10 лучших академических композиторов
Кого из ныне живущих композиторов академической музыки вы знаете?
Большинство вспомнит Филипа Гласса, чей 80-летний юбилей отмечался аншлаговыми концертами в Нью-Йорке, Лондоне и Москве. Назовут также Стивена Райха и Арво Пярта или Майкла Наймана и Людовико Эйнауди. Русские читатели назовут Владимира Мартынова или Антона Батагова, а украинцы — Валентина Сильвестрова. Что роднит всех этих уважаемых людей? Все они — важные лица современной музыки, и все они — немолоды. Даже Максу Рихтеру, которого точно знают многие, — и тому уже за пятьдесят.
Между тем, новая музыка не стоит на месте, и новых лиц в академической музыке немало. Из них мы выбрали 10 авторов, которые творят или творили в уникальной и несравнимой с другими манере и имеют все шансы стать новыми Глассом, Райхом или Пяртом.
Кэролайн Шоу
Если расположить продюсеров и гостей на последнем альбоме Канье Уэста The Life of Pablo по степени известности, то Кэролайн Шоу, приложившая руку к четырем песням, окажется в самом конце списка. Зато она — единственный из числа соратников Канье лауреат Пулитцера. Более того, награду за «выдающееся музыкальное сочинение» за свою «Партиту для восьми» голосов Шоу получила в 30 лет, став самой молодой ее обладательницей.
Все 25 минут «Партиты» звучат только восемь голосов, которые виртуозно лавируют между кардинально разными стилями и традициями пения, от ренессансной полифонии до художественной декламации в духе Лори Андерсон или Роберта Эшли. Получается, с одной стороны, постмодернистская экспресс-экскурсия по истории ансамблевого вокала, с другой — невероятно оригинальная музыка, не позволяющая заскучать даже на пару секунд.
На единственной записи «Партиты» одной из вокалисток выступает сама Шоу (в качестве участницы ансамбля Roomful of Teeth) — и, собственно, как раз к ее необычному голосу и прикипел Канье. В 2015 году он пригласил ее выступить перед ним на концерте в поддержку Демократической партии США в Сан-Франциско, а через несколько месяцев выпустил ремикс Шоу на свою не самую приметную песню Say You Will.
Эндрю Норман
В 2004 году тогда еще 25-летний американец Эндрю Норман написал короткий октет Gran Turismo, названный в честь одноименной гоночной видеоигры. Gran Turismo стал первым заметным сочинением композитора в масштабе американской современной музыки и на поверку оказался не просто шуточной — и штучной — поделкой. В январе этого года Норман получил престижную премию Гравемайера (среди прошлых лауреатов — Булез, Куртаг, Пендерецкий, ну и вообще более-менее весь цвет композиторов второй половины XX века) за симфонию Play, структурное устройство которой он тоже подсмотрел в видеоиграх. Три ее части озаглавлены «Уровень один», «Уровень два» и «Уровень три», а их сложность повышается пропорционально: самая простая в плане структуры и исполнительских требований — «Уровень один», самая закрученная и хитрая часть — третья.
Да в общем и слушать Play — будто зарубиться в какой-нибудь высокобюджетный шутер, в котором игра идет на громадных картах, враги с ходу прессуют, а выстрелы бликуют всеми цветами радуги на три четверти экрана. Это предельно динамичная и насыщенная музыка, где специально происходит слишком много всего и в которой слышимо отсутствует любая формальная логика. Слышимо — потому что, по задумке Нормана, на исполнение Play нужно в первую очередь смотреть.
Партитура симфонии технически организована таким образом, что взаимодействие разных инструментов на сцене превращается то ли в балет, то ли в бессловесный театр с понятным сюжетом: три группы перкуссии пытаются на первых двух «уровнях» помешать всему остальному оркестру найти общность, но в итоге терпят поражение. В самом финале двадцать восемь струнных инструментов по очереди берут отдельные ноты, выводя ими кульминационную музыкальную фразу — и тем самым символизируют единение индивидуальностей. У европейцев увидеть исполнение Play пока что была только одна возможность — в начале февраля в Хельсинки, но, очевидно, не последняя, учитывая растущую репутацию Нормана и пополняющийся список авторитетных заказчиков его музыки (среди них — оркестры филармоний Берлина, Лос-Анджелеса, Нью-Йорка и Лондонский симфонический оркестр).
