Почему величие народа совпадает с его бедностью, или Как роскошь связана с закатом культуры

Но представим, что транс-временной бизнес пошел в гору и стали возможны долгосрочные визиты в прошлое, а может статься, даже эмиграция в полюбившиеся уголки древности. И тут мы с удивлением обнаружили бы, что времен и мест, где мы хотели бы провести остаток дней, не так уж много. И то, что интересно для ознакомления, не всегда пригодно для комфортной жизни.

Предположим, что открыто направление «греко-римская культура». Интереснее всего в ней та пора, которая называется «классика» — это необыкновенная толчея гениев на пятачке самого большого государства Греции — в Афинах (V-IV века до Рождества Христова). Но как жили греки великих времен? Каким был тощий скот на древних лугах, во что были одеты гениальные нищеброды, как великие моралисты обходились без канализации? И почему появление роскоши, комфорта, удобств и стандартов наука связывает не с расцветом, а с закатом культуры?

Для начала представим седой мир афинской мудрости: беломраморные храмы (они были расписными, но нам привычней вообразить их белыми), скалу старейшин Ареопаг, театр Диониса на склоне холма...

Стоп, а где же гражданская архитектура? Где, собственно, дома? Они не дошли до нас. Божественные жилища строили из долговечного материала — из камня. Себя самих люди надолго не планировали, так что обходились постройками из прутиков, соломы, глины, песка, навоза и золы. Такой дом легко создать, легко и сломать. Даже воров в Греции называли «стенокопатели» — чтобы проникнуть в жилище, достаточно было разрыть стену и вытащить из дома ценности... Только какие?

Лепные хижины строили на замусоренной земле как бог на душу положит. Они образовывали кривые улочки, на которые горожане выплескивали нечистоты. Архитектор Гипподам из Милета придумал планировку города с прямым углом схода улиц — так в древности были застроены Милет и Приена, в современном мире Санкт-Петербург, Чикаго, Мангейм. Но Афины — старый город, гораздо древней Гипподамова изобретения, так что строительство велось стихийно.

Там жили богатые и бедные, свободные граждане и рабы. Древнейшая и уважаемая профессия — скотовод. Корове в гористой местности трудно развернуться, кормильцами были овцы и козы — «коровы бедняка». У кого-то была одна овца, у кого-то десяток, у иного тысяча. А у кого-то ничего, кроме гордости быть гражданином Афин. Что греки ели? Овечий сыр, похожий на творог. Во что были одеты? В несшитую одежду из овечьей шерсти.

Достигшие высокого положения граждане позволяли себе полосу пурпурного цвета по краю туники. Пурпур — дорогая краска, чтобы добыть его, требовалось погубить тысячи моллюсков-багрянок. Полководец Алкивиад так зазнался, что повелел выкрасить свою одежду в пурпур полностью и, конечно, выделялся среди толпы — новый грек в малиновом хитоне. Но в остальном хитон на нем был такой же, как и на простом крестьянине, – овечья шерсть.

Корова весьма ценилась, ибо была матерью бычков, а те — друзья человека. С быками отношения строились примерно те же, что у нынешних собачников со своими питомцами. Быков называли ласковыми именами, с ними играли, поверяли им сердечные тайны, освобождали от работы ради почетной «пенсии». Согласно законам Солона (VI век), убийство пахотного быка приравнивалось к убийству человека.

Мы часто встречаем у Гомера поспешные обещания богам — тот или иной герой в сложной ситуации устраивает (или обещает устроить) гекатомбу — жертвоприношение ста быков. Вопрос, где на десятый год осады Трои брали сто быков, не был задан Гомеру и остается открытым.

Как и все люди, древние были более красноречивы в просьбах, чем в словах благодарности. Пусть боги хитры, они любили почести, и верующие пользовались их тщеславной близорукостью. Когда приходило время платить по счетам, в храме приобретали специальные наборы из сотни вылепленных из сала бычков — те и стоили дешево, и хорошо горели на жертвеннике.

Если вы наобещали богам сто мер зерна, на этот случай продавался мерный сосуд, котила, — он выглядел как настоящий, только был размером с наперсток. А уж если вы поклялись воздвигнуть алтарь (в первоначальном замысле из мрамора), то их муляжи археологи находят без счета — это глиняные штамповки величиной с ладонь. Формальные требования к честному слову, таким образом, соблюдались, впрочем, как и экономия.

