Комиссар Уральской биеннале Алиса Прудникова — об искусстве во время пандемии, тренде на регионы и музейных объединениях

Мы специально над этим работаем! Делаем стратсессии, думаем про будущие биеннале, пытаемся понять, о чем нам захочется спорить следующие два года. Пытаемся понять, что носится в воздухе, что будет в Екатеринбурге, что в мире разлито как важная тема.

К теме про объятия, для которых есть время и есть время от них уклоняться, — мы долго искали правильную формулировку. Нам важно было прийти к чему-то базовому, физически ощутимому, личным границам, индивидуальному опыту. В январе 2020 года, когда мы придумывали эту тему, мы были заинтригованы новой нормой телесности, возможными и невозможными прикосновениями, ситуацией с харассментом. А еще поняли, что достаточно давно мы не говорили на тему тела. В 1990-е все кипело в искусстве темой телесности, преодолением границ, перформансы, сайенс-арт, и после этого тема тела как будто исчезла из выставочного мейнстрима. И вот томик Экклезиаста оказался очень кстати: наш куратор публичной программы Дима Безуглов сказал, что все придумано до нас и у нас есть время обнимать и время уклоняться от объятий.

Мы написали манифест еще до пандемии и долго не решались объявить эту тему, боясь, что нас будут осуждать за игру на хайпе, будто мы не замечаем проблемности этого момента сейчас. А потом приняли решение воспринять это как дополнительный вызов и просто идти в эту историю.

Пандемия сильно сказалась на работе над биеннале? Я недавно была на выставке в Вене, и организаторы сказали, что главная сложность ситуации сейчас — с визами и возможностью попасть в страну.

Мы долго не могли понять, сможем ли мы в принципе провести биеннале в 2021 году или нет. Кураторский конкурс запустили с опозданием примерно на полгода: объявили кураторов в октябре, хотя обычно делаем это в мае. Собрать биеннале за девять месяцев — большое напряжение для всех. Но мне казалось, что провести проект в 2021 году просто необходимо, что это будет работать как терапевтический жест. Когда мы узнали, что наша «сестринская» биеннале в Стамбуле — мы обычно открываемся почти синхронно — перенесла запуск на 2022 год, то подумали, что уж мы обязательно должны открыться в этом году. Здесь мы бы не справились без поддержки наших международных партнеров, которые софинансировали производство работ международных художников и рамках Года Германии в России — благодаря этой поддержке мы создали перформативный поворот на биеннале и 17 новых постановок для арены 360 градусов.

Но как выбрать художников и их работы, когда нельзя путешествовать? В этот раз с нами работает кураторский коллектив из Берлина — Чала Илэке, Аднан Йылдыз и Ассаф Киммель. Кураторы придумали оптимизационное решение: их ответом на тотальный локдаун в Германии была своя методология создания биеннале: они предложили стучаться в соседние двери к художникам, которые живут рядом. Берлин — это гигантский театр мира сегодня, где собрались художники из всех стран,там собрался многонациональный круг художников, с которыми кураторы дружат в повседневной жизни и из такого своеобразного принципа добрососедскости приглашают их в свой проект. Хотя даже такой подход потребовал огромных усилий с точки зрения визовой поддержки: каждого из этих художников мы вызываем специальной визой, которую подписывает вице-премьер РФ, огромное спасибо всем службам Министерства культуры и МИДа за это!

Раньше у биеннале был обязательно главный проект, где было сосредоточено высказывание куратора, и параллельная программа. Почему в этом году вы поделили основной проект на восемь площадок?

Мы думали, это облегчит нашу жизнь, что это будет история горизонтальной биеннале, нам хотелось уйти от логики выставки-блокбастера, когда собственные успехи считаем тысячами квадратных метров. Каждый раз хочется провести проект все больше и масштабнее: например, если в прошлом году было 10 тысяч м² выставочных площадей, то в следующем необходимо их собрать 15 тысяч. Нам хотелось уйти от суперконцентрированного пространства, где нужно провести день, чтобы в деталях рассмотреть проект, уйти от венецианского способа потребления искусства, когда ты гигантским залпом заглатываешь художественное содержание, перебегая с выставки на выставку, — в течение всего нескольких дней рассматриваешь проекты десятков стран-участников.

Еще в своем проекте мы давно не выходили в городское пространство, концентрируясь на больших заводских пространствах как выставочных площадках, и хотели попробовать распределить биеннале по городу. Джентрификация дошла и до Екатеринбурга — найти большое пустое заводское пространство в центре города уже практически невозможно. И вот опираясь на эту логику телесности, собирания опыта из разных локаций, мы были так увлечены историей со многими площадками и, можно сказать, не заметили, как разрослись до восьми выставок вместо одной. Это вышло красиво, но организационно самоубийственно.

