Артисты фестиваля Правила жизни Weekend: фронтмен группы Zoloto — о кавере на Шуру, музыкальном менталитете и кризисе 30 лет

Этап, когда, грубо говоря, выбираешься из подвала. Приходится активнее шевелить мозгами или искать грамотного менеджера, который умеет разруливать проблемы. Плюс к тому моменту я уже начал мыслить по-другому: надоел рок в чистом виде, и я начал больше экспериментировать, больше погружаться в продакшен других жанров. Начались разногласия в группе, и в итоге каждый остался при своем. А к названию Zoloto я пришел позже: мы закончили тур, я приобрел достаточный опыт, чтобы изменить музыкальный стиль, и решил не тянуть за собой старое название с телевизионным бэкграундом. Новый этап — новое имя. Zoloto — мой продюсерский проект. После «Главной сцены» нам предлагали продюсерские контракты. Игорь Матвиенко, например, предлагал. Но я выбрал самостоятельный путь. И осознавал, что он будет длиннее, потому что у меня нет такого ресурса, как у Матвиенко. Но я прекрасно себя чувствую на этом пути. С каждым годом набираюсь опыта, отвечаю не только за музыку, но и за весь движ, который происходит вокруг группы. Это бодрит. Если ты меня спросишь, кем я себя вижу через какое-то количество лет, то точно не только музыкантом. Хочу прокачать именно продюсерскую мышцу, понимать с ходу, за какие ниточки нужно дернуть, чтобы механизм заработал.

Других артистов в том числе. Не хочется в 50 лет мотаться в туры. Хочется заниматься творчеством, связанным с музыкой. Когда ты благодаря опыту можешь помочь кому-то раскрыть его проект.

Я в поиске правильного звука. Наш второй альбом («Все вернется» вышел в декабре 2020-го. — Правила жизни), например, кардинально отличается от первого и уже привлек чуть иную аудиторию. Хочу прийти к собственному неповторимому звуку — это самое важное для меня как для музыканта.

Если честно, второй альбом новый лишь условно, я его таким назвать не могу. Все песни — еще времен Cardio Beat, я как будто спродюсировал самого себя десятилетней давности. Некоторые текстовые и музыкальные ходы для меня нынешнего уже неприемлемы. Тем не менее я постарался найти компромисс с самим собой. Тем более что времени было предостаточно — альбом делался прошлой весной. Весь альбом я записал на гитаре с нейлоновыми струнами, а она по звучанию как раз ассоциируется с испанскими мотивами. Я вообще учился играть на такой гитаре, это прямо мой инструмент. Латино-американский код привнес наш трубач Виталий Филонов. Он в момент создания альбома был в Краснодаре, его отец вырезал из дерева перкуссионные инструменты, которые тоже звучат на записи. Но главное: его жена — кубинка. Кто-то даже начал говорить, что наше звучание напоминает Агутина. Везде, где слышится Агутин, это Виталий.

Я еще в детстве слышал, какое огромное количество песен (в меньшей степени из 1980-х, в большей — из 1990-х) с очень крутой мелодией испорчены битом. В них песенный потенциал будто бы шире, чем то, что в результате заколотили под бит. Не скажу, что я фанат Шуры или что его песня для меня знаковая, но когда я стал играть ее на пианино, появилась меланхолия. Я развил это аранжировочно и понял, что альбому не хватает как раз такого звука. Автор песни, Павел Есенин, к слову, респектнул мне за кавер. Я давно слышал, что он супермузыкант. Было очень приятно услышать от него добрые слова. Если автору нравится, значит я все сделал правильно и попал в цель. Я, например, пока не слышал ни одного классного кавера на свою музыку.

