We Are The World: как создавалась одна из самых знаменитых песен в истории поп-музыки

Джон учился в шестом классе и жил в прекрасном пригороде Филадельфии, штат Пенсильвания. Он жил на Десятой улице, пересекающей Проспект и Уолнат-стрит, и частенько ходил пешком в гости к другу, дома у которого был проигрыватель, встроенный в красивый деревянный шкафчик, и звук, доносящийся из динамиков, обволакивал маленького Джона Оутса как одеяло. Не у всех в Северном Уэльсе имелись проигрыватели. Джон любил ходить в гости к своему однокласснику и часами слушать музыку.

Его любимой пластинкой была The Genius Рэя Чарльза. Альбом начинался со вступления валторны в первом треке Let the Good Times Roll. Пятая песня When Your Lover Has Gone была о любви и грусти: «Когда ты один, кто заботится о звездном небе? / Когда ты один, волшебный лунный свет умирает». К тому времени, когда Рэй пропевал: «Не показывай солнцу свои слезы», Джон мыслями уже был далеко-далеко от этого дома, этого маленького городка.

Он знал каждую деталь на обложке пластинки: имя Рэя на красном баннере над его фотографией в студии, пиджак, свисающий с его плеч, серебряный микрофон, переносящий голос Рэя в комнату звукозаписи и, в конце концов, в динамики проигрывателя, стоявшего в гостиной дома в Северном Уэльсе, в которой сидела будущая международная поп-звезда. Но тогда Джон Оутс был всего лишь маленьким ребенком, часами слушающим Рэя Чарльза.

Он знал наизусть все песни и пел их, когда бежал по Десятой улице, торопясь домой к обеду.

7:30 – нетипично раннее время для музыканта. Тем более для Лайонела Ричи, который в январе 1985 года был одним из самых востребованных поп-исполнителей в мире. Его главный хит за последние двенадцать месяцев, номер один в Billboard Charts, назывался All Night Long (All Night). Большую часть 1984 года он провел в гастролях – в Нью-Йорке, Хартфорде, Детройте, Вегасе, Канзас-Сити, Ванкувере, Окленде... все было как в тумане. Звукозаписывающая компания продолжала выпускать синглы. Два заняли первые места чарта Billboard, еще три вошли в первую десятку.

Затем была We Are the World, которую он сочинил с Майклом Джексоном, чтобы собрать деньги на помощь голодающим в Африке. (В одной только Эфиопии в 1983 году от голода умерли более миллиона человек.) В последнее время Ричи много времени проводил в доме Джексона, где писал музыку, переписывал, придумывал аранжировку, сочинял. Список участников We Are the World готовился в доме Ричи. 3:00 утра, Джексон, Куинси Джонс, аранжировщик Джонса Том Бэйлер и менеджер Ричи Кен Крейген, которому мы и обязаны тем, что все музыканты собрались на запись We Are the World, уселись на полу гостиной Ричи, вписывали в карточки имена всех, кто должен был подключиться к работе над записью, и думали, кто где будет стоять и какую строчку будет петь.

Песня была записана в тот же вечер.

Незадолго до этого в Лос-Анджелесе прошла церемония American Music Awards, одно из главных музыкальных событий страны. Гений менеджмента Кен Крейген организовал сессию звукозаписи в ночь награждения, когда в городе собрались все музыканты.

Ричи не только получил номинацию на восемь наград; он тоже принимал участие в награждении других музыкантов. Он должен был прийти на репетицию в «Шрайн-аудиториум» к 10:00 утра.

Было 7:30.

Очень рано.

Прогоняли всю церемонию награждения, начиная с длинного вступительного танцевального номера для хита Ричи Running with the Night, который он исполнял в золотом костюме в окружении дюжины танцоров.

Поездка до «Шрайн-аудиториум» из дома Ричи в Бель-Эйр заняла около получаса.

Тридцать пять лет спустя Ричи, вспоминая этот день, скажет: «Лучше всего его описывают слова "бред" и "истощение".

В двадцати пяти сотнях миль Брюс Спрингстин садится в самолет. Накануне вечером он сыграл финальный концерт тура Born in the USA на стадионе Carrier Dome в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Это было пятнадцатое выступление Спрингстина за месяц, и это было эпично. Двадцать девять песен общей продолжительностью четыре часа, а в завершение потрясающий кавер на Rockin’ All Over the World Джона Фогерти, исполнявшийся по особым случаям.

Его менеджер Джон Ландау сразу сказал Крейгену, что Спрингстин вряд ли согласится участвовать в записи We Are the World. Он так долго гастролировал, ему потребовался перерыв, прежде чем снова ехать с концертами в тур... В общем, порешили на том, что Ландау все-таки попробует поговорить со Спрингстином.