Анна Торвальдсдоттир
Бьорк. Sigur Rós. Для любителей кино и неоклассики — Йохан Йоханнссон («Прибытие») и Оулавюр Арнальдс («Убийство на пляже»). Для переживших нулевые — группа Múm и Эмилиана Торрини. Ну и в общем все. Исландию как музыкальную державу помимо этих имен трудно как-то охарактеризовать, а уж ее академическая музыка и вовсе для большинства неизвестна. На самом же деле в этой северной стране существуют мощные традиции сочинения. Между ведущими композиторами разных эпох — Йоуном Лейфсом, Атли Хеймиром Свейнссоном, Хейкуром Томассоном — довольно сложно провести очевидные стилистические параллели, но зато можно выделить единое стремление найти свой оригинальный композиторский язык, резко отличающийся от глобальных трендов.
Анна Торвальдсдоттир, несомненно, принадлежит к тому же ряду. Ее лучшее на данный момент записанное сочинение, сюита In the Light of Air, по меркам академ-авангарда кажется старомодной. Синтез электроники и акустических инструментов сначала производит эффект каких-то разобранных на атомы шумов и шорохов, но чем дальше, тем больше эта музыка сама себя разоблачает. Она работает не за счет сложной организации или продуманной формы, а за счет интуитивно вписанной в каждую ее ноту общечеловеческой простоты. Не зря Торвальдсдоттир, по собственному признанию, вдохновляется в первую очередь природой: в ее творчестве слышна ровно такая же грандиозность естественности, которая обнаруживается в реках, горах или тысячелетних деревьях. Доступность сочинений Торвальдсдоттир зафиксирована и в ее карьере: она подписана на лейбл Deutsche Grammophon, который выпускает музыку все-таки для условно массового, а не эстетского потребления.
Йоханнес Крайдлер
Успевающий работать параллельно аж в четырех немецких университетах, Йоханнес Крайдлер не похож на типичного преподавателя композиции и теории музыки; если уж описывать его внешность, то на ум одновременно приходят слова «Бергхайн», «Бликса Баргельд» и «бедная буржуазия». Заядлый концептуалист, он работает на стыке музыки, перформанса, видео, радио, театра, инсталляции и прочих областей искусства. От других похожих авторов Крайдлер, впрочем, выделяется исключительно провокативной манерой высказывания.
Проходящая сквозь почти все его творчество тема — попытка осмысления плагиата, цитирования и допустимого использования неавторского материала в авторском искусстве. Так, одно из самых знаменитых произведений Крайдлера называется Fremdarbeit (буквально — «аутсорсинг»), и именно примером аутсорсинга и является, но — экстремального, доведенного до логического конфликта. Крайдлер получил залог в $2000 от фестиваля Klangwerkstatt Berlin на оригинальное сочинение, за $30 заказал музыку неизвестному китайскому композитору, а компьютерное оформление — индийскому программисту за $15, и в итоге представил заказ как свое собственное произведение.
Самая впечатляющая вещь Крайдлера — семичасовая опера (назовем это так) «Аудиогид» — тоже отчасти является рассуждением об использовании искусства в искусстве, но, естественно, охватывает куда большее тематическое пространство. Впрочем, даже на абсолютно интуитивном уровне «Аудиогид» производит сильнейшее впечатление — чего стоит лишь эпизод с последовательным уничтожением ста скрипок или ужасающие своей нелепостью и фрагментацией нарезки из кино- и телевыступлений известных дирижеров.
Анна Мередит
Любые попытки общего стилистического определения творчества Анны Мередит заведомо обречены на провал. За десять с небольшим лет своей композиторской карьеры эта выпускница лондонского Королевского колледжа музыки сознательно не выработала уникального почерка, предпочитая кардинально менять свою манеру от сочинения к сочинению. Среди главных ее творений значатся: написанная на либретто драматурга Филипа Ридли электроакустическая опера Tarantula in Petrol Blue; созданный совместно с битбоксером Шломо предельно агрессивный по звучанию, полистилистический по сути и абсолютно дикий по эмоциональному накалу концерт для битбоксера с оркестром; мультидисциплинарная поэма для оркестра и видео Four Tributes to 4am, похожая на растянутый до 15 минут короткий отрывок из позднего Сибелиуса; отсылающие чуть ли не к раннему Стравинскому отдельные вещи для ансамблей и инструментов соло. В прошлом же году Мередит выпустила альбом экспериментальной поп-музыки Varmints — пятидесятиминутный цикл коротких песен в духе первых пластинок Брайана Ино, группы Cardiacs и прочих мозговитых британских мейнстримовых музыкантов. Не зная ничего об образовании и карьере Мередит, можно натурально подумать, что Varmints записан какой-то очень любящей выпендриваться инди-группой — но так только веселей.
