Он знает, что мы делали прошлым летом: «Мы такие, какие есть» — сериал Луки Гуаданьино об американских подростках в летней Италии

Гарнизон — пространство, с одной стороны, понятное (порядок, дисциплина, проверка документов на пропускных пунктах), с другой — немного заколдованное. Все здесь — точно не итальянское: и жесткие правила с ходьбой по струнке, и хмурые лица, и гектары зелени, окруженные колючей проволокой. Но и обычной Америкой эти места тоже не назвать. Хотя в типичных одноэтажных городках земля тоже разрезана на прямоугольные участки, а соседи годами знают друг друга, никаких американских традиций вроде званых ужинов, катания на машине по хайвею, зависания в скейт-парке и походов по колледж-вечеринкам тут нет. Дети — заложники мира взрослых. Взрослые живут капсульно, ячейками, не стремясь сближаться между собой: лесбийская пара военных не вызывает открытой враждебности, но явно выделяется из общей массы. А в конечном счете все заложники у всех — что парадоксально в пейзажах, воспетых в классическом искусстве как просторы человеческой свободы.

Джордана и его родителей встречают на базе тортом с американским флагом — здесь все по умолчанию патриоты или хотят ими казаться. Америка — там, куда ты ее принесешь, но здесь совсем не та Америка, к которой привык живший в Нью-Йорке Джордан. Новая знакомая из школы, шатаясь по супермаркету, рассказывает, что все магазины в военных частях выглядят одинаково, не важно, Азия это или провинциальный американский штат: те же продукты той же свежести на тех же полках — и быстро скидывает в урну рожок надоевшего мороженого. Половина американцев так себе говорят по-итальянски или не говорят вовсе, Венеция с перекинутыми между островками мостиками, загорелыми обывателями и маленькими собачками предельно близко, но кажется миражом: странно, что туда не нужно получать визу. Жизнь американских военных в Италии — не туризм, не эмиграция и не аннексия, а существование инородного органа в живом теле.

Фрейзера принимают с легкой настороженностью, но не устраивают ему типичных подростковых проверок на прочность: времена вегетарианские, его мама — важный человек. Его ровесница-афроамериканка с магнетическим взглядом Кейтлин (Джордан Кристин Симон) становится его лучшей подругой, хотя всем привычнее считать, что они влюблены — они же мальчик и девочка. На самом деле Фрейзер мечтает о каком-то Марке, а Кейтлин вообще не пытается обратить на себя мужское внимание и живет с постером «Сильная — значит красивая» на стене. Они не залипают в гаджетах и не интересуются сплетнями: скорее просто витают в облаках в компании тех, кто не мешает, — ничто так не скрепляет подростковую привязанность, как невозможность куда-то податься.

Во всех поколениях для подростков нет ничего более чуждого, чем родительский мир, даже если родители — приятные люди, мама готовит лучший завтрак, а папа учит боксировать. Фрейзер слушает плеер во время военной церемонии и не торопится вставать во время исполнения гимна, Кейтлин не проявляет никакого интереса к трамповским бейсболкам Make America Great Again, которые в ажитации приносит папа. Гуаданьино совсем иначе, чем в «Зови меня своим именем» показывает, как детский мир отпочковывается от родительского просто потому, что насаженные сверху правила не принимаются растущей душой. Когда тебя таскают за собой по всему миру как несовершеннолетний чемодан, можно приспособиться, но не хочется вовлекаться.

Родители и дети в меру любят друг друга и сосуществуют в полуавтоматическом режиме — старшие мотивируют себя тем, что служат на благо человечества, младшие пытаются попробовать это человечество на ощупь: вот они, итальянские ровесники, прохожие-венецианцы и скучающие одноклассники, на которых можно практиковаться общаться, шутить, флиртовать и заниматься сексом.

Какой бы аккуратной ни была служебная квартира и зеленая лужайка, какие бы стихи ни читали в школе, ни одного подростка не обмануть, что жизнь за колючей проволокой гарнизона хоть на сотую часть стоит южных пейзажей вокруг. Именно поэтому все маленькие непослушания в сериале — от бутылки холодного пива на улице до петтинга на пляже — происходят вне военных удостоверений: свободу чувствуют без указателей. Воля — в мелочах: можно ли гулять пьяным по перилам, нырять в море, не глядя на часы, или витать в облаках с книжкой очередного проклятого поэта, которая каким-то волшебным образом оказалась в библиотеке армии США. Гуаданьино четко обозначает лазейки, через которые до заурядных ребят добирается живая жизнь.

Пока коучи осознанности учат взрослых жить «в моменте», дети и подростки умеют это делать интуитивно: прошлого еще нет и скучать не по чему, а волноваться о будущем пока рано. Юным героям Гуаданьино, как всем подросткам, не свойственно ностальгическое сознание: они незаметно для себя копят опыт и пассивно усваивают еще не усложнившийся мир вокруг. Великая привилегия юного возраста — послать родителей куда подальше и хлопнуть дверью, через пару дней дав заднюю; и тебя все равно примут обратно и обнимут в слезах. Другая роскошь — безнаказанно тратить время в случайных приключениях и пустых разговорах: жизнь еще не успела разогнаться, горизонт планирования — праздник на выходных и ночные полеты на тарзанке, ценить этот вал свободного времени — вообще не по-тинейджерски.

Нет другого времени в жизни, когда можно открывать дверь ударом с ноги, читать под солнцем прозу Уильяма Берроуза и стихи Оушена Вуонга и чувствовать себя одиноким в большой компании неумолкающих сверстников. «Без друзей ты ничто», — говорит Джордану одноклассница, но друзья здесь не важнее пляжа или солнца над головой: «Мы такие, какие есть» — история про одиночный заплыв со случайными попутчиками.

Только оглянувшись назад и пытаясь написать личную историю, герои вычленят из беззаботной монотонной жизни отдельные случаи вроде провинциальной дискотеки, спонтанной свадьбы, дружелюбной оргии и первой менструации. «В поэзии каждое слово что-то значит», — говорит Фрейзер подруге Кейтлин, пока она ест в лодке печенье, задрав ноги. Гуаданьино знает, что в нашей жизни что-то значит каждый день, но мы не в состоянии ни вспомнить его, ни оценить его важность, ни почувствовать в настоящем то, что потом переживем в ретроспективе. И это наша большая человеческая печаль и одновременно с этим неизменное свойство, которое делает нас такими, какие мы есть.