и там показывают, например, авторский вечер Тухманова 86-го года. И что я вижу? Трехтысячный зал «Россия», биток. На карусели все те же – Долина, Леонтьев и прочие, но они поют песни, которые сейчас ни за что не прокатили бы, потому что они, бл***, сложные. То есть, получается в 86-м году публика была продвинутей, чем сейчас? Я не могу понять, в каком месте, когда и почему это все обломалось?

Чернавский: Я тебе скажу... Как бы ни была наворочена тухмановская музыка, как бы ни была хороша Пугачева, в совке не было артистов уровня международного мейнстрима. И вообще артистов было мало. Это раз. Если сейчас их десятки тысяч ездит по стране, то тогда было человек десять. И половину из них ты уже назвал. Второе. То, что они пели, это все равно была музыка, высосанная из пальца члена коммунистической партии.

Григорьев: Ты не слышишь меня. Я говорю, что одной Пугачевой, которая не боялась ничего, было достаточно, чтобы без всякого бунта убедить страну в обратном. Но она выбрала «Рождественские встречи» с «Любэ» и Наташей Королевой.

Чернавский: А я тебе отвечаю: крутую музыку некому было исполнять. Музыка производит впечатление тогда, когда она вытаскивает из тебя кач. Когда ты сидишь, слушаешь, ножкой топаешь, ручкой хлопаешь. Даже редакторам Первого Канала не прикажешь хлопать, если не хлопается. Они же, кроме того, что редакторы, тоже люди. Возьми какого-нибудь Питера Гэбриела, который сложноват для среднего западного слушателя, но в его музыке столько грува внутри, такой поезд на тебя катит, что безразлично слушать это невозможно. А то, что было в совке, это был «Необыкновенный концерт» театра Образцова.

Григорьев: Послушай, в середине девяностых, когда я делал журнал, у меня была абсолютная уверенность в том, что мы строим страну-сад. Ладно, город-сад. У народа была абсолютная потребность в чем-то новом, мы на эту волну тогда все и сели. Что произошло потом для меня загадка. Этот сад выкорчевали и свезли на х** на свалку.

Чернавский: Я в 90-х был в Германии и тоже был уверен, что вот сейчас что-то начнется. Но потом быстро стало понятно, что это временный интерес, и он не имеет продолжения, потому что первое – это все равно были подделки под кого-то. И второе – это не была музыка, которой все жили. Посмотри, восемьдесят процентов страны до сих пор поет блатняк. Это ты как оценишь?

Григорьев: Не знаю. Как?

Чернавский: Страной управляют воровские деньги. А кто платит, тот и танцует. Люди, которые делают что-то настоящее, от денег не зависят, особенно от воровских. Поверь мне, богаче, чем Киркоров ты не станешь, потому что у тебя просто слюны не хватит, чтобы так вылизать. А вот этому, который «ехай на х**», все в руки, потому что вся его идея – уголовническая. Уголовники ведь не обязательно те, что сидят. Они ходят в галстуках, в погонах разных... Когда еще был такой спрос на жуликов? Я не удивлюсь, что этот Шнур получит через год полковника комитета. Они там все полковники. Майоров не дают, полковников сразу дают.

Григорьев: А ты в курсе, что вообще происходит сейчас с музыкой в России?

Чернавский: Ну что-то докатывается до меня, да. Мне это не очень интересно, старик.

Григорьев: Рэп-баттлы не смотрел? Оксимирон, Гнойный, Рэппер Сява... По 30 миллионов просмотров в YouTube. В прессе пишут так: «Состоялся исторический баттл между рэперами Сявой и Х**вой». Слово «исторический» пишут без кавычек.

Чернавский: То, что ты сейчас связал это с музыкой, меня даже удивило. Какая на х** музыка? Я в 68-м году ездил пацаном с концертами, и у нас был конферансье, который со сцены говорил: «Дайте мне тему». Ему из зала: «Давай про Васю, который трахнул Дусю, а потом про тракториста Колю, который запил». И он п**дячил как из автомата рифмами. Про какую факинг музыку ты меня спрашиваешь?

Григорьев: Ну, это, кстати, тоже из Америки к нам пришло. Из американских 80-х.

Чернавский: Во-первых, в Америке это был протестный голос улиц. Все эти черные, которые оказались за бортом рейганомики, съехались в Бронкс и начали там высказываться вот таким образом. Это традиция черных кварталов. Во-вторых, в Америке рэп начался все же с музыки. Его привезли ямайские диджеи сюда. У меня тут куча знакомых рэперов, они все занимаются музыкой, они певческие ребята. Каждый из них R’n’B херачит так, что никому не снилось.

Григорьев: Давай под завязку мастер-класс от Чернавского. Я уверен, что этот разговор будут читать молодые музыканты. И каждый из них вожделеет написать своего «зурбагана», чтобы проняло всех, сразу и навсегда. Что ты им скажешь?

Чернавский: Ты спрашиваешь меня о том, как придумать гениальный сонг? (Смеется)

Григорьев: Именно об этом.

Чернавский: Никак. Можно сделать 4-5 сонгов очень хорошего качества, и если они будут исполняться вместе, то, возможно, один из них станет хитом. Тут важно качество отбора. Делаешь сто набросков и потом складываешь из них патчворк. Сидишь с вискариком, слушаешь. Бах, что-то зацепило. Стоп! А это что такое? Ну-ка, еще раз послушаем. А это запевчик классный может быть, или это хорус (chorus, с английского – припев. – Правила жизни) может быть чумовой. Как-то так.

Григорьев: А одного хита по-твоему достаточно, чтобы стать звездой?

Чернавский: Не в хите вообще дело. Вот Бритни Спирс зашла как-то в Universal, папа дал бабла на запись, она спела Hit Me Baby One More Time и все подумали – класс, один хит и она стала суперзвездой. Такого не бывает, старик. Она на моих глазах тут на хвосте у N’Sync и Backstreet Boys болталась, с профессиональным молодняком тусовалась с 14 лет. Летала за ними по всей стране, пела за кулисами, ловя каждую их ноту, каждое движение... И только тогда ей дали в руки микрофон, когда врубились, что из нее самой уже прет... Большого ментального успеха сходу вот так добиться нереально. Нет таких успехов в мире! Сначала лет 10-15 ты фигачишь на себя, роешься в мусоре, ищешь там алмазик. И если Боженька захочет, он тебе туда его подкинет.

** Игорь Григорьев c 2008-го года занимается музыкой, постоянно проживает в Москве. Юрий Чернавский — композитор, продюсер, автор «Банановых Островов», «Зурбагана», «Сирены» и «Робинзона». С 1995-го года постоянно проживает в Лос-Анжелесе. Разница во времени между Москвой и Лос-Анжелесом 10 часов.