Свинопас Эвмей у Гомера называется «божественным» — это неудивительно, ведь свинина была по карману только богачам. От свиньи мало толку — ни шерсти, ни молока. Свинина была предметом общественных мечтаний. Боги прощали за поросенка убийство человека.

Водоплавающая птица была в ходу со времен неолита. А вот кур разводили не многие любители декоративной фауны. Курицу называли «персидская птица», и есть ее было странно. Видимо, на ценителей курятины смотрели тогда так же косо, как взглянули бы на нас современники, если бы мы запекли попугая.

Мясо ели не каждый день, хотя вкус мяса знали все: боги (им доставалось немного жира и кусок хвоста), жрецы (вежливый кусочек за работу), прочее подавалось гостям на пиру. Излишки дарили беднякам, чтобы и те могли восславить богов и жертвователей.

Ели мясо только по праздникам, хотя праздников греки придумали немало. Жители италийского Тарента сетовали, что устают от праздников, ведь в Таренте их больше, чем будней: приходится иной день отмечать по несколько торжеств. (Речь идет о рабо-владельческой демократии, так что было кому работать.)

Каменистая Греция не обеспечивала себя хлебом, что делало ее зависимой от внешних поставок — из Египта, из Северного Причерноморья. Мельниц не было, зерно мололи в крупорушках — клали зерна между двумя плоскими выщербленными камнями и стирали в муку грубого помола, скрипящую на зубах. Впрочем, и этим греки гордились — от постоянного соприкосновения с песком каждый мог похвастаться начищенными зубами.

В Греции хорошо росла олива — дар Афины Паллады. Оливковое масло было нужно прежде всего для вечернего освещения, и только во вторую, но очень важную очередь — для еды.

Естественно, было отличное вино. Мы знаем, что лучшим считалось фалернское (неслучайно его уважала нечистая сила у Булгакова). Второе место прочно занимало вино с острова Хиос. Впрочем, все города имели собственные винодельни и соперничали в славе.

Каким было вино на вкус, сказать трудно. Греки классифицировали сорта вин по неожиданному принципу — по ценности для здоровья. «Вина, пользительные для печени». «Вина для почек». «Вина для стариков и женщин».

Употребление вина было необходимостью: в жаркой Греции отвратительная вода (проклятие Посейдона), в ней кишат вредные микробы, стерилизация воды кипячением еще не открыта. Алкоголь делал воду употребительной, и антропологи говорят, что греки, независимо от пола и возраста, выпивали полтора-два литра вина в день, добавляя в вино воды, чтобы не слишком захмелеть. Неразведенными пили только молодые легкие вина, которые до сих пор сохранили свое название.

Дикие яблоки и груши, неизвестные нам, воспитанным на селекции ХХ века, вязали рот. Лимоны и апельсины только начали свой долгий путь из безвестного Китая. Орех, называемый нами грецким, не был известен в классическую эпоху, ученик Аристотеля Феофраст, первый ботаник, считал его персидским растением. А «персидское яблоко» персик вообще в дикой природе не встречается. Не встречали его и греки. Диковинную «армянскую сливу», абрикос, привез в Грецию Александр Македонский.

Самой вкусной ягодой в Греции были фиги, они же смоквы или инжир. Впрочем, их на всех не хватало – они не подлежали вывозу за рубеж (то есть через дорогу), и специальные доносчики, сикофанты, выискивали инжирных контрабандистов. (Скорее всего, это выдумка, но греки любили приврать для красоты слога.)

В Греции, цветущей и экзотической, мало что росло и паслось. Еды было не много, и съедобное по умолчанию считалось вкусным.

Роскоши не было. Что проку от тысячи овец, если на столе овечий сыр, а на теле шерстяная тряпка с застежкой дай бог из серебра?

А что такое роскошь и зачем она нужна? Это нечто небольшое, редкое, дорогое и ненужное. Все необходимое, например, хлеб, стоит гроши. Бесполезное, скажем, жемчуг — состояния. Все назначение роскоши сводится к одному — она нужна, чтобы отличать богатых от бедных.

И первой роскошью стало стекло.

Сейчас всем очевидно, что стекло — одна из основ прогресса. Но если не выдумывать линзу для телескопа или микроскопа (а греки, хотя и открыли лупу, сделали из нее игрушку), то стекло — это просто не очень практичное чудачество, дорогое и хрупкое.