Я подумала, что просто еще Екатеринбург сейчас бурлит и развивается и вы решили отразить географически точки его кипения.

Четыре основные площадки связывает единая идея трансформации. Для меня это важный момент, объединяющий все наши пространства. Все они находятся в важном моменте перехода, как «Салют», премьерный кинотеатр в Екатеринбурге, где выросли поколения, проходили важные фестивали. Это пространство, которое 25 лет было молодежным тусовочным пространством, вдруг закрывается и должно себя переизобрести. Город думает, что сделать на месте этого кинотеатра, который по разным причинам устарел как кинотеатр и требует перезагрузки.

В том же направлении мы смотрим и на пространство Главпочтамта. Почтамты часто находятся в центре городов и занимают крутые большие здания, которые в силу изменения технологий пустуют, уже не нужны и должны придумать себе новое назначение: стать информационными кластерами, коммуникационными хабами, чем-то современным. Оптико-механический завод, еще одна наша точка, благодаря партнерству с корпорацией «Ростех» пришел к нам сам уже второй раз: это действующий цех, построенный в 2016 году, и он выглядит лучше, чем многие музеи современного искусства. Я обожаю заводы, и это пространство — просто мечта из стекла и бетона с белым наливным полом, окнами от пола до потолка, потрясающе красивым светом. Гигантский цех наполовину заполнен станками, там производство идет, а половина цеха пустая, ее нам предоставили для выставки.

И наш уникальный цирк, который закрывается на реконструкцию впервые за 40 лет работы, на три недели полностью перезагружается современным искусством. Что мы можем предложить как альтернативу этой огромной индустрии? Руководство цирка тоже много думает об институциональной трансформации — они четко ощущают кризис внутри и понимают, что культурное предложение требует серьезной работы. Биеннале становится первым проектом современного искусства, который заходит в действующий цирк в России и предлагает собственную повестку.

Участие цирковой площадки стало одним из скандалов, связанных с проектом. Можешь прокомментировать отказ Алисы Горшениной принимать участие в биеннале из-за несогласия с выбором Екатеринбургского цирка как одной из биеннальных площадок?

Алиса была приглашена не кураторами основного проекта биеннале, а независимым куратором Владимиром Селезневым для участия в спецпроекте биеннале, выставке об истории нижнетагильской художественной школы. Это стало для нее поводом высказаться о протесте против цирков как таковых. Насилие как таковое, насилие над животными — это больные вопросы наших дней, и российское общество, к сожалению, еще далеко от их разрешения. Я не думаю, что можно примирить позицию зоозащитников и сторонников цирковой дрессировки, но если бы такой проект, как наш, привлекающий пристальное внимание граждански активного сообщества, не пришел в цирк, проблема животных в цирке, вероятно, не обозначилась бы так остро в текущей повестке, а продолжала бы существовать в определенной резервации. Для нее не существует радикального сиюминутного решения, но тот факт, что о ней стали активнее говорить, позволяет надеяться на перспективы в ее решении. Задача биеннале — проблематизировать привычное, традиционное, предлагать новые прочтения. То, что мы пришли в пространство цирка, значит, что мы видим другое будущее для цирка.

На мой вкус, главный блокбастер этого года — инсталляция из зеркал Кононова-Гредина в карьере Сатки. Кажется, что ему вполне может позавидовать сам Олафур Элиассон. Есть ли в этом году проект, который может с ним конкурировать по масштабу?

Да, это самый грандиозный ленд-арт-проект биеннале. С 2012 года работаем с Саткой, ходим по этим карьерам компании «Магнезит», смотрим на них и в своем воображении примеряем и Гормли, и Олафура. Мы делали этим студиям предложения, но я горжусь, что русский художник Василий Кононов-Гредин стал автором проекта и сделал грандиозную работу из 250 зеркал по всем склонам карьера. Эта работа суперпростая, в ней никто не изобрел велосипед, миллион художников используют зеркала в своих инсталляциях, но именно эта специфичность карьера, его сложная структура, его география собирает проект и делает его уникальным. Тот факт, что в карьере есть озеро, которое постоянно поднимается, делает историю особо поэтической: через 1,5 года карьер будет затоплен со всеми зеркалами и отражениями. Очень изящное размышление о победе природы над индастриалом.