Пару недель спустя Ландау перезвонил Крейгену и сказал, что Спрингстин согласился. И после этого на Крейгена обрушилась волна звонков от менеджеров других звезд, узнавших о присоединении Брюса к проекту.

Брюс в деле. Остальным тоже захотелось.

Утром рядом с Редондо-Бич проплывали киты.

46-летний Генри Дилтц уже был на тот момент одним из самых статусных музыкальных фотографов. Он проснулся и пошел будить свою девятилетнюю дочь Зои, которой тем утром нужно было ехать на экскурсию. Они вовремя добрались до лодки, и дети даже увидели нескольких серых китов.

Крейген уже работал с Дилцем и снова нанял его, чтобы тот снял процесс записи в студии A & M. Дилц даже не знал названия песни. В тот день в своем дневнике он написал: «U.S.A. Africa – проект в помощь голодающим в Эфиопии».

Ричи закончил вступительный номер и свою речь, в которой объявил, что «ключевое слово» для этого вечера – «возмутительно». Он кричал это слово со сцены весь вечер. «Возмутительно!» Он блистал. Он шутил.

Примерно через час после начала шоу Хьюи Льюис (который присоединится к записи We Are the World) и Мадонна (которая не была приглашена) объявили победителя в категории «Лучший альбом в жанре соул и R'n'B». Purple Rain Принса обошел Thriller Джексона и Can’t Slow Down Ричи.

Принс был приглашен на запись, и Куинси Джонс, выступавший продюсером, выбрал для него соло. Ходили разговоры о напряженных отношениях между Принсом и Джексоном, и Крейгену нравилась идея, что они смогли преодолеть свои разногласия ради великого дела.

«Эта песня была первой в своем роде. Никакой рекламы у селебов в инстаграме (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), никаких пресс-релизов».

Подготовка к записи шла полным ходом.

«Во время церемонии награждения мы продолжали вести переговоры с музыкантами, – говорит Ричи. – Мы пытались уговорить Синди Лопер присоединиться. И в самую последнюю минуту Синди согласилась».

А Джексон, номинированный в трех категориях?

Вонючка не пришел на церемонию. (Вонючка – это прозвище Джексона, которое ему в шутку дал Джонс.)

Джексон уже находился в студии A & M в одиночестве посреди паркетного пола в Студии А. На нем были обтягивающие черные брюки и фирменный жакет в стиле милитари с золотыми погонами. Белые носки с драгоценными камнями, те самые, что ярко сверкают, когда он исполняет свою «лунную походку». Образ завершали черные очки-авиаторы.

Томми Трбович, режиссер с огромным стажем, работавший над клипом We Are the World и документальным фильмом о благотворительной организации, снимал Джексона на видеокамеру Norelco. Трбович и его команда, насчитывающая около пятидесяти человек, были там с полудня, прыгали через лежащие на полу провода, устанавливали освещение. В 18:30 он и Джексон были единственными людьми в Студии А.

«Куинси, ты думаешь...»

Джексон зацепил правый большой палец за шлевку брюк, оперевшись на правую ногу. Джонс сидел за микшерным пультом, они смотрели друг на друга через стекло, а слышали друг друга через наушники.

«Я думаю, как лучше спеть: ‘you and me’ или ‘you and I’?»

We Are the World был первым проектом в своем роде. Он не был очередным «благотворительным» сборищем творцов из Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), которое устраивается только для того, чтобы о них говорили. До We Are the World был только один прецедент, крепко державшийся в музыкальных чартах: Do They Know It’s Christmas? Боба Гелдофа. Она была записана несколькими месяцами ранее, в ноябре, группой британских поп- и рок-артистов. Среди них Стинг, Боно (хотя тогда U2 были не так известны), несколько парней из Duran Duran, Spandau Ballet. И этот проект собрал большие деньги на благотворительность. Но не все музыкальные менеджеры в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке в полной мере понимали суть этого феномена, поэтому Крейгену пришлось объяснять.

В произошедшем была доля спонтанности.

И вот через час в студию должны приехать сорок пять суперзвезд. А пока Джексон был там один, записывал припев, бэк-вокал и все еще пытался определиться с текстом.

– Мне нравится you and me, – сказал Джонс.

– Кей, – сказал Майкл, перемещая вес на другую ногу. – В этом больше соула.

– Да, это больше соула. И кантри.

Джексон перемещал свой небольшой вес с ноги на ногу.

– Кантри, – сказал он высоким голосом.

Затем он запел.

We are the world, we are the children. We are the ones who make a brighter day, so let’s start giving...

Время от времени Джонс просил его сделать несколько шагов назад, подальше от микрофона, и музыканту пришлось оглядываться вокруг, чтобы не споткнуться о красные мешки с песком Трбовича, удерживающие светящиеся штативы.

