«Брату 2» — 20 лет. Каким человеком был Данила Багров и почему главная его цитата — вовсе не про правду

Семантика возможных миров, конечно, наше все — отчасти потому, что перемены тут с завидной регулярностью случаются столь нешуточного свойства, что для их оценки требуется эксперт из прошлого, нынешние не нагуляли себе убедительного веса. Отсюда вечный спиритический зуд — а что бы сказал Высоцкий (Летов, Цой, академик Лихачев, список можете продолжить сами) по поводу Донбасса (перестройки, Путина, Крыма, «Евровидения» и так далее)?

Удивительно, но подобные предположения в итоге стали распространяться не только на людей, но и на киногероев — это как если бы французы гадали, одобрил бы Мишель Пуакар карикатуры в «Шарли Эбдо».
Главная и теперь уже юбилейная роль Сергея Бодрова-младшего, с другой стороны, конечно, располагает к сослагательному наклонению.

Второй «Брат» — это словно инаугурационное кино новой путинской страны, наглый и ранимый марш-бросок в долгожданное благополучие, гламурный ревизионизм и умеренное варварство. Тачка чуть что становится тачанкой. Гни свою линию — вечно молодым, вечно пьяным. Лично меня и всю нашу компанию тогда устраивал подобный расклад сил и ощущений.

Второй фильм был, в общем, комедийный — по крайней мере, в сравнении с первым «Братом». Но за эти двадцать лет неожиданно сбылось все то, что Янка Дягилева когда-то называла глумливыми пророчествами: и Севастополь, вмешательства в американские дела, и даже карантин («Яблоки, сало есть? ... Ви не поняли, это ка-ран-тин». – «Болеете?»)

Как выражались в другом культовом криминальном фильме той поры, крысу во мне увидели? (Впрочем, это вообще свойство нашего времени — примерно в тех же грехах обвиняют и НБП (в России запрещена. — Правила жизни) покойного Лимонова — дескать, хотели как лучше, а получилось еще лучше.) Что тут сказать, Конан-варвар тоже, наверное, несет ответственность за операцию «Буря в пустыне». Но лишь отчасти.

Что до Данилы Багрова, то он, очевидно, слишком дик и неуживчив — со своими палеными истинами и фетишем справедливости. Он слишком контрафактный по отношению к любой законодательной власти, и, очевидно, он не из тех, кто голосует за поправки к конституции. У него слишком своя конституция, и со статьями там не очень. Что в них написано? Ну, вероятно, нечто похожее на то, что Уайтхед говорил о варварах: «Они могли прикрывать свои страсти сентиментальной моралью того типа, который характерен для Карлейля. Но в конечном счете высшее благо осознается варваром как его воля, подавляющая другие воли».

При всех победных ассоциациях с началом нулевых Данила Багров — даже по меркам второго «Брата» — человек все-таки из прошлого. Более того, прошлое это очень туманно. Что мы вообще о нем знаем? То, что у него дед погиб на войне. Еще у него жива мать, она появляется в начале второго фильма, но Багров о ней вообще не вспоминает — этот отрезок он как раз забыл прикрыть той самой «сентиментальной моралью». К первым попавшимся на жизненному пути девицам он благоволит куда больше — и уже тем более всегда готов лететь через океан ради непонятных денег какого-то жлоба, которого в глаза не видел, — а о родной матери ни слова. Как-то не тянет на скрепы.

Со скрепами вообще в этом фильме не очень, потому что он преимущественно состоит из шпилек. Оба «Брата» сочатся поразительной по нынешним временам несдержанностью на язык — не буду цитировать соответствующие пассажи, все их знают, но понятно, что сегодня они просто непредставимы на большом экране (по крайней мере, без скандалов вплоть до привлечения к ответственности), да и Константин Мурзенко в стигматизирующем нацистском мундирчике (конечно, это была роль уровня Сергея Филиппова, хорошо, что он успел ее сыграть) едва бы сейчас благополучно вышел в прокат.

