Звезда «Уроков Фарси» Ларс Айдингер — о природе зла, нацистской идеологии, «Дау» Хржановского и России

В новом фильме Вадима Перельмана «Уроки фарси» (в прокате с 8 апреля) Айдингер играет нацистского офицера Коха, который хочет выучить фарси, чтобы после войны уехать в Иран и открыть там ресторан. Его учителем становится еврей Жиль (Науэль Перес Бискаярт), спасшийся от расстрела, прикинувшись персом. Жилю придется придумывать неизвестный ему язык на ходу.

Подробнее об этом психолингвистическом триллере, о своем методе, об исследованиях души человечества, о «Дау» и Серебренникове — в большом интервью Айдингера для Правила жизни.

Вы как-то сказали в одном из своих интервью, что «самый большой страх для актера — это чувствовать непреодолимую дистанцию между собой и персонажем». Как вам удалось преодолеть эту дистанцию в «Уроках фарси»? Мне кажется, в данном случае она действительно непреодолима.

Не думаю, что это так. Это наша новейшая история. Мой дед воевал на войне, мой отец родился в это сложное время. Они меня и воспитывали. Это до сих пор сильно влияет на нашу страну.

Мне всегда важно быть честным перед собой. Это воспоминание нации все еще живет внутри меня. Конечно, было бы проще сказать, что я к произошедшему тогда не имею никакого отношения, но это неправда. Травма все еще чувствуется. Вот о чем подумайте: в 1980-х события Второй мировой войны ощущались так же близко, как сейчас 1980-е воспринимаются из 2021-го. Мое детство прошло в 1980-е, потому что я родился в 1976 году, и для людей того времени война была все еще в настоящем.

Я взялся за эту роль, чтобы показать, насколько близок мне самому этот персонаж, сколько частичек его характера во мне. Думаю, что я так обычно и работаю — пытаюсь найти некоторые аспекты персонажа внутри себя.

Возможно, вам это помогло понять и принять своего героя, потому что он сам по себе очень амбивалентен. Он же просто повар и постоянно говорит, что не знает, куда отправляют евреев. Как вы его видите? Он проживает жизнь, занимаясь самообманом?

Понимаете, настоящих злодеев в реальном мире не существует. Они есть во многих художественных историях. Быть злодеем — означает творить только одно зло и ничего более, но, как вы сказали, все люди амбивалентны, поэтому в нас есть плохое и хорошее. «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым» (мгновенно цитирует «Гамлета» по памяти; здесь — в переводе М. Лозинского. — Правила жизни).

Это больше о морали и понимании, но не все люди готовы это осознавать, поэтому очень легко сказать, что я не разделяю каких-либо ценностей, особенно в контексте Второй мировой. Очень легко отречься от мнений прошлого. Я сейчас не хочу сравнивать национал-социализм с капитализмом, но думаю, что в будущем люди будут спрашивать представителей моего поколения: почему вы не смогли противостоять капитализму? Почему вы работали в этой системе и тратили деньги? И, возможно, спустя время я скажу, что, конечно, я был против всего этого. Но важно понимать, что фашизм, национал-социализм поддерживало большое количество людей. Они выиграли выборы, так как большинство немцев проголосовали за Гитлера, потому что он был совершенно другим диктатором в начале своей карьеры.

Важно понимать, что за диктаторами всегда стоит большое количество людей — один человек сам по себе не способен стать таким сильным и влиятельным. Сейчас, говоря о событиях прошлого, люди пытаются заставить нас (и самих себя) поверить, что они были против диктатуры. Невозможно встретить немца, который бы спокойно сказал, что его предки воевали за нацистов или были нацистами. Каждый скажет, что его дедушка с бабушкой были против нацистской идеологии, но это же настоящая ложь. Поэтому мы должны наконец-то встретиться с правдой лицом к лицу и принять тот факт, что мы были причастны к этому.

Давайте на секунду вернемся к вашему герою, офицеру Коху. Каким он кажется вам человеком?

Вообще я всегда затрудняюсь отвечать на такие вопросы. Мне всегда недостаточно слов, чтобы рассказать о своих героях парой фраз. Это то же самое, если бы вы спросили меня: «Кто я?» Вполне возможно, что вы зададите такой же вопрос кому-то другому и они с удовольствием ответят, используя разные клише.

Лично меня поразило то, что Клаус Кох постоянно чувствовал страх. Вся его персоналия состоит из одного страха. В фильме есть целая сцена, где он весь дрожит и заикается, он просто не может говорить, потому что ему очень страшно. Именно через такие элементы мы узнаем о персонаже. Ему страшно, что над ним начнут издеваться и насмехаться. И так получается, что Жиль этим и занимается — насмехается над ним. Только он это делает не для того, чтобы унизить его, а чтобы выжить. Еще у Коха есть проблемы со своей родной речью, ему очень тяжело говорить на немецком. Но когда он начинает учить и разговаривать на придуманном фарси, то ему легче выражать свои эмоции, он даже начинает сочинять стихотворения. Новый язык помогает ему избавиться от дрожи и заикания. По-моему, это очень интересная деталь.

