Я шагаю: творческий путь Никиты Михалкова — в десяти фильмах

Исторически-духовная фреска Андрея Тарковского о творческих и экзистенциальных поисках знаменитого иконописца — один из любимейших фильмов Михалкова, картина, которую он, возможно, мечтал бы снять, но больше внимания уделял фигурам более властным и состоятельным, другой стороне медали истории. В дневниках Андрей Арсеньевич называл молодого деятеля «первым парнем на деревне, которому никогда не стать первым в городе», подразумевая не столько карьерные устремления Михалкова, в итоге достигшие везде предела, сколько художественные. Но нужно отметить, что снимать «под Тарковского» тот даже не пытался (в отличие от брата и соавтора сценария Андрея Кончаловского, чей «Дядя Ваня» полон характерного любования природой и интерьерами).

Режиссерский дебют Михалкова — нарядный проникнутый гомоэротикой истерн об ограблении поезда, которое происходит сразу после окончания Гражданской войны. Впечатляющий ансамбль (Богатырев, Шакуров, Райкин, сам Михалков и два любимца Тарковского — Солоницын и Кайдановский), номинальная детективная интрига (бывшие бойцы РККА ищут в своих рядах предателя), но главное — пронзительная тоска по товариществу, которое герои испытывали в рядах Красной армии, но растеряли, сидя в пыльных кабинетах. «Свой среди чужих...» — трагедия серых тонов, сложности выбора «своих» и «чужих» в мирное время, когда нет ни ощущения единства, ни общей цели. И пока верные бойцы новой страны защищают от ограбления поезд революции, телега их братства, практически телесного единства катится под откос в торжественной сепии.

Многострадальную картину, вдохновленную судьбой звезды немого кино Веры Холодной, сначала должен был снимать Рустам Хамдамов, но из-за разногласий с «Мосфильмом» (молодой режиссер отказался от сценария Кончаловского и Горенштейна, а свою версию не предоставил) проект передали Михалкову. Здесь запечатлены ростки будущей тоски Никиты Сергеевича по невиданному и непережитому, окруженные чеховскими мотивами и всполохами революции. Актриса Ольга Вознесенская (Елена Соловей) снимается в салонной мелодраме «Раба любви», пока земля ходит ходуном под ногами, а страна и зритель, которым адресован фильм, остаются в прошлом. Трагикомичная и легкая картина о том, как искусство, пытаясь быть вне контекста и политики, тонет в прошлом, становится жертвой обстоятельств.

Как бы часто Михалкова ни обвиняли в конъюнктуре — с первых шагов в кино и часто небезосновательно, — и у него найдутся картины, столкнувшиеся с цензурными трудностями. Так, «Родню» — историю о матери с большой буквы Марии Коноваловой (Нонна Мордюкова), которая приезжает в гости к родственникам и узнает об ужасах их жизни, — пытались подвергнуть многочисленным купюрам. Токсичные внутрисемейные отношения, разница матриц города и деревни, многочисленные острые углы позднего СССР — все это складывается в трагикомедию о быте плакатной фигуры «Родина-мать», которая и носит в себе горе детей, и нередко приносит его им. Отдельный шоустоппер картины — сцена «Танцевать, теща!» с неистовой пляской Юрия Богатырева, талисмана Никиты Сергеевича.

Вероятно, главный фильм в карьере Михалкова, принесший ему «Оскар» и Гран-при Каннского кинофестиваля. Картина последних дней перед началом сталинских репрессий, еще одна трепетная мелодия — собственно танго из 1930-х «Утомленное солнце» — о парадизе, растоптанном сапогом истории. Комдив Котов (Михалков) нежится на даче в окружении домочадцев, решает их милые бытовые проблемы и воркует с объявившимся давним приятелем Арсентьевым (Олег Меньшиков), который оказывается сотрудником НКВД. Пять лет спустя густую позднесталинскую паранойю обличит в полифонический черно-белый трип Алексей Герман в «Хрусталев, машину!», радикально контрастирующем с солнечными зайчиками раннекоммунистическго «дворянства» с дачей и бесконечным музицированием. Не удивительно, что именно эту историю — частной судьбы в вихре истории — Михалков постарается продолжить через 20 лет.