Айша Оразбаева
Уроженка Алматы и жительница Лондона, скрипачка Айша Оразбаева в самом начале своей карьеры специализировалась на исполнении музыки радикальных композиторов второй половины прошлого века, от Мортона Фельдмана до Сальваторе Шаррино. В рамках исполнительской карьеры ей, впрочем, довольно скоро стало тесно. Оразбаева в 2013 году основала Лондонский фестиваль современной музыки, успела побыть его же директором и куратором, записала с художником и писателем Тимом Этчеллсом пластинку импровизаций, стала сама сочинять крайне диссонансную электроакустику, собирать видеоколлажи о казахской культуре и создавать аудиоинсталляции.
Самая интересная из последних — деконструкция первой части Пятой симфонии Бетховена, где чуть ли не самое известное классическое произведение при помощи махинаций с записью превращается в модернистскую камерную музыку. Казашка продолжает выпускать и альбомы интерпретаций чужих произведений, будто бы пытаясь поставить под сомнение традиционное взаимоотношение композитора и исполнителя. В частности, ее последняя на сегодняшний момент пластинка — запись шести скрипичных фантазий Георга Филиппа Телемана, в которой эти вещи 1735 года сыграны на манер современных авангардных произведений. Результат — уже и не Телеман, и не барокко, а кардинальная попытка переосмысления расхожей практики исполнения старинной музыки.
Мика Леви
Мика Леви, пожалуй, самая заметная из всех британских авторов академической музыки из возрастной группы до 30 лет. Во-первых, потому что давным-давно Леви успела наделать шуму своей группой Micachu & The Shapes (нынешнее название — Good Sad Happy Bad). Их первый альбом Jewellery на момент своего выпуска в 2009 году был встречен многими авторитетными критиками как образцово-показательный пример авангардной песенной музыки, а саму Леви сразу же авансом записали в продолжательницы дела Animal Collective или Эриела Пинка. Но на этом овации закончились: Micachu & The Shapes выпустили еще три альбома (каждый прекрасней предыдущего), которые оказались или непоняты, или проигнорированы той же самой прессой, что их недавно воспевала.
Пунктиром мимо широких масс до сих пор проходит и карьера Леви как автора блестящей электронной музыки. Зато она вдруг оказалась востребованной как мейнстримовый кинокомпозитор: сначала ее саундтрек к «Побудь в моей шкуре» Джонатана Глейзера произвел небольшой фурор как внутри, так и за пределами киноиндустрии, а теперь музыка к «Джеки» Пабло Ларраина и вовсе оказалась номинирована на «Оскар» (правда, предсказуемо проиграла «Ла-Ла Ленду»).
Успех этих работ более чем заслужен: партитуры Леви идеально работают в контекстах своих фильмов и одновременно хороши сами по себе. Собственно, музыка к «Побудь в моей шкуре» уже исполняется отдельными оркестрами как концертная сюита, и саундтрек к «Джеки» наверняка ждет такая же участь. Это ощущение подкрепляется признанием: Леви наконец посвятили давно заслуженный профайл в журнале The New Yorker — но именно как о кинокомпозиторе.
Мэри Халворсон
Про джазовых музыкантов не принято думать как о композиторах, но история творческого пути этой американки предполагает именно такое ее определение. Халворсон — ученица Энтони Брэкстона, одного из величайших композиторов двадцатого века, сумевшего найти новый музыкальный язык через одновременное переосмысление джазового наследия и истории новейшей академической музыки. Халворсон мало того что провела с Брэкстоном несколько лет в учебных аудиториях, так еще и долго играла с ним в ансамбле и записала кучу альбомов. Да и даже своим композициям она дает порядковые номера — ровно так, как всю жизнь это делает ее наставник (правда, в отличие от Брэкстона, чьи сочинения называются вроде «Композиция номер 354», у творений Халворсон все же есть и словесные заголовки).
Она же — автор филигранно сделанных, от и до проработанных композиций, в которых пусть и легко читается джазовая идиоматика, но которые еще и являют собой продолжение традиций американской школы грандиозных тональных сочинений Айвза, Копленда, Харриса, Уильяма Шумана, Джона Адамса в его более модернистском воплощении (The Dharma at Big Sur) и прочих. Такую линию сегодня не гнет никто — и неудивительно, что при своей традиционности работы Халворсон умудряются быть абсолютно современными, дикими и странными.
Халворсон — еще и одна из лучших гитаристок как в современном джазе, так и в музыке в целом: ее подход к инструменту — нечто среднее между ярым импровизаторским стилем Дерека Бейли и классической манерой игры Гранта Грина, длинные и дающие мыслям разогнаться сольные партии, идущие вопреки всякой классической логике. Такое мышление, правда, больше проявляется не в альбомах собственных сочинений Халворсон, а на тех записях, где она выступает как импровизатор, в частности — на нескольких пластинках дуэтов с альтисткой Джессикой Павон.