Багров — герой-одиночка, это принципиально. Не случайно фильм называется не «Братья» и не «Братство», потому что никакого братства нет, точнее, если б таковое возникло, то это уже не братья, а братва или на худой конец вежливые люди, они же зеленые человечки, в чей состав Данилу Багрова настойчиво пытаются записать.
Он всегда существует и действует в абсолютно чуждой среде. Собственно, он едет решать проблемы чужого брата. Абсолютная иллюзия — но именно это ему и нужно, чтобы сбежать от себя самого. «Как на брата похож», — он радостно улыбается, глядя, как хоккейный пройдоха пересчитывает купюры. Да и родной брат всегда, в общем, готов его предать. Всякий брат — это, по сути, антипод, подобно тому как Сухоруков антипод Бодрова, они даже внешне ничего общего не имеют. Вообще говоря, главный тезис о родственных связях принадлежит именно трикстеру Мурзенко — свой своему поневоле брат.

Что до опорной фразы «сила в правде», так она и вовсе плагиат, даже по меркам местного кинематографа: эти же самые слова произносил в классическом герасимовском фильме «Журналист» (1967) актер Юрий Васильев, прославившийся потом ролью в меньшовской «Москва слезам не верит».

Именно поэтому на Данилу нельзя повесить все дальнейшие громкоговорящие госуслуги, с которыми он стал ассоциироваться, — у одиночества нет морали. Желание побрататься есть, но оно уходит в пустоту, и в такую же колючую пустоту улетают и правильные бутусовские сочинения (в сущности, от клевой Салтыковой герою проку больше). Данила в первом «Брате» просит у компании музыкантов таблетку от головы и убирается восвояси в свой привычный круг ада — потому что той тусовке с верхнего этажа он столь же чужд, как и случайному американцу в сквоте. Его легко представить говорящим кому-нибудь из загулявших гитаристов: «Скоро всему вашему русскому року кирдык».

Во втором «Брате» главный его волшебный помощник — дальнобойщик, то есть человек, находящийся в состоянии постоянного движения и перехода, — как и сам Данила, чье одиночество постепенно превращается в отсутствие. Есть характерный эпизод, когда Багров раздраженно пеняет Салтыковой на то, что та постоянно смотрит свои клипы. Он не может этого понять — на себя смотреть странно, потому что никакого «себя» просто нет — и в зеркало можно посмотреть, но разве что осмотреть синяки. Синяки — да, есть, а самого себя — нет. В зеркало лучше просто выстрелить — как в телевизор со страшной похабщиной.

Этот эффект отсутствия возникает еще и потому, что, несмотря на свою пословичную декларацию «сила в правде», он тем не менее постоянно врет — Салтыковой врет, что под Тулой застрял, в полиции врет, что студент, в школе врет, что член попечительского совета, всем врет, что отсиделся в штабе, на таможне врет, что летит на фестиваль, и весь он обложен поддельными паспортами, чужими телефонами и чужими женщинами.

В дни, когда реальный Сергей Бодров пропал вместе со съемочной группой, я работал в одной центральной газете. И моя начальница велела мне написать некролог. Я запротестовал — с ума совсем посходили, официально же он не объявлен погибшим, хотя прошла неделя, кажется. Мы заспорили, и я помню, как она мне в раздражении сказала: «Вы что, всерьез полагаете, что он жив?»

Этот вопрос я бы адресовал и к герою фильма «Брат 2». А что если Данила не врет? Что если действительно застрял под Тулой — причем давно и навеки.

Второй «Брат» — это словно инаугурационное кино новой путинской страны, наглый и ранимый марш-бросок в долгожданное благополучие, гламурный ревизионизм и умеренное варварство. Тачка чуть что становится тачанкой. Гни свою линию — вечно молодым, вечно пьяным

«Он умер» — то и дело отвечает по телефону Данила и нажимает отбой, — и в какой-то момент это начинает звучать как самооправдание.

Суть «Брата» — это постоянный выход из одной зоны дискомфорта и попадание в другую, еще менее комфортную. И на этих перегонах мы ему нужны не меньше, чем он нам. Забудем на мгновение про прицельную стрельбу от живота веером и несговорчивую браваду. Вслушаемся в другое его высказывание, которое традиционно терялось в грохоте выстрелов и пении «Би-2». Это его высказывание, как пел другой герой нулевых, последний крик русской души.

Ай нид хелп.