...It’s true we make a better day, just you and me.

В это время пришел Стив Перри из Journey и присоединился к Джонсу за микшерным пультом, надел наушники и стал слушать пение Майкла Джексона. Перри посмотрел на Джонса, затем на Джексона и сказал: «Это сон? Или я под кайфом?» Его слова рассмешили Джексона.

Харриет Штернберг работала на Крейгена в качестве руководителя отдела креативных услуг. Проще говоря, она делала все, что не входило в обязанности Кена.

До этого самого вечера ей нужно было выполнить много задач, включая рассылку сорока пяти пронумерованных кассет с демоверсией, которую записали Ричи и Джексон. Она позвонила Фреду Смиту, генеральному директору Federal Express, – он ответил! – и спросила, будет ли его компания бесплатно отправлять ленты в благотворительных целях. Он согласился. Она предложила внести Federal Express в список спонсоров, но Смит сказал: «Нет, пожалуйста, не делайте этого. Тогда все будут звонить за бесплатными доставками».

Попасть в A & M Studios можно со съезда с Ла-Бреа-авеню. Чарли Чаплин построил A & M в 1917 году.

«Это мини-киностудия, – говорит певица Ким Карнс. – Волшебное место».

Пространства было немного, и одной из задач Штернберг было выяснить количество парковочных мест. У нее был план: многие хотели попасть в A & M Studios, но это было не так-то просто сделать даже звездам первой величины. Один из друзей Штернберг, Рон Оберман, старший менеджер по артистам в Columbia Records, заявил о своем желании участвовать в проекте.

Штернберг нашла способ включить Обермана в проект: он взял на себя парковочный вопрос. И так он стал парковать машины знаменитостей.

После вручения премий American Music Awards звезды выстроились в очередь на входе в студию A & M. За небольшим кольцом тенистых деревьев было два входа. Один слева через толстую деревянную дверь, ведущую в прихожую Студии А.

Другой вход под наружной лестницей справа вел к так называемой сцене Чаплина – большому помещению, где снимались фильмы и телешоу. Именно здесь находились сотни людей, не принимавших участия в записи We Are the World. Существовало строгое правило: никто не мог входить в Студию А, кроме музыкантов. Никаких жен, друзей, любовников, менеджеров и журналистов.

«Сложнее всего было решить вопрос с семьями, – вспоминает Ричи. – Всем хотелось пригласить родных посмотреть на запись, но, увы, на студии царил порядок "музыканты налево, все остальные направо".

А что тут скажешь?

Дэрил Холл и Джон Оутс на время записи поселились у менеджера. Билли Джоэл вместе с невестой Кристи Бринкли прилетели прямо из заснеженного Нью-Йорка, где в то утро стояла минусовая погода. Они успели только поцеловаться на прощание, после чего Кристи пригласили пройти на сцену Чаплина, а ее жениха в Студию А.

Дайон Уорвик в то время давала выступления в отеле-казино Wynn Las Vegas. Сам Стив Уинн предоставил ей выходной и свой личный самолет, чтобы Уорвик смогла принять участие в проекте. Той же ночью она вылетела в Лос-Анджелес.

«Мистер Куинси Джонс приказал мне быть там, – вспоминает Уорвик. – Когда Куинси говорит, все слушают».

Бетт Мидлер. Синди Лопер. Кенни Логгинс. Вилли Нельсон. Казалось, что пластинки в музыкальном магазине ожили. Но в воздухе царила озадаченность. Музыканты сохраняли позитивный настрой, хоть и не совсем понимали, зачем здесь собрались.

И тут в комнату вошел Спрингстин. Джинсы, черная кожаная куртка, перчатки с обрезанными пальцами. Двадцать четыре часа назад он был на сцене в Сиракузах. Он поехал в студию на арендованной машине и сказал Крейгену: «Я знаю отличную парковку прямо на Ла-Бреа-авеню!»

Попасть в Студию А все равно что выйти в открытый космос.

«Обычно с музыкантами всегда кто-то находится рядом: менеджер или ассистенты, – говорит Холл. – Но войти в Студию А нужно было в одиночку. В итоге вы попадаете в комнату с такими же осиротевшими коллегами по цеху, многих из которых я никогда не встречал, и, наоборот, они никогда не встречали меня. Было немного неуютно. Я довольно самодостаточный парень, но я не привык находиться совершенно один среди людей».

Над входом в студию Джонс повесил табличку, которая в итоге стал частью истории We Are the World. Джонс повесил ее собственноручно: оставьте свои эго у двери.

