«Джон Уик» встречает «Рататуя»: «Свинья» — главный инди-фильм этого лета
Это уже как три года общее место: снявшись в ревендж-хорроре «Мэнди» (а затем и в ряде схожих картин), актерское реноме Николаса Кейджа стало — без нареканий, как бы между прочим — воплощать фигуру утраты и реакционного мщения, мирного человека-горы, потерявшего близких и вынужденного взяться за алебарду и устроить Гран-Гиньоль.
«Свинья» кажется логичным продолжением прошлых свершений: у героя Кейджа что-то заберут, он начнет точить кинжал, проваливаясь в хоррор / психотическую драму / триллер или во все разом. Сюжет к этому располагает: обитающий в орегонских чащах отшельник Роб живет, перебивается корой да мышами, вместе со своей свиньей ищет трюфели, но никогда их не ест. Если вы видели трейлер или читали аннотацию — свинью похищают. Картина — как и прочий кинематографический подлесок, эксплуатирующий популярность ревендж-фильмов, — беззащитна от сравнений с «Джоном Уиком», где вместо собаки натурально подложили свинью.
Надо сказать сразу: «Свинья» — нечто другое; фильм-перевертыш, фильм-престидижитатор, фильм-волхв, меняющий обличье каждые 20–30 минут. В этом не стыдно признаваться: он обманет и насмотренного зрителя, и конвенциональные ожидания девять раз из десяти. Первым, самым наивным, было ожидание bullet hell’a — жанра, который не обходится без торжественного салюта из гильз. Вторым — ожидание чего-то похожего на каннский фолк-хоррор «Агнец», в котором исландская пара фермеров влюбляется в ягненка и это ни к чему хорошему не приводит. Миновав все интуитивные радары, «Свинья» оказывается тем, чего от нее меньше всего ждали, — странной боковой, а оттого не менее интересной веткой кинематографа. Драмой с элементами триллера и боевика (как бы странно ни звучало сращивание этих жанров-антагонистов). Если попытаться описать его через аналогии, выйдет что-то гомерически смешное вроде «Джон Уик» встречает «Рататуй» — и, поверьте, в мире, где никто уже ничему не удивляется, это работает.
Роб (Кейдж) — бывший шеф-повар, сплав Гордона Рамзи и Томаса Келлера — изменил гастрономическую сцену в Портленде, а возможно, и во всей Америке, но бросает все и по-толстовски уходит с мешком сухарей в лес. Роб живет в деревянной лачуге со свиньей, ищет с ней черный трюфель и продает его Амиру (Алекс Вульф), приезжающему раз в неделю в самое сердце леса на Chevrolet Camaro. Первые двадцать минут невозможно смотреть без мысленных иронических кавычек: двое в маске крадут свинью, Роб отправляется в Портленд, где — на манер джон-уиковского отеля «Континенталь» — существует тайная сеть работников гастрономической сцены с подпольными ресторанными боями и — уже на манер отечественный — понятиями и криминальными авторитетами. «Свинья» — с переменным успехом — берет «Джона Уика» и просто меняет его понятийный аппарат: вместо убитого пса — украденная свинья; вместо братства киллеров — полумистическое ложе шеф-поваров; вместо русского мафиози — главная фигура в мире орегонской кулинарии.
Здесь случается первая обманка: режиссер фильма, дебютант Майкл Сарноски, ставит перед собой подрывную задачу — снять заявку на боевик о мести и тут же его упразднить, проигнорировать его пафосно-героическое измерение. Сарноски интересует, почему столь привлекательный мир высокой кулинарии был исключен его героем и зачем ему старая свинья, если Амир обещает найти новую, а другой герой предлагает заплатить за нее 25 тысяч. Пусть «Свинья» в довольно обескураживающей манере цитирует в одном месте известные боевики, а в другом инди-драмы, но метафорическая одиссея за свиньей предлагает, опять же странную, оптику о том, часто ли мы совершаем то, что по-настоящему настоящее в наших жизнях.
Роб помнит каждого гостя, каждую приготовленную порцию голубятины на картофеле гратен, он помнит каждого сушефа, с которым работал. Но после оглушительной карьеры предпочитает уединенность четырех деревянных стен медийности Джейми Оливера. Пожалуй, главный автокомментарий фильма — в разговоре Роба и его бывшего подмастерья, теперь дорвавшегося до позиции бренд-шефа и подающего эмульгированных морских гребешков с черничной пеной: «Ведь ты всю жизнь хотел открыть английский паб», где подавали бы обычный comfort food и пиво. Здесь умозрительный поклонник метамодерна может заговорить о модной сегодня новой искренности, с которой (и о которой) на самом деле говорит этот фильм. Только нет никакой новой — или старой — искренности, есть просто искренность; и она здесь — в истории о человеке, который отправился на поиски своей свиньи, ведь это то настоящее, что еще осталось.