Пионер подпольного русского рока, композитор, певец и наставник. Памяти Александра Градского
К 2021-му году Александр Градский — авторитет, культовый персонаж, всеми уважаемый и любимый. Вся страна знает его самого, но вот о его заслугах, о его творчестве — не особо. Подойди к любому случайному молодому человеку на улице и спроси, кто такой Градский, — скажет: «А, это тот, который в "Голосе" всех жёстко судит». Подойди к случайному человеку постарше — скажет: «А, отец русского рока». Граждане ещё постарше вспомнят, как Градский был классиком советской эстрады, исполняя песни вроде «Как молоды мы были». И все они, безусловно, будут по-своему правы. Но масштаб фигуры Градского настолько велик, что как-то однозначно ответить на вопрос о том, кем он был, просто невозможно.
Действительно, Градский был одним из основателей рока в Советском Союзе. Но не того рока эпохи 1980-х, который сегодня принято считать чуть ли не началом начал русской независимой музыки, а куда более раннего. Александр Борисович ещё в середине 60-х, вдохновившись творчеством The Beatles и сотоварищи, переносил только-только появившийся западный рок на советскую почву. Группы «Скифы» и «Скоморохи», в которых он играл, сегодня, скорее всего, никто особо и не вспомнит, но именно они стояли у основ андеграунда СССР и без них спустя 20 лет никакие Гребенщиковы, Кинчевы и Цои, возможно, и не появились бы. Не говоря о том, что те же «Скоморохи» со временем отошли от простого копирования западного звука, а начали комбинировать его с советской эстрадной манерой исполнения, в результате чего рождался диковинный прогрессив-рок со своим колоритом. Но больше всего в нём удивлял вокал Градского: глубокий, чуть ли не оперный, совершенно нетипичный для андеграунда.
Но в том и дело, что Александр Борисович не был героем исключительно подпольной сцены. Параллельно с запретным роком Градский пел вполне себе официальную эстраду. Ещё в начале 70-х его замечает Давид Тухманов, в 74-м он поёт «Песню о корабле» Эдуарда Артемьева, открывающую фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никиты Михалкова, а в 76-м — «Как молоды мы были» Александры Пахмутовой и Николая Добронравова. В этой песне молодой и пришедший из андеграунда Градский будто поёт прощальную оду старой советской эстраде, на место которой потихоньку приходит младое племя новых артистов.
В этом и был парадокс Александра Борисовича: он везде был своим, хотя, казалось бы, выступал за два противоположных лагеря — подпольный рок и официальную эстраду. Градскому всегда было интересно просто делать музыку, какой бы разнообразной она ни была.
Разнообразие это в творчестве Александра Борисовича проявилось во всей красе в 80-х. Будучи уже признанным со всех сторон артистом, Градский мог позволить себе экспериментировать на всю катушку, а главное — официально издавать все свои работы на пластинках. За 10 лет он выпустил с десяток альбомов, чуть ли не каждый из которых был уникальным. Потрясающие «Русские песни» с сочетанием русского фолка и минималистичной электроники. Мегаломанская рок-опера «Стадион» с участием Пугачёвой, Кобзона, Макаревича и кучи других звёзд. Помпезный «Человек», чуть ли не неоклассика, скрещённая с синти-попом. И так далее. Именно 80-е были расцветом Градского как композитора с его страстью к гигантским альбомным формам и постоянному поиску нового звука.
Хотя с распадом СССР Градский никогда не прекращал творить, но, как и многие советские музыканты, вскоре он превратился в символ. Поначалу — символ всего старого. Новые поколения артистов не особо желали изучать историю родной музыки, врываясь в шоу-бизнес без какого-либо понимания своих же корней. И только в начале 2010-х, с приходом на шоу «Голос» Градский превратился в почётный символ прошлого поколения. Символ, который надо безмерно уважать, но вот за что — непонятно. Сказать, что Александр Борисович ушёл из жизни непризнанным, конечно, нельзя. Но вот что его наследие до сих пор нормально не изучено — это абсолютно точно. И только когда-нибудь в будущем нам предстоит полноценно изучить феномен Градского, как композитора, поэта и в целом творца. Жаль только, что он это уже никогда не увидит.