Далеко не все знаменитости знакомы друг с другом, а некоторые суперзвезды впервые встретили своих не менее именитых коллег именно в Студии А. Но необычная ситуация сплотила коллектив. Джоэл обнял Джексона. Логгинс обнял Спрингстина. Дайана Росс обняла Шейлу И., а Боб Дилан стоял позади, никого не обнимая.

В дальнем конце помещения висела огромная лента, на которой Джонс и Бэйлер написали имена каждого музыканта, принявшего участие в We Are the World. Джексон, фактически с детства знавший Дайану Росс, заранее знал расположение музыкантов в хоре и сказал Джонсу: «Дайане не нравится ее место». Джонс только кивнул, и вскоре Росс переместилась в первый ряд к Джексону и Стиви Уандеру.

Первой задачей вечера было собрать хор.

«Моя работа заключалась в том, чтобы все понимали свою работу, – говорит Ричи. – Куинси вызвался контролировать процесс звукозаписи. Майкл тоже вызвался нам помогать, правда, тогда у него не особо оставались силы на разговоры. У меня и так не было сил после съемок. Затем мы начали работать над We Are the World. Это был настоящий кровавый ад».

После часа приветствия, прошедшего под веселый смех, объятия и неловкие, но милые представления, Джонс и Ричи начали расставлять музыкантов по местам.

«Поначалу все выходило как-то неуклюже и неловко, – вспоминает Холл. – Никто толком не понимал, что нужно делать. В итоге мы вели себя как группа школьников. Это было самое странное, что я когда-либо делал. Может, люди и считали нас серьезными суперзвездами, но тогда мы ощущали себя беспомощными детьми в хоре под руководством Куинси Джонса».

Джонс стоял на подиуме из светлого дерева. Когда все музыканты собрались на своих местах, Джонс представил Боба Гелдофа, назвав его «источником вдохновения для этого проекта». (Росс в первом ряду хлопала в ладоши и кричала: «Молодчина, Боб!»)

За несколько месяцев до этого, в октябре 1984 года, британский журналист по имени Майкл Берк отправился в Эфиопию, чтобы сделать репортаж о голоде. Вместе с ним работал Мохамед Амин, кенийский фотожурналист, который снимал кадры изможденных детей с выпирающими ребрами, вздутыми животами и мухами на лицах. Их репортаж вышел в эфир на BBC. После того как его посмотрел Гелдоф, он написал Do They Know It’s Christmas? Эта песня стала самой популярной в 1984 году и собрала около $10 миллионов для борьбы с голодом.

Гарри Белафонте увидел доклад и решил организовать концерт всех афроамериканских музыкантов, а собранные деньги отправить на благотворительность.

Он позвонил Крейгену за помощью.

– Гарри, – сказал Крейген. – Мы не сможем реализовать этот проект.

Раньше Крейген был менеджером Гарри Чапина, суперзвезды семидесятых. Но в 1981 году Чапин погиб в автокатастрофе. Чапин регулярно отчислял деньги в фонды борьбы с голодом и бездомностью. Крейген пытался собрать концертный блокбастер, чтобы поддержать наследие артиста, но логистические задачи были настоящим адом.

Но у Крейгена была другая идея. Им не нужен концерт.

– Песня! Гелдоф указал нам путь, – сказал Крейген Белафонте. – И у нас есть большие звезды. Далеко ходить не надо, возьмем их из чартов Billboard. А записи будем продавать.

Белафонте теперь стоял в верхнем ряду, рядом с Дэном Эйкройдом.

– Боб только что вернулся из Эфиопии, и ему есть что сказать, – обратился Джонс к музыкантам.

Гелдоф шагнул вперед. Он слегка рассмеялся и с напускной скромностью переспросил: «Кто, я?»

Рэй Чарльз был в первом ряду.

Он вошел в студию, держа кофейный стаканчик в одной руке. Его пиджак был накинут на плечи, рядом шел его проводник (музыкант слеп. — Правила жизни). В помещении была невероятная концентрация звезд первой величины, но Чарльз был музыкантом совершенно иного порядка.

Многие артисты даже не знали, что он придет. По правде, список участников проекта был неизвестен никому, но появления Рэя точно не ожидали.

Лайонел Ричи вспоминал: «Когда вошел Рэй, мы чуть не упали. Мы только перешептывались: "Ух ты, ты это слышал? Это же Рэй Чарльз!" Это было неописуемо».

И Оутс – маленький Джон Оутс из Северного Уэльса, штат Пенсильвания, – стоял посреди этих звезд, чьи имена были выведены на плакате. Он мог протянуть руку — прямо над головой Боба Дилана — и дотронуться до плеча Рэя Чарльза, того самого, с обложки The Genius.

– Тогда я подумал, что это один из лучших моментов моей жизни, – вспоминал Оутс.