Вообще, если говорить об изменениях в связи с пандемией — мы очень чувствуем изменения в глобальном интересе людей к путешествиям по стране. Мы уже три выпуска биеннале работаем с арт-индустриальными маршрутами и видим, как востребованы стали путешествия по Уралу. Поселок Сокол или Черноисточинск, города Кыштым и Полевской — эти места становятся направлением для путешествий и опыта переживания искусства. Благодаря Владимиру Селезневу, куратору арт-резиденций этого года, у биеннале формируется физический след и наследие — объекты и работы резиденций этого года в основном работают с городской средой и останутся в городах и после биеннале. Проекты биеннале в этом году реализованы в девяти городах в Свердловской, Челябинской и Тюменской областях.

Да, я как раз хотела спросить, помог ли карантин нашему вниманию к регионам?

У пандемии нет и не может быть позитивных эффектов. Но это сайд-эффект произошел и невероятно играет на руку регионам в целом и конкретно этой теме про экспедицию что-то маленькое, странное и интересное. Все захотели и вдруг поехали в город Сокол, Верхнюю Пышму. Если раньше я чувствовала этот снобизм: ой, я лучше в Ниццу, Венецию, то теперь появилось много здорового любопытства к городам вокруг, люди поездили, увидели, как много всего неоткрытого, непрочувствованного в родных землях и как интересно этим заняться. Я чувствую другую энергию и волну интереса.

Арт-индустриальные маршруты мгновенно раскупаются, а меня лично совершенно поразил город Асбест, где как раз добывают этот минерал из земли, его дробят на волокна, потом их в огне взбивают, как сладкую вату, потом эта вата проходит многие стадии обработки. А на выходе получается искусственная почва, в которой выращивают фермерские огурцы и помидоры, и эта почва считается самой здоровой из возможных. Люди, которые едут в этот тур, смотрят карьеры, им дают полазить по БелАЗам, а потом отвозят в ДК Асбеста. Здание ДК было построено в 1951 году, премировано как первый ДК сталинского ампира. В этом ДК висят работы знаковых соцреалистических уральских художников, работает в резиденции резидент из Швеции Бехзад Хосрави Нури и создает социальную скульптуру, детскую площадку, которая развивает его важную идею невидимого горожанина. И потом эта площадка переедет в пространство городского парка.

Ты чувствуешь, что столичный снобизм за последний год поумерился?

Думаю, у нас всех произошла глобальная переоценка своего места, мы вдруг поняли важность личного пространства, считаного количества метров вокруг себя. Это глобальная трансформация интереса к тому, что рядом. И благодаря нашей программе этот переход сильно чувствуется.

В 2019 году ГЦСИ, в котором ты работаешь, объединили с Пушкинским музеем. Приставка ГМИИ изменила вашу работу?

Приставка ГМИИ —это новый вызов и ответственность. Наша работа внутри музея дала нам новых партнеров, например, пространство почты появилось благодаря тому, что ГМИИ подписал с Почтой России соглашение о стратегическом партнерстве, планирует глобальную интервенцию современного искусства в почтамты по всей России. Это дало нам продакшен-команду, которая работает со мной на проекте «Немосква», теперь на биеннале. Очень благодарна всем службам музея, для которых проект биеннале новый и совсем немузейный, и многие процессы приходилось прямо изобретать специально под нас.

В этом году для биеннале вы объединились даже с ювелирным магазином AVGVST. Ты тоже видишь глобальный тренд на объединение институций, кураторов в кураторские команды и так далее? Закончилось время одиночек и эгоцентрических амбиций?

Как минимум еще музейная четверка появилась совсем недавно. Это большой тренд на объединение, который я чувствую по Всемирной биеннальной ассоциации, когда мы обсуждаем на наших программных комитетах, размышляем, как можем оказать поддержку биеннале, как делать нишевые работы, как сделать так, чтобы мы получали общие гранты на реализацию программ или обмен сотрудниками. Это помогает и с современными маркетинговыми программами, ориентированными на несколько стран — так обидно, мы почти дожали со Стамбулом Turkish Airlines, чтобы делать профессиональный самолет, арт-самолет из Екатеринбурга в Стамбул. Но случился ковид. И в этот раз у нас настоящий бум коллабораций. Благодаря Фонду Прохорова и Дианы Вишневой мы делаем перформансы с самыми крутыми местными командами. С любимым ювелирным брендом AVGVST получилась уже полноценно художественная коллаборация про корунды и их роль в ювелирке советского времени. Администрация города помогла договориться, чтобы главные проспекты города освещались фирменным розовым цветом биеннале. Пришло время объединения ресурсов и постоянного расширения границ. И у нас появились помимо больших промышленных партнеров — «Ростех», «Сибур», «Металлоинвест» — партнеры, которые декларируют модный образ биеннале: это прежде всего ЦУМ, его новое пространство в Ельцин Центре тоже станет поп-ап-площадкой биеннале.