Несмотря на то что в какой-то момент Михалков перешел на игру крупного калибра — царей да генералов, не ниже, — ему всегда хватало самоиронии: например, чтобы сыграть эксцентричного криминального авторитета с инициалами отца-поэта (Сергей Михайлович). Черная комедия Алексея Балабанова, которую обозвали и отечественной версией «Криминального чтива», и даже комиксом (один такой читает бандюган Саймон в исполнении Дюжева), для своего времени оказалась слишком мета: сборник то ли анекдотов, то ли городских легенд, фактурный анамнез России нулевых, где бывшие «шестерки» пересели в депутатские кресла. Балабанов часто если не целенаправленно работал, то метко попадал в мифологическое сознание, и символический вес Михалкова, говорящего здесь почти исключительно крылатыми выражениями, был важной частью общей картины.

«Михалков назидательный» во всей красе: спектакль типажей и идей, разыгранный по мотивам «12 разгневанных мужчин» (1957) Сидни Люмета, констатирующий, что справедливость и правосудие в России часто оказываются в остром конфликте. Двенадцать присяжных, собравшись в спортивном зале, обсуждают, как быть с чеченским мальчиком, убившим приемного отца. В прологе Михалков цитирует сцену с собакой, которая несет в пасти оторванную руку, из «Телохранителя» (1961) Акиры Куросавы, возможно, отсылая к войне двух кланов из фильма японского классика. Дюжина отличных актерских работ, попытка среза российской жизни, финальный выход самого Михалкова, который все расставляет по местам, — блестящий буржуазный спектакль, не слишком погруженный в социальные реалии, указывающий, что реализм никогда не был интересом и целью Никиты Сергеевича.

Два сиквела «Утомленных солнцем» красноречиво обозначают нынешний разрыв между Михалковым и его зрителями: если картины стыка веков смотрели не без иронии над «барскими замашками», но все же с симпатией, то по новым приключениям бравого генерала Котова (Михалков с железной рукой) катались уже на критическом бронетранспортере. «Предстояние» с немецкой жопой из анекдота, зачеркнуто, самолета и Надеждой Михалковой, молящейся божественной мине, может, и выглядит горячечным бредом, но в «Цитадели» Михалков лучше артикулирует метод. Его интересует война не как травма истории, не как реальное событие для реконструкции, но как место схватки идей — политических и религиозных доктрин, суеверий и устава. Потому он предлагает посмотреть на героев и взглядом комарика, и божественным, и через амбразуру, а также устраивает цирк с маканием Сталина в торт и прочими порой площадными выкрутасами: все это сомнительные и не очень ритуалы, позволявшие людям пройти через ужасы истории.

Для полноты картины нельзя обойти и продюсерские свершения Михалкова — именно его студия «ТриТэ» оказалась у истоков патриотической ретроолимпиады в кино, выпустив в начале 2010-х байопик о Валерии Харламове с Данилой Козловским в главной роли и утомленным всем на свете Олегом Меньшиковым в роли тренера Тарасова. Начинавший в 1990-е с очень неплохих хорроров Николай Лебедев открыл в себе интерес к былинному размаху: «Легенда» не только биография, спортивная драма и взгляд на еще одну «Россию, которую мы потеряли», но история о настоящем советском супергерое, переводя на славянские корни — богатыре. В фильме, который слишком буквально рифмует оппонентов-канадцев с быками, присутствует и фиксация на отдельных предметах-фразах (одна из черт кинематографа Михалкова), и даже бодро задрапированная крамола — вроде идеологического рассинхрона хоккеиста-символа с трибуной государства.