«Петровы в гриппе» — фильм, который обретает новый смысл теперь, когда Россия закончила выступление и в Венеции, и в Каннах
Канун Нового года в маленьком городке, время пробуждения злых духов и подведения итогов — которые в России, кажется, подводят и сами духи. В переполненный автобус заходит первый Петров в гриппе — автослесарь (Семен Серзин) с черными дырами под глазами, колючей щетиной и грязной дубленкой, что есть сил предупреждающими: не приближаться! Но фокус в том, что в новом мире без личных границ (удивительное предсказание писателя Алексея Сальникова) все вокруг только и будут, что лезть к Петрову в печень и душу. Из автобуса выкинут, предварительно доломав вставную челюсть, деда — сталиниста, сексиста и, кажется, педофила. На остановке прямо на глазах у Петрова какая-то дружина в масках расстреляет врагов народа — чиновников и бизнесменов. А товарищ майор с красной корочкой (Юрий Колокольников) похитит героя и заставит пить водку прямо в катафалке, на гробе с живым человеком, Живой человек (певец Хаски) встанет и пойдет. Водитель катафалка придет в ужас: заказ есть, тела нет. Начнется странная погоня. В «Петровых в гриппе» странное вообще все. Чулпан Хаматова здесь играет библиотекаршу, способную разогнать поэтический кружок (с участием настоящих литераторов: в фильме вообще столько камео, что он кажется реестром — или ковчегом — деятелей культуры) с помощью приемов джиу джитсу. На неведомых дорожках следы невиданных зверей — например, вампиров, охочих до русской крови. На ржавых кухнях — страстные беседы про геополитику, переходящие в смертоубийство. В небе — летающие тарелки. И у всех в городе — повышенная температура. Так что одиссея Петрова — во многом игра воображения. Или все-таки нет?
В июле «Петровы в гриппе» были одним из двух дюжин фильмов основного конкурса Канн, которые нужно было посмотреть за считанные дни — и тогда от встречи с ними почти не менялась температура тела. В глаза бросались в первую очередь недостатки фильма: повторение одних и тех же приемов; ставка на технику, а не не историю; нагромождение сцен, не создающих пресловутой добавочной ценности; решение не бороться с хаосом оригинальной книги, которую то лихорадило, то топило во сне. А главное — обескураживающая вторичность по отношению к «Стране Оз» Василия Сигарева, где тоже жил злой дух Рождества, который выводил нас на чистую воду — да только вода эта в Новый год была ледяной и черной.
В сентябре, когда фильм выходит в российский прокат, расклад сил уже совершенно другой — теперь это первый из четырех всадников отечественного кино, которые несут нам тревожные вести о нас самих. Три других — «Дело» Алексея Германа-младшего («Особый взгляд» Канн), «Капитан Волконогов бежал» Наташи Меркуловой и Алексея Чупова (основной конкурс Венецианского фестиваля) и «Мама, я дома» Владимира Битокова (венецианская программа «Горизонты»). И по этим фильмам ясно, что говорить о действительности на экране теперь можно только на одном языке — языке фантасмагории, абсурда, театрального реализма, белой горячки.
В «Деле» провинциального учителя собираются судить за пост в фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) — а тот, сидя под домашним арестом, возводит вокруг себя малометражную Нарнию: читает собаке стихи, общается сам с собой на пяти языках, носит японские маски. Такая вот внутренняя эмиграция, которая перестает быть выбором — и становится предписанием суда.
«Капитан Волконогов бежал» — громкое высказывание про бюрократически узаконенную гражданскую войну и ожидание войны мировой, про палачей и про жертв, про невозможность примирения с другими и собой и про неоднозначность сотрудничества с властью (в каком-то смысле Министерство культуры на открывающих титрах — уже часть драматургии). И, конечно же, про русскую душу, которую, возможно, и не стоит спасать: герой-энкэвэдэшник весь фильм хочет испросить прощения у своих жертв, чтобы попасть в рай, а авторы решают, стоит ли его туда пускать. Но как выглядит этот разговор о дне сегодняшнем? Как разговор о вечном: время действия — 1937-й год, но футуристические граффити и дикие костюмы героев и злодеев превращают якобы историческую драму о Большом терроре в фантастическую антиутопию, фильм-погоню, пижонский триллер, «Эквилибриум» по-советски.
«Мама, я дома» и вовсе фиксирует потный клинч между реальностью и абсурдом, фантазией и правдой. Матери — русской женщине, живущей в кавказской республике — приходит секретная похоронка из Сирии: сын-мусульманин служил в ЧВК и погиб, тела нет, но есть пять миллионов рублей, которые Родина готова обменять на молчание длиною в жизнь. Но мать, которую Ксения Раппопорт играет так, что ее порой не отличить от Фрэнсис Макдорманд из «Трех билбордов на границе Эббинга, Миссури», молчать не намерена. И чтобы она не подняла на уши весь город (который что есть чиновничьих сил ждет приезда президента), осуществляется абсурдная спецоперация. Матери присылают нового сына, которого играет Юрий Борисов, похожий на Т-1000 из «Терминатора-2».
Бескомпромиссный абсурд «Петровых в гриппе» на фоне такого репертуара обретает новый смысл: а иначе сейчас и нельзя, чем гуще, тем лучше. У всех вокруг — повышенная температура, и никто не намерен соблюдать границы — от государственных до личных. Лечиться поздно, но можно воспользоваться возможностями измененного сознания — и постараться увидеть сообщение в бреду. Самая пронзительная и человечная из сюжетных линий «Петровых в гриппе» — это воспоминания героя о его советском детстве, об утреннике в детском саду и о папе с мамой, которые ходили по дому голыми и любили друг друга вопреки всем штормам за окном. Как и в «Человеке из Подольска» (другом фильме про гибридную войну кино, театра и литературы), сцены из детства даются от первого лица — и это окончательно стирает грань между зрителем и героем. Так вот, бесконечная нежность, оранжевое тепло и электрическая доброта этих эпизодов потом в считанные секунды превращаются в кошмар: зайчики на утреннике становятся монстрами, снегурочку тошнит, а Дед Мороз хохочет, как дьявол. Самое сакральное, что у нас есть — детство — превращается в родовое проклятие. Прошлое проглатывает будущее, не поперхнувшись. Оправдания отягчают наказание. Если лет на десять подменить «Иронию судьбы» в новогоднем эфире «Петровыми в гриппе», то наша температура, может быть, и придет в норму. Ну а пока от фестивального кино пользы, как от носового платка: лечить не лечит, но сопли подбирает.