«Кейт Бланшетт – выдающийся художник»

Правда, что вы обратились к Кейт Бланшетт после того, как увидели ее в образе Боба Дилана в фильме «Меня здесь нет»?

Кейт Бланшетт в образе Боба Дилана — возможно, лучшее, что я когда-либо видел. Особенно, последний кадр и ее взгляд, обращенный прямо в камеру. Это прекрасный момент, и она его создала. В 2010 году на встрече с Кейт в берлинском музее я сказал ей, насколько меня поразила ее игра. А когда речь зашла уже о совместном проекте, я сразу понял: Кейт должна предстать в нескольких образах, не в одном.

И в одном из своих образов Кейт совершенно неузнаваема. Тяжело было уговорить такую утонченную актрису сыграть бомжа?

О, у Кейт получился совершенно прекрасный бездомный, вам так не кажется? Он — это совесть нашего времени в определенном смысле. Дети в конце фильма и этот парень — результат деятельность человека. Нашим детям придется жить с тем, что мы им оставляем, будь это что-то хорошее или плохое. А бездомный человек символизирует всех малоимущих, которые становятся таковыми из-за нашей жадности и эгоизма.

Насколько глубоко Кейт Бланшетт — с ее-то графиком — была вовлечена в процесс?

Это было всеобъемлющее сотрудничество. Изначально у нас в списке было около 60 персонажей, и сокращать их до 13 было довольно болезненно. Процесс был похож на игру в настольный теннис: мы бесконечно обсуждали героев, как они будут выглядеть, во что они будут одеты, как лучше подать тексты манифестов и с каким акцентом. Это был коллективный процесс, в который также были вовлечены замечательная визажист Мораг Росс, костюмер Бина Дайгелер, парикмахер Массимо Гаттабрузи — все сыграли одинаково важную роль. И, конечно, не последнюю роль сыграли щедрость и талант Кейт — она вложила очень многое в персонажей просто тем, что постоянно проявляла любопытство, не уставала задаваться вопросами об их мотивации и образе жизни. Она, действительно, выдающийся художник.

А были персонажи, которых Кейт забраковала?

Нет. Да там и нечего было отвергать (смеется). Нам было очень весело обсуждать всех персонажей. Замечательная черта Кейт в том, что если она посвятила себя чему-то, то она пойдет до конца. Это была невероятная сложная задача — выполнить все в такой короткий промежуток времени, но она была полностью поглощена проектом.

А как возникла идея позвать в проект Эндрю Аптона (австралийского драматурга и мужа Кейт Бланшетт. — Правила жизни)?

Не только Эндрю! В фильме снялись их с Кейт трое детей. Это была довольно спонтанная идея. Нам нужна была семья для одной из сцен, и когда Кейт со своей семьей была в Берлине, я просто спросил ее, может ли она представить Эндрю и мальчиков в этой сцене. Так как между нами действительно доверительные отношения, то мы так и поступили (смеется). Это было прекрасно. У детей потрясающий талант — должно быть, это в генах.

У вас не было опасений, что невероятные перевоплощения Кейт, ее шарм, в конце концов, отвлекут зрителя от сложнейшего посыла «Манифесто»?

Мы с Кейт сначала встретились, а потом выработали идею, поэтому опасений быть не могло. Могу сказать, что во всем этом есть главный плюс: Кейт сначала завлекла людей в музей, а теперь заманивает их в кино на этот странный фильм — давайте уж будем называть его фильмом. Возможно, если бы не Кейт, часть зрителей никогда бы не ознакомилась с манифестами и работами некоторых художников. Так что я обязан ей за ее восхитительную игру.

Я очень рад, что наше творение увидело свет. Я считаю его очень современным и умным способом ответить на подъем популизма по всему миру. Не в том смысле, что мы очень умные (смеется). Я говорю о манифестах художников, которые понимали, что за высказыванием всегда должно быть содержание. Если ты решил громко высказаться, то у тебя должно быть, что сказать. В современном обществе происходит обратное: мы слышим только шум. Да, звук стал интенсивнее, но за ним зачастую абсолютная пустота.

Изначально «Манифесто» был видеоинсталляцией, которую вы представили в Берлине и Мельбурне задолго до того, как сделать из нее фильм. Насколько сильно отличаются реакции кинозрителей и посетителей музеев?