Мне кажется, вы первый актер, у кого я беру интервью и кто отказывается описывать своего персонажа, так как для этого было бы недостаточно слов. В таком случае я бы хотел спросить про тот самый язык в фильме, которому герой Науэля Переса Бискаярта учит вашего персонажа. Насколько глубоко был придуман сам «недофарси», до какой именно точки продвинулись сценаристы? И можно ли вообще на нем разговаривать?

Конечно, в языке есть своя логика, потому что каждое придуманное слово несет в себе какое-то значение. На самом деле Науэль сам меня учил этому языку, как «правильно» произносить слова и так далее. Но по-настоящему на нем разговаривать было сложно, потому что у него нет правил грамматики. Это просто слова.

Но сама идея языка, созданного из имен, намного интереснее и сильнее, чем если бы у языка была грамматика и все такое. В этом и вся красота задумки, что только двое людей в одной комнате могут говорить на этом ненастоящем языке. Один из них еврей, а другой — нацист. Звучит как утопия, но этим и прекрасна данная идея.

Мне кажется, вы один из тех редких актеров, кто не боится пересекать свои личные границы и ищет в своем сознании самые дальние пределы. Может, у вас есть какой-то манифест по этому поводу?

Для меня эта профессия как раз о том, чтобы узнать что-то о себе. Я пытаюсь быть зеркалом для зрителей, но и одновременно зрители являются зеркалом для меня. Мне и нравится эта профессия потому, что ее невозможно описать. Зеркало стоит напротив зеркала — перед нами бесконечное пространство. Это не про логику и понятия, а больше про иррациональность и противоречия — вот что меня больше всего интересует.

Именно поэтому мне понравилось, что вы сказали про амбивалентность, потому что это тоже про парадокс. Искусство никогда ничего тебе не будет объяснять. Искусство рассказывает о многих идеях, но это не математика. У искусства нет решения. Людям свойственно искать ответы в художественном, придуманном мире, потому что мы не можем найти их в реальности, и это большая ошибка. Например, спрашивают: «Какие у тебя планы на жизнь?», «Что происходит после смерти?» или «Что было перед тем, как ты родился?» У нас нет ответов, а люди ищут решения у актеров.

Мне хочется быть честным со своими эмоциями, потому что для меня важно выяснять о себе что-то новое. Конечно, существуют разные актеры, которые симулируют эмоции, и это нормально. Можно немного поднапрячься, и вот уже слеза течет по щеке. А можно играть так, как я, — для этого нужно просто поверить, что все эти эмоции, которые тебе нужно изобразить, реальны. Я от этого получаю удовольствие. Для меня важно отправиться глубоко в душу всего человечества и понять, что оно из себя представляет. Может, в этом и заключается разница между мной и другими актерами, которые больше фокусируются на технических нюансах и иллюзиях.

Я думаю, что нет особой разницы в том, что я чувствую перед камерой, в придуманном мире, и в реальной жизни. Конечно, это все можно сравнить с метаморфозами. Есть маленькая гусеница, которая в конце становится бабочкой, но это ведь одно и то же существо все равно. Именно этим я и занимаюсь, когда играю роль, когда я в образе Клауса Коха в «Уроках фарси», Гамлета на сцене театра «Шаубюне», Николая II в «Матильде» или вот сижу тут перед вами. Что значит быть самим собой? Мне кажется это недостижимым, поэтому я и актер, потому что хочу достичь этого, найти себя.

Дэвид Линч как-то сказал, что интеллект одной комнаты, кинотеатрального зала, например, больше и сильнее, если мы суммируем интеллект каждого человека. Потому что в этот момент что-то создается на каком-то трансцендентальном уровне.

Только не поймите меня неправильно, здесь нет ничего эзотерического, это намного больше этого. Ну например, сейчас у нас с вами диалог, я смотрю на вас и вижу каждое ваше маленькое движение, и это все на меня влияет. Если бы вы сейчас уснули, то мне было бы очень сложно продолжать говорить, потому что я воспринимаю вас как партнера в данной ситуации. Мы что-то создаем вместе, и это так прекрасно. Кстати, в немецком языке слово «развлечение» (Unterhaltung) также означает «коммуникация, беседа». Мне очень нравится эта идея, что развлечение означает коммуникацию.

Многие актеры, ваши коллеги, разделяют свою работу на две категории: «для души» и «ради денег». Вы вообще работали хотя бы раз ради денег? Вот «Дамбо» — это ради денег? А «Проксима», большое европейское кино про космос?

На самом деле я никогда не работал ради денег. Понимаю, что это очень привилегированно прозвучит, но мне просто повезло, что с каждым проектом получаю достаточно денег. А этим я занимаюсь с 10 лет, поэтому могу делать что хочу. К тому же я бы согласился сняться во всех моих уже вышедших фильмах и спектаклях, даже если бы там совсем не было никакого финансирования.