Джонс указал на разметки на полу с именами, написанными синим цветом. Он объяснил, что это места для солистов, их партии запишут чуть позднее.

Было немного неловко. Если твое имя не было указано, значит сольной партии тебе не достанется. На одной разметке было написано: Дэрил Холл, Стив Перри и Майкл Джексон. Имя Джона Оутса среди солистов не значилось.

– Конечно, я расстроился, – говорит Оутс. – Но я был явно не достоин сольной партии. Но в то же время было круто. Когда мы с Дэрилом пели вместе (музыкальный дуэт Hall & Oates. — Правила жизни), Дэрил – солист, у него удивительный голос, разумеется, он это заслужил. Куинси, Лайонел и Майкл точно понимали, что они делают.

Джонс продолжал расписывать план работы. После припева площадку разберут, чтобы освободить место для солистов. Он повернулся и поднял руку к микшерному пульту.

– Дай звук, Ум.

Инженер Умберто Гатика сыграл демо, которое записали Джексон, Ричи и Уандер, – только припев и все сольные партии. Некоторые из артистов впервые услышали песню. И некоторым она не понравилась.

– Не думаю, что она вообще кому-то понравилась, – сказал Джоэл. – Я видел, как люди переглядывались. Помню, как Синди Лопер сказала, что эта песня похожа на рекламу Pepsi. Кто-то даже рассмеялся. Тем не менее никто не отказался от работы.

Как говорилось в песне, «мы те, кто делает мир лучше, поэтому давайте начнем делиться с ближними».

Но многие вместо «лучше» пели «ярче».

Кто-то спросил: «Так "лучше" или "ярче"?»

– А как вам больше нравится? – спросил Ричи. – «Лучше» или «ярче»? Большинству нравится «ярче»?

Все смотрели в свои партии. Пол Саймон, одетый в пиджак поверх клетчатой рубашки, застегнутой на шее, посоветовался с Тиной Тернер и Билли Джоэлом. «Похоже, они вносят изменения», – заметил он.

– Я думаю, что всем лучше петь «ярче», – сказал Джоэл.

– Я тоже. Мне казалось, что все пели «ярче».

Спрингстин смотрел в партитуру: «Так тут "ярче"?»

Хьюи Льюис наклонился через плечо:

– Нет, «лучше», но сейчас меняем на «ярче».

Спрингстин:

– Так это вообще надо петь?

– Нет, не надо, – ответил Льюис. – Теперь будем петь «ярче». (Поет Спрингстину.) Мы делаем мир ярче.

Казалось, только Уандеру нравился вариант с «лучше»: «Лучше» звучит более экспрессивно».

У Джексона тоже были идеи. Он предложил добавить в припев немного африканской лирики:

Мы – это мир... Шал-лум

Мы – дети... Ша-лингай

Джексон спел а капелла. Джонс согласно кивнул. Ансамбль повторил без инструментального сопровождения.

Тогда Уандер предложил спеть несколько строк на суахили. Позже несколько человек признались, что после этого почувствовали резкий упадок сил.

Наконец, Рэй Чарльз, все еще с кофейным стаканчиком в руках и с наушниками на шее, вскинул голову и сказал своему старому другу достаточно громко, чтобы все услышали: «Позвони в звонок, Куинси. Позвони в звонок!»

Заговорил гений. От африканской лирики и суахили было решено отказаться.

Музыканты взяли перерыв, тем не менее запись продолжалась. «В помещении стоял стол с закусками. Мы с Брюсом постоянно к нему отлучались в поисках съестного и спиртного», – вспоминал Джоэл.

Когда пел хор, выделяя каждую ноту припева, написанного Джексоном и Ричи, это было похоже на новый звук, который человеческие уши доселе не слышали.

Генри Дилтз стоял рядом с Джонсом, смотря на него через объектив камеры, но чувствуя музыку телом. «Небесный хор» – так он назвал ансамбль.

Принс должен был приехать.

Его пригласили, и, хотя он так и не подтвердил выступление на American Music Awards, Джонс понял, что тот приедет на сессию. Великий продюсер подобрал Принсу сольную партию, которая шла сразу за партией Джексона, – умное сопоставление двух артистов, ненавидящих друг друга.

Но Принс все не появлялся. На следующий день стало известно, что он был в ресторане Carlos 'N Charlie's и что его телохранителей арестовали за драку с папарацци.

«Думаю, мне досталась партия Принса», – считает Хьюи Льюис.

После припева Джонс позвал Льюиса к Джексону и сказал: «Спой ему свою партию». И Джексон спел. But if we just believe, there’s no way we can faaalll. Льюис отлично спел ответную партию, на что Джексон засмеялся своим звонким смехом. Льюис улыбнулся, поднял брови и спросил: «Теперь я могу идти?»