Когда Александру Македонскому подарили две стеклянные вазы, он повелел их тотчас разбить, так как боялся, что в военном походе все время будет думать, как бы одна из них не пострадала. А если одна разобьется, то еще больше полководец стал бы тревожиться о второй. Это могло помешать завоеванию мира, поэтому разумно было быстро отрыдаться по утрате обоих сосудов сразу, после чего осуществить экспансию на Восток.

Материальное благосостояние античного мира неуклонно росло. Драгоценности, незатейливые в архаические времена, утратили связь с мистическими оберегами и превратились в символ достатка.

Семиструнную лиру, на которой тренькал любой греческий парень, заменила изысканная девятиструнная кифара (что-то вроде академической скрипки), и виртуозная музыка стала частью быта богачей.

Поэзия, которая прежде рождалась в припадке вдохновения, стала прославлять заказчиков, и великие поэты Эллады начали воспевать любые оплаченные темы, вплоть до удачных покупок.

Дружеские посиделки, на которые приятели скидывались не меньше, чем втроем (по числу богинь красоты харит), но и не больше девяти (по числу муз), сменились роскошными пирами, где ради многодневного обжорства сотрапезники извергали только что поглощенную пищу и вновь набивали живот чем повкуснее.

Мир поделился на тщеславных транжир, соревнующихся друг с другом в роскошных чудачествах, и нахлебников — любителей поживиться за чужой счет («на-хлебник» по-гречески «пара-сит»).

Описание типичного пира римского времени сохранилось в романе «Сатирикон» — его сделал царедворец эпохи Нерона Петроний Арбитр.

Гостям подносят блюдо с яйцами. Все жадно тянут руки, но, едва надтреснув скорлупу, брезгливо отбрасывают яйцо. Там слипшийся зародыш гусенка! Ай, нет, это искусно сделанный из теста муляж, да и само яйцо — работа поваров. А из вот этого блюда, стоит его ковырнуть, вылетают щеглы и винноягодники, они носятся по залу, рабы с липкими прутьями ловят их. Гости в восторге, но и посмеиваются над хозяином — «втройне безобразным» богачом Трималхионом. Он — нувориш, вольноотпущенник, которому не стыдно было заниматься бизнесом. Не зная, куда тратить деньги, он закатывает многодневные банкеты для всех желающих, и римские бездельники собираются, чтобы наесться от пуза да еще и поглумиться над дурным вкусом бывшего раба. А тот продолжает чудачества ради сотен гостей, неизвестных хозяину ни в лицо, ни по имени. Например, вносят свиную тушу. О боги! Да она не выпотрошена! Позвать повара сюда. Тот приходит, дрожа, и умоляет о прощении. Он сам не знает, как он мог проявить такую рассеянность! Хозяин требует, чтобы тушу вскрыли немедленно. Гости затыкают нос, повар всаживает тесак в брюхо свиньи, а оттуда сыплются, шипя, жареные колбасы!

Новые нравы порождали новых героев: поэт Филоксен закалил руки и глотку кипятком, чтобы хватать и заглатывать жаркое, пока другие гости опасливо плюют на пальцы, чтоб не обжечься.

«Закат Рима начался с бесплатной раздачи хлеба безработным», — писал историк Плутах. Примечательно, что она состоялась еще при втором римском царе Нуме Помпилии, то есть рассвет Рима Плутарх видел подобным закату своей эпохи. Бедняки, наевшиеся объедками, сделали важное для себя и разрушительное для общества открытие: оказывается, можно неплохо жить и не работая.

К рубежу двух эр античная цивилизация вошла в фазу своего высшего подъема, а значит, и финала. В древние государства, один за другим становящиеся провинциями Римской империи, проникли два зла, о которых предупреждали мудрецы: богатство и бедность. Богатые не могли жить без бедноты, бедные кормились за счет богатых. Наступали «хорошие времена», а «хорошие времена», как известно, порождают слабых людей. Греко-римская культура увядала, но впереди еще оставались годы спокойной старости.

И нам, если бы мы имели возможность выбрать, в какую эпоху перенести вечер нашей жизни, выбрали бы спокойную пору Антонинов — благополучное бодрое время между величественной зрелостью Рима и его жалкой дряхлостью. И жили бы припеваючи, получая от государства в год денежное пособие, на которое можно купить и содержать четырех рабов. А можно его просто промотать на удовольствия.

И будем жить наконец спокойной жизнью, пока не придут варвары. ÷