Знаю, у директоров главных мировых музеев есть свой чат, где они обсуждают новости. А у комиссаров биеннале? Вы сплетничаете об общих знакомых?

Есть ассоциация International Biennial Association, в правление которой я вхожу уже четыре года. Да, конечно, есть чат с активной жизнью в нем, общение с биеннальщиками было одной из моих главных отдушин во время карантина. Мы встречались каждые две недели, были большие зумы, планерки. Я чувствовала, что, несмотря на закрытые границы, жизнь продолжается. Чаты у нас не особо активны, но в зумах жизнь бурлит.

Давай поговорим с тобой о проекте «Немосква», поезде с лучшими мировыми кураторами, которые искали таланты в российских регионах — а потом вы показали результаты экспедиции год назад в Питерском «Манеже». Мне интересно вот что: ты считаешь, проект «Немосква» изменил отношение к регионам? Художники, которых я знаю и которые показывались на проекте, вообще не подорожали.

Немосква — важный кирпич в формировании тренда на регионы, как новый черный. Но всему нужно время. Чтобы Екатеринбург в арт-статусе стал таким, как сейчас, потребовалось десять лет работать над биеннале и больше 20 лет работы ГЦСИ. Огромный ресурсный разрыв, ощущение новой энергии из регионов, появление региональных галерей на ярмарках в Москве — это все уже происходит.

Ты уже немало лет возглавляешь ГЦСИ и Уральскую биеннале. Не чувствуешь, что в России все, даже самые молодые и прогрессивные менеджеры культуры, имеют тенденцию задерживаться не на два и на три срока, а в своем правлении приближаться к рекордам Пиотровского и Антоновой?

Сегодняшнюю музейную политику сложно оценивать сроками конкретными. Сейчас происходят классные процессы объединения и в музейной сфере — буквально недавно создали музейную четверку, музеи принимают театры, делают новаторские программы. Мне очень понравилось высказывание директора музея Стеделек в Амстердаме, что сегодня музеи не собирают историЮ искусства, а историИ искусства, те самые «сторис». И сегодняшние директора собирают каждый свою «ленту».

Последнее биеннале тебя изменило?

У меня изменилось многое в жизни. Прежде всего я разрешила себе оставить время на то, чтобы наслаждаться результатом. Мы давали важную установку себе на этом биеннале — не заняться перепроизводством, потому что на пятой биеннале мы нашли только одного человека, который из экспериментальных соображений поставил себе задачу сходить на все мероприятия. Никто даже из команды этого не сделал. Я себе на этой биеннале намеренно оставляю время сходить на то, что мы делаем, как следует все осмотреть и иметь возможность это все впитать.

Эгемен Демирчи на Главпочтампте — возможность отправить письмо в 2021 год и специальный договор с Почтой России, что они принимают письма из проекта на столетнее хранение. Плюс послание всему городу на фасаде: «Во все завтра зпт в которые мы предпочитаем не верить тчк».

Яэль Бартана и ее видео «2 минуты до полуночи». Диалог с фильмом Кубрика «Доктор Стрейнджлав» — перевернутая ситуация и 50 минут заседания женского правительства, которое решает вопрос красной кнопки, запускающей ядерную бомбу. Удивительный микс реальных экспертов по оружию, кураторов, активистов и актеров.

Павел Отдельнов создал самый пронзительный проект на биеннале — «Звенящий след»: резиденция — тотальная инсталляция в поселке Сокол рассказывает о локальной истории советского атомного проекта. «21 комната» — история в пустых коридорах бывшего общежития закрытой научной лаборатории. Мне кажется, очень ценно знать о скрытых страницах истории страны именно через такие художественные переживания.

Руно Лагомарсино — We («Мы»), точкой отсчета для кураторов основного проекта стал роман Замятина «Мы», а каждая из площадок биеннале — одним из протагонистов этого романа. Эта надпись состоит из тысяч гвоздей, объединенных тонкой медной проволокой, а в блестящем наливном полу завода она отражается узнаваемым словом «мы» по-русски. Это не входило в замысел художника, но стало дополнительным смыслом, созданным магией биеннале.

Fehras Publishing — «Мыльная постмодернистская вода в ванне» (2017). Фильм «Мыльная постмодернистская вода в ванне» переносит зрителя в недалекое будущее, в языковую лабораторию, где исследователи анализируют тела людей, которые надолго потеряли сознание из-за чтения двуязычных книг по искусству. Это странное явление привело интеллектуалов, художников, кураторов и посетителей выставок к параличу и коме. Это очень смешной проект очень про нашу жизнь в искусстве.