Да, изначально это была видео-инсталляция на 13 экранов, на каждом из которых вы могли увидеть разных персонажей в исполнении Кейт Бланшетт. Главной идеей проекта была какофония голосов и мнений. Все 13 героев говорят одновременно, сливаясь в один единый хор. Возможно, это голос искусства в обществе.

Фильм же смонтирован линейно — вы смотрите на каждого из персонажей по очереди, постепенно продвигаясь все дальше и дальше. В нем нет привычной и ожидаемой зрителем истории, нет связного сюжета, но много текста, местами очень сложного. Поэтому, чтобы вовлечь зрителя в процесс, мы очень много внимания уделили визуальному повествованию и музыке.

Помню, меня сильно удивила реакция зрителей на премьерном показе фильма на фестивале «Санденс». Люди начали смеяться на монологе о том, что все современнное искусство фальшивое и что все они — фейк. Конечно же, они смеялись, потому что подумали про Трампа и его фейковых новостях. Так что, в каком-то смысле реальность дала проекту новый смысл.

Трамп вообще большой помощник для искусства, не так ли? Есть мнение, что по-настоящему великое искусство рождается только во время войн.

Надеюсь, то, что сейчас происходит — это не война. Но настоящий художник не может чувствовать себя слишком комфортно в окружающем его мире — ему всегда нужен какой-то конфликт. Конфликт может быть внутренним, это не обязательно должна быть еще одна мировая война (смеется). Для искусства нет какого-то Момента. Это постоянный язык, и он постоянно с нами говорит.

А что за внутренний конфликт заставил вас стать художником?

Каков мой конфликт? О, я не знаю. Наверное, это постоянное любопытство. Я думаю, что, если я перестану быть любопытным, я, наверное, перестану быть художником.

На прошедшем недавно Каннском фестивале Золотую пальмовую ветвь взял «Квадрат» Рубена Эстлунда — фильм, который явно посмеивается над современным искусством. Люди разочаровались в contemporary art? Или он все еще их будоражит?

Ни то, ни другое. Искусство стало большой глобальной индустрией, этот рынок заполоняет планету. Сегодня люди меньше боятся искусства и все больше интегрируют его в свою жизнь. Современное искусство стало более обыденным, чем 25-30 лет назад, когда я только вступил на эту стезю. В то время это было еще достаточно элитарное занятие. А теперь... Знаете, я живу в Берлине, у нас тут работают десятки тысяч художников, есть тысячи творческих пространств и проходят тысячи выставок в год. Происходит массовизация — не только в искусстве, но и в других сферах. Массовизация удовлетворяет голод, люди немножко перекормлены. Но это не значит, что они сыты по горло.

Правда, что вы на все выставки берете своего маленького сына? Что в современном искусстве понимают дети, но не понимаем мы?

Дети — чисты, их разум и глаза — невинны. На самом деле в «Манифесто» есть прекрасный текст, в котором как раз идет речь о неиспорченном взоре ребенка, который все еще открыт для любого рода встреч и опытов. Так что это удивительный процесс — наблюдать за ребенком, который наблюдает искусство, потому что в нем нет никаких предубеждений.

Мне кажется, что искусство — это фантастический способ расширить свой горизонт. Мои дети, особенно мой младший сын, с самого раннего детства привыкли видеть искусство, поэтому они абсолютно нормально воспринимают, когда на их глазах творится что-то очень абсурдное — они выросли с этим (смеется).

Возможно дело в том, как дети думают: они еще не научились подчинять свои фантазии какому-то порядку или ограничениям. По мере того, как мы растем, мы получаем все больше знаний, а наши фантазии становятся все более ограниченными. Только во снах, наверное, мы можем быть свободными. А дети грезят во сне и наяву. Знаете, они просто создают целый мир в своей голове без всяких ограничений. Так что для них встреча с художниками — это нормальное явление.

А искусство должно просвещать? У него должна быть миссия? Оно вообще кому-то что-то должно?

Искусство может быть абсолютно безответственным. Если ему навязана какая-либо миссия — то это провальное искусство. Я считаю, что искусство свободно делать все, что угодно.