Понимаете, в «Дамбо» у меня отдельная сцена с Дэнни ДеВито, которую нам приходилось еще несколько раз репетировать — я бы за такую возможность сам заплатил бы. К тому же это фильм Тима Бертона.

С «Проксимой» немного другая история. Я сначала немного сомневался, стоит ли мне участвовать в этом проекте, но я прочитал сценарий, давно дружу с Евой Грин, познакомился с режиссером, с которым давно хотел поработать. Меня изначально беспокоило, что в фильме будет сниматься ребенок. Я считаю, что дети не должны находиться перед камерой, они должны проводить свое время на детской площадке.

Почему? В смысле, что это неэтично, что дети работают в кино?

Детям-актерам многое приходится делать не по своему желанию. Люди на площадке прибегают к разным методам, чтобы достичь желаемых результатов. Они уговаривают детей и врут им. Ребенок не понимает, почему ему надо повторять одно и то же для разных дублей. Я не хочу это сравнивать с изнасилованием, но со стороны это выглядит очень похоже.

А что для вас значит предел в профессиональном понимании? Есть какие-то моменты, когда вы решаете, что эту черту вы не будете пересекать?

Не могу точно сказать. Это все зависит от того, с кем я работаю. На самом деле я уважаю свои границы, и их даже много, но я всегда стараюсь их преодолеть. Кстати, в этом и кроется причина, почему я работаю во многих жанрах и разных медиа.

Зачем себя ограничивать и участвовать только в артхаусных фильмах, играть в театре по выходным, а в свободное время читать книги? Нет, конечно, многие актеры реализовывают себя до предела только в одной среде, и это отлично. А я просто люблю играть. Когда дочитываю очередной сценарий, всегда задаю себе вопрос: «Хочу ли я в этом поучаствовать?» Если я внутренне чувствую некий импульс, то соглашаюсь сразу же. У меня хороший диалог с моими инстинктами в этом плане, я им доверяю.

А вы не против поговорить по такому поводу про «Дау»? Как вы знаете, вокруг проекта был целый скандал, что режиссер Илья Хржановский якобы творил на съемках страшные вещи. Что точно правда — там была нарочно размыта граница между реальностью и кино. Если бы вам предложили роль в «Дау», то вы бы согласились?

Это очень сложный вопрос. Меня пригласили сделать немецкий дубляж для нескольких фильмов «Дау». Я посмотрел где-то пять-шесть эпизодов и, к сожалению, не смог посмотреть все, но кое-что увидел. Как зритель могу сказать, что «Дау» — это одна из самых красивых и сложных вещей, которую я видел в своей жизни.

Если кого-то действительно заставили что-то сделать против его же воли, то это большая проблема. С другой стороны, я знаю, что если меня попросят раздеться перед камерой, то я откажусь. Мне просто будет сложно это сделать. Это даже звучит как-то угрожающе, когда тебя просят раздеться. Мне кажется, в таких ситуациях актер сам должен чувствовать, где ему необходимо предстать голым, а где — нет. Так что если я появляюсь голым на сцене, то это было мое решение, мой импульс. Например, когда я сам ставил «Ромео и Джульетту» в театре, то мне хотелось, чтобы актеры оказались голыми в сцене после секса. Ну это же логично. Но даже тогда я не просил их сделать это, я не могу попросить актрису раздеться. Это должно прийти от них самих.

Возможно, это есть своего рода мои границы. Я просто не хочу, чтобы кто-то доминировал надо мной. Работа получится идеальной, если каждый будет понимать друг друга.

Вы много раз говорили, что хотели бы сняться у Кирилла Серебренникова. Вы также опубликовали его письмо, когда он был под стражей, но потом оказалось, что это был пранк. Обсуждали ли вы с ним какие-нибудь проекты, предлагал ли он что-то?

Ох, к сожалению, мы вообще не общались по этому поводу. По-моему, в последний раз мы с ним виделись на театральном фестивале в Авиньоне, где я был с постановкой «Ричарда III».

На самом деле меня очень интересует русская культура, и я люблю разговаривать с людьми из России. Поэтому для меня было очень важно, например, поработать с Алексей Учителем в «Матильде». Понимаете, я вырос среди западной пропаганды. Если вы возьмете любой голливудский фильм 1980–1990-х, то увидите, что у злодея всегда русский акцент. Мне было важно приехать в Россию и узнать правду, разобраться для себя в том, что такое коммунизм, капитализм и так далее, чтобы наконец-то отказаться от всех своих предубеждений и стереотипов.

У меня до сих пор осталось очень много друзей в России, мы переписываемся. Мне было так обидно, что я не смог посмотреть «Матильду» вместе со всеми на российской премьере, было опасно туда приходить. Очень грустно было, потому что мы сдружились со всеми людьми из студии Учителя Rock Films, и я просто не смог отпраздновать с ними такое событие.

И я действительно хотел бы поработать и с Кириллом Серебренниковым, потому что он невероятного таланта кинематографист. Обожаю его работы, очень хочется стать их частью.