На альбоме «8 месяцев в Вегасе» (первый альбом Zoloto, вышел в 2019 году. — Правила жизни) много отсылок к русской музыке последних 20 лет. В России довольно долго был период, когда музыканты делали вид, что у них окна выходят не на Чертаново, а на лондонскую улочку в густом тумане. Это же вранье. Ты живешь в другой культуре. Можешь сколько угодно слушать джаз, электронную музыку, делать вид, что один врубаешься. Но садишься в такси — слышишь по радио Таню Буланову, приходишь на праздник — родители танцуют под какой-нибудь шансон. Глупо открещиваться от музыки, которая так или иначе у тебя в крови. Я рад, что прошло время, когда люди постсоветского пространства стеснялись самих себя. Люди, которые в детстве мнили себя рокерами, начинают понимать, что в девяностых было много классной поп-музыки. А где рок, который они превозносили? Куда пропал — непонятно. Или помните, как «Афиша» пропихивала инди-героев, поющих на английском языке? Прошло не так много лет, и где они? В них не было никакой внутренней сути.

Именно. Из этих людей вырастает «Франкенштейн», когда они пытаются петь на русском. Ну как ты можешь петь по-русски, если тебе нечего сказать? По-английски можно пролепетать что-то красивое, а с русским языком так не работает. Сразу же банальности вылезают, и видно всю пустоту артиста.

В последнее время все пытаются докопаться, что же в казахах особенного.

У меня нет ответа. Может быть, это попытка найти собственную идентичность. Мне сложно сказать. С рэперами понятно: афроамериканцы подчеркивают идентичность с помощью жаргона, для них принципиально происходить из низов и дружить с гангстерами и наркоманами. Казахи подчеркивают идентичность через рассказ о нелегкой жизни, о своем районе. Но я из столицы, мне сложно судить.

В Казахстане никогда не сталкивался. Но опять же — не могу говорить за всех, потому что я жил в Алматы, в культурной столице, куда во время войны эвакуировали интеллигенцию. Там я не сталкивался с национализмом или чем-то подобным. Задумался об этом всерьез, когда переехал в Россию и обнаружил, насколько острым был этот вопрос в конце нулевых. Но меня не ущемляли.

Все, кто переехал сюда из Казахстана и мутит что-то творческое, знают друг о друге. Мы, когда появляется возможность, стараемся коллаборировать с молодыми артистами. Но все держится не просто на землячестве, а на искреннем интересе к чужой деятельности, на респекте. Мы понимаем, о чем творчество друг друга, что каждый хочет донести. Возможно, это потому, что мы все из Казахстана, и в другой стране это имеет ценность. Когда мы объединяемся, получается уже что-то новое, интересное, аутентичное и по-своему классное.

Я считаю, что достоин большего. И не просто потому, что достоин, а потому, что знаю, куда иду. Мне пока как будто бы нечего терять.

Сто процентов. Это же своего рода синусоида. Я переживал взлеты и падения еще с прошлой группой. Сначала вы уверены, что всегда будете собирать тысячные залы, а затем снова выступаете для 15 человек.

Это не неудачи, а проверочные этапы. Грубо говоря, за тобой идут сто человек, и с каждой неудачей какое-то количество людей отваливается. Значит, им не хватило либо веры, либо работоспособности. Но ты чем больше преодолеваешь, тем больше получаешь. Не знаю, как это работает.

Нет.

Мне в целом интересна религия, но не с точки зрения фанатичного вовлечения, а с культурологической стороны. Любопытно, как разные религии трактуют простые вещи. Моя бабушка довольно религиозная. Когда мне предложили сняться для казахстанского Правила жизни, я привез своего друга-фотографа в бабушкину квартиру: у нее очень много икон — на их фоне мы и сделали фотосессию. Вышло очень стильно: загадочно, необъяснимо и с уважением к теме.

30.

Кризис был скорее до 25. Я все время думал: «Что я делаю? Что со мной происходит? Мне вот-вот 25 лет!» А когда шагнул в 25, выдохнул: «Да, мне 25, я доволен тем, что уже сделал, и перспективами, которые вижу». В 30 тоже доволен. Думаю, кризис 30 впереди — когда настигнет осознание, что полжизни пройдено или что-то в этом роде. Мне сейчас очень комфортно. Мне нравится, что происходит вокруг, к чему я пришел и куда я иду. Я это абсолютно принимаю.