Между записью хора и соло взяли перерыв. Спрингстин сидел на ступеньках и пил пиво. Джексон и его личный фотограф Сэм Эмерсон сидели неподалеку. Спрингстин поставил банку на пол и ушел. Эмерсон сказал Майклу: «Майк, давай я тебя сфотографирую с пивом».

Джексон ответил: «Нет, ни за что».

Эмерсон продолжил: «Давай! Никто же не увидит».

Они сделали фото, Джексон сидел с веселым лицом и держал пиво Спрингстина.

По словам Эмерсона, на следующей неделе это фото появилось в New York Post. Агент Эмерсона позвонил ему и все рассказал. Эмерсон едва с ног не свалился. Кто же это слил? Агент убедил Эмерсона, что проведет расследование и перезвонит.

Оказывается, Джексон сам передал снимок публицисту Норману Винтеру. Такая вот шутка.

Позже Трбович попытался заговорить с Диланом. Почти двадцать лет Трбович работал на Джонни Кэша в Нэшвилле. Однажды Кэш пригласил его на ужин к себе домой у реки Камберленд. Там Трбович познакомился с Джони Митчелл, Грэмом Нэшем и Диланом. После ужина Нэш сыграл под гитару новую песню, над которой он работал. Он сыграл Marrakesh Express.

Итак, перед сольной партией Трбович подошел к Дилану и сказал: «Наверное, вы меня не помните». Он напомнил Дилану о том вечере в конце шестидесятых. Дилан посмотрел на него, кивнул и почти улыбнулся. «Это был замечательный день, — сказал он. — Вы были там?»

Ричи утверждает, что назначил себе вступительную партию, чтобы поскорее закончить с пением.

«Я посмотрел на имена всех музыкантов, которые должны были прийти, поэтому хотел как можно раньше передать им эстафету. Рэй Чарльз, Спрингстин, Джексон – мне было так неловко в их присутствии, что хотелось поскорее со всем этим закончить», – говорит он.

И все же песня начинается с партии Ричи.

Солисты стояли полукругом, у каждого была своя партия, а рядом стоящий человек сначала пел в унисон, затем пел собственную партию, и так продолжалось до последнего музыканта. Песню начинали Ричи и Стиви Уандер, следующим дуэтом шли Кенни Роджерс и Пол Саймон. Роджерс был высокий, 182 см. Он размашисто двигал своими длинными конечностями, у него была большая длинная борода.

Саймон был ростом 158 см.

В унисоне их голоса создали величайшую алхимию: соловьиный, идеально ровный голос Саймона вместе с тягучим баритоном Роджерса в очередной раз доказали гений Куинси Джонса, поставившего их вместе.

Пели слева направо. Иногда люди путались и Джонс заставлял начинать все сначала. Поэтому Ричи пел свою партию больше всех остальных, а музыканты в нижнем ряду – Кенни Логгинс, Стив Перри, Дэрил Холл, Джексон, Хьюи Льюис, Синди Лопер и Ким Карнс, – наоборот, пели меньше всех.

Для Холла это не имело особого значения: «Не поймите меня неправильно, но я свою работу сделал с первого раза. Кто-то там не мог долго включиться в процесс, и их приходилось перезаписывать. Я совсем не нервничал. Просто взял и спел. Но многие волновались, и это своеобразный водораздел, отделяющий настоящих профессионалов от любителей. Я спел свою партию и пошел домой».

Но некоторые солисты каждый новый дубль начинали свою партию по-разному. В конце концов, у них была только одна маленькая строчка и ноль времени на репетицию, и большинство пели в дуэте с человеком, с которым не только никогда до этого не выступали, но и даже не виделись. Поэтому приходилось использовать любую возможность.

Дайон Уорвик была девятой в ряду солистов. После первого припева шла ее фраза: Send them your heart, so they know that someone cares. Первые несколько раз она пела в своей мечтательной манере. Но на седьмой дубль она запела в совсем другом стиле, громком, энергичном, отдельные слова напоминали автоматную очередь: Welllll, send ’em your heart!

Слова, которые достались Джоэлу, совсем его не впечатлили. Джонс раздавал сольные партии, Куинси дирижировал хором. Джоэлу очень польстило, что его выбрали в солисты. Вместе с ним в дуэте пела Тина Тернер: We are all a part of God’s great big family («Мы все – часть огромной семьи Бога»).

«Затем шла моя фраза: And the truth, ya know, love is all we need ("И в действительности нам всем нужна лишь любовь"). Я смотрел на эти слова и думал: "Это не шутка, да? And the truth, ya know – это пою я?" Думаю, это было не очень профессионально с моей стороны. Многие солисты хотели как-то выделиться, показать свое мастерство. Вон, Синди аж всю октаву охватила своим "Я-а-а-а!". Но она может сделать это. Она отличная певица. Как и остальные музыканты, которые имели все права на то, чтобы выделиться. Помню, я посмотрел тогда на наш хор и сказал себе: "Даже не пытайся. Просто делай свою работу и не высовывайся. Не время хвастаться".