Орели Лирман
Руандийка, с двух лет живущая в Бельгии, Лирман называет свою музыку afrique concrète — тег, очевидно отсылающий к musique concrète, школе построения электронных композиций из найденных или заранее записанных шумов и звуков. В чем-то это правда: большинство сочинений Лирман основаны на полевых записях, сделанных ей во время поездок по Африке. Оттуда — гул городских площадей, щемящее колыхание редких пустынных растений на ветру, бесконечная ярость автомобильных гудков и дышащих на ладан моторов, песни и разговоры на незнакомых языках и прочее, прочее, прочее. Иногда в музыке Лирман они существуют отдельно и прочитываются интуитивно, иногда собраны в плотную звуковую мозаику и искажены до полной неузнаваемости.
С другой стороны, внутри этих фрагментов чужой жизни всегда есть и сама Лирман. Она то говорит, то что-то напевает, то читает стихи, то играет на музыкальных инструментах, причем как продумывая свою роль заранее, так и импровизируя поверх уже сложившихся структур. Поэтому понятно, отчего Лирман часто использует в качестве формы для своих произведений жанр радиопьесы: ее звуковые конструкции своей необязательностью чем-то похожи на обаятельный и нераздражающий шумовой фон, но драматически выстроены так, что вслушаться в какой-то момент придется.
Хотя каждое произведение этого композитора можно разбирать отдельно, Лирман все же в целом придерживается одной центральной идеи — исследованию современной Африки как традиционалистского общества, пытающегося догнать Запад и Восток и находящегося в общем полураспаде. Ее взгляд на вещи явно близок тем, кто в принципе с пессимизмом смотрит на мир: недаром Лирман — одна из любимых музыкантов Стивена Стэплтона, лидера ключевой для авангардной рок-музыки группы Nurse with Wound.
Джулиус Истман
Джулиус Истман умер от СПИДа, бомжуя в нью-йоркском Томпкинс-сквер-парке в 1990 году. Сообщение о его смерти было опубликовано через полгода даже не членами его семьи или друзьями, а работавшим с ним когда-то музкритиком. Те сочинения Истмана, что до нас дошли, были написаны сорок лет назад. Тем не менее этот человек, пожалуй, самый адекватный сегодняшнему миру композитор. В этом списке он появляется и благодаря другой, куда более грустной детали: впервые его музыка была издана совсем недавно, лишь в 2005-м, а толком замечена и вовсе в прошлом году. Гей-афроамериканец, писавший вещи с названиями Crazy Nigger и Gay Guerilla, Истман был одной из самых заметных фигур культурной жизни Нью-Йорка 70-х. Он исправно посещал экспериментальные концерты и выставки, входил в круг общения Джона Кейджа, был соратником Артура Расселла, проводил вечера и ночи в Studio 54 и, обладая невероятной красоты и гибкости баритоном, записывал исполнения современной вокальной музыки.
Опустившись на дно в 80-х, Истман, казалось, был навечно забыт — но музыковед и композитор Мэри Джейн Лич, дружившая с этим загадочным человеком без свойств, позаботилась о новой жизни его наследия. В 2005 году именно она издала Unjust Malaise — сборник записей исполнений музыки Истмана на прошедших в 70-х неприметных университетских концертах. Этого оказалось достаточно для запуска машины по возвращению Истмана в историю нового искусства. Судя по этим записям, Истман был прожженным минималистом, но его минимализм шел вразрез с нарочитой академичностью современников вроде Райха и Гласса, вместо этого вдохновляясь спонтанностью Кейджа. При этом в музыке Истмана нет ни медитативности ранних вещей Терри Райли, ни тенденций примирить консерваторскую музыку с поп-культурой. Словом, это — некий четвертый путь минимализма, которому так никто не успел последовать и который так и остался предельно уникальным.
Но сочинения Истмана, пусть и бесконечно оригинальные с музыкальной точки зрения, шокируют не этим, а предельно адекватной 2017 году проблематикой. Два из трех дисков Unjust Malaise занимают длинные, хронометражем в десятки минут эссе для четырех фортепиано, похожие на упражнения в проецировании злости, фрустрации и ненависти к окружающему миру в музыку. Самое сильное и самое короткое из них, Evil Nigger, начисто шокирует своей первородной и прямолинейной агрессией, какую в академической музыке просто не сыщешь. Эта агрессия растет из зацикленности Истмана на перверсии, из его страсти к провокации и из его трагического отношения к идентичности — и вместе с ними формулирует высказывание о личной свободе, чудовищно неудобное по меркам мира сейфспейсов и культуры нарциссизма, а уж на момент написания — беспредельно радикальное. Изданная же в прошлом году композиция Истмана Femenine тоже шокирует — но своей обезоруживающей добротой и совершенно небесной легкости фактурой. Это будто бы гимн