Джоэл и Тернер обсуждали свою часть, Тернер положила руку Джоэлу на плечо и сказала, что у нее болит голова. У Джоэла оказался с собой аспирин, который он предложил Тернер.

«Она ответила: "Нет-нет, я не принимаю лекарств! Я пью только гомеопатию", — вспоминает Джоэл. — Я ответил, что понятия не имею о том, что такое гомеопатия, и что ничего другого у меня нет».

В коридоре был туалет. Там Холл столкнулся с Джексоном..

«Майкл спросил у меня, не обижаюсь ли я на него за то, что тот содрал мелодию из моей песни No Can Do для своей Billie Jean, – вспоминает Холл. – Хотя я бы ни за что не предположил, что он украл мою песню. Я ответил, что он прекрасно обработал мою песню, что даже я не заметил. Я думаю, он имел в виду вступление басов, которое чуть-чуть перекликается с моей песней».

Джоэл видел, как Джексон часто уходил в дальнюю часть студии с набором косметики. Он накладывал грим на кончик носа. Видимо, тогда у него уже начались проблемы после операции и приходилось скрывать их.

Винтер, публицист Джексона, который также работал с Элтоном Джоном и Диланом, был на звуковой сцене вместе со всеми другими второстепенными участниками записи. Но Винтер не хотел быть на втором плане. Он не отставал от Харриет Штернберг, прося, чтобы его пропустили в студию звукозаписи, якобы Майкл хочет его видеть. Но это не подействовало. Даже крики Винтера о своих могущественных связях не возымели эффекта.

Штернберг предупредила охрану, чтобы больше не впускали Винтера на площадку. Это был единственный человек, которому пришлось запретить входить на территорию студии.

Гарри Бенсон, фотограф, который вел хронику для журнала Life, был одет в спортивное пальто и ходил по студии в поисках удачного кадра. Дилтц тоже суетился. Бенсону не нравилось присутствие другого фотографа, но Дилц продолжал фотографировать как ни в чем не бывало. А еще там был фотограф Джексона, Эмерсон.

Когда очередь дошла до солистов последнего ряда, Ким Карнс начала переживать. У нее был острый синусит, о котором певица никому не рассказала. Инфекция могла негативно повлиять на ее пение. Кроме того, вместе с ней пели Льюис и Лопер.

Внезапно привезли гамбургеры.

У Трбовича и его команды практически не было перерывов.

Никто не знал, который час. Трбович снимал фильм, и затем из-за суеты Дайана Росс, женщина с репутацией поп-дивы, подошла босыми ногами к мужчине и сказала: «Ты же совсем не ел!» Она была одета в белую хлопчатобумажную рубашку, которую раздавали в начале репетиции (ее носили только Росс, Кенни Роджерс, Рут Пойнтер из «Сестринских указателей» и Ал Джерро).

Она разделила свой гамбургер на две части и отдала половину Трбовичу.

«Она позвала меня к себе и просто дала мне часть своей еды», – делится он одним из самых ярких воспоминаний о репетиции, а также одной из немногих вещей, которые он увидел собственными глазами, а не сквозь линзу объектива. «Я не хочу сказать, что она... скажем, временами с ней было очень непросто работать. Но это был совершенно другой день, совершенно другая Дайана Росс», – вспоминает Трбович.

Фрихолд, штат Нью-Джерси. Угловатый подросток стоял перед зеркалом и наносил «Клирасил» на прыщи. У него было немного друзей, не считая парней, с которыми он играл в одной группе. Отец мальчика работал на заводе Nescafé, в тот вечер он сидел за кухонным столом и пил пиво. Они жили рядом с заправочной станцией. После школьных танцев подросток обычно приходил домой и ложился спать за полночь. Он сидел в пикапе и долго играл на гитаре.

Фрихолд – одинокий город, похожий на многие другие. Но именно здесь жил сын Дага и Адель Спрингстин.

Он был окружен музыкой: если не играл на гитаре, то слушал пластинки. И в конце 1965 года он слушал два альбома, выпущенных в том же году Бобом Диланом, Highway 61 Revisited и Bringing It All Back Home.

«Каково жить одному?»

Брюс знал, каково это. И когда он снова и снова переслушивал песни Дилана, он знал ответ: нужно убираться из этого городка.

– Часть пропой, а часть проговори.

Куинси Джонс разговаривал с Бобом Диланом. Продюсер заверил его, что он может петь соло. Необычный вокал Дилана сделал ему имя, но среди прочих известных голосов он немного нервничал.

Дилан с прищуром глядел на Джонса.

– Кто-то уже пел эту часть для записи?

– Чего?

– Я бы хотел послушать, как это место должно звучать.

Трбович все снимал на камеру. Дилан действительно нервничал.

– Это нормально, большинство людей нервничают перед камерой. Мне все равно, кто в моем объективе. Все нервничают. До сих пор помню, как больно в мои руки вцепилась ногтями Кэтрин Хепберн во время «Оскара», когда объявляли победителей.

Джонс позвал Уандера.

Уандер сел за рояль и сыграл аккорды песни. Все трое пытались петь, как Дилан, в унисон. Даже Уандер старался показать Дилану, как нужно петь эту часть.

Дилан покачивался взад-вперед и пел сам с собой. Он начал понимать. За ним толпились другие певцы. Инграм, Джерро, Джоэл, Спрингстин, Ричи. Но когда Дилану пришло время записать свою партию, Джонс дал знак, чтобы люди вышли из студии. Только Уандер сидел за роялем. И Трбович с камерой на плече.

Дилан встал, застегнул черную кожаную куртку, зацепился большим пальцем за петлю, поднес партитуру к лицу и спел партию три или четыре раза.

– Ну как, пойдет? – спросил Дилан, едва глядя на остальных.

Джонс подошел к Дилану и обнял его, и впервые за ночь лицо Дилана просияло в улыбке.

Он глубоко вздохнул и вернулся к остальным. Затем была очередь Спрингстина.

Спрингстин двигался в такт музыке, ожидая вступления. Позже Джонс сказал, что Спрингстин был одним из самых трудолюбивых людей, которых тот когда-либо встречал.

Он пел с таким чувством, словно на его руках умирал ребенок. Когда он закончил, остальные разразились аплодисментами, особенно пение Спрингстина впечатлило Дайану Росс.

– Сейчас только двадцать минут девятого, – сказал Пол Саймон Джонсу.

Музыканты стали расходиться, воссоединяться с друзьями и родственниками, ждавшими их все это время в другом помещении. Карнс открыла дверь и пошла в машину к подруге, которая прождала певицу всю ночь.

– Помню, меня так удивило, что на улице было светло и солнце уже взошло, – вспоминает она.

Джексон стоял в студии, прислонившись к стене.

Он спросил Крейгена, можно ли просмотреть отснятый материал до того, как первые фрагменты будут отредактированы и взяты в монтаж. Штернберг сказала Джексону, что отправит копию к нему домой.

– Где вы живете? – спросила Штернберг.

Он на секунду задумался, затем сказал:

– Не важно, я сам дойду.

В марте этого года Ричи давал интервью о смерти своего друга и коллеги Кенни Роджерса. Он думал повторить We Are the World, чтобы собрать деньги для борьбы с Covid-19.

«Должен признать, – сказал он, – время от времени должно происходить что-то такое, чтобы направить нас в нужное русло».

Но он знал, что организовать что-то подобное еще раз вряд ли получится. Уже не получится собраться всем вместе так легко и спонтанно, как тогда, в 1985 году. Этот мир сильно изменился.

«Мы пришли на студию, как первоклассники на школьную линейку, – вспоминает Ричи. – Мы все смотрели друг на друга, но не понимали, кто все эти люди. Все были немного взволнованы, но потом мы поняли, для чего мы все собрались. Дело не в нас. Мы просто используем наши голоса, славу и возможности, чтобы сделать доброе дело. Мы начинали как незнакомые друг другу люди, но под конец репетиции мы стали семьей».

В тот вечер у Штернберг была одна головная боль: звонки прессы. Репортеры из New York Times, Washington Post и Los-Angeles Times выстроились в очередь. Штернберг попросила присутствующих пообщаться со СМИ. Ричи едва стоял на ногах от усталости. Росс отказалась.

Но Стив Перри согласился. Вместе со Штернберг они поехали в офис Крейгена в Голливуде.

Крейген посмотрел на опустевшую студию. Провода змеились по полу. Пустые бутылки Budweiser и пластиковые стаканчики стояли на столах. Он поправил очки, надел спортивную куртку поверх белой толстовки с надписью U.S.A for Africa. Он вышел на улицу. Было даже как-то непривычно после стольких часов репетиции. Он сел в свой «ягуар», но сработала сигнализация, которую никак не удавалось отключить.

Он перепробовал все – ничего не получалось. И двигатель никак не заводился. Он жил всего в нескольких милях отсюда, в районе Холмби-Хиллз. Наконец, Крейген завел двигатель и поехал домой с открытой дверью, мигающими огнями и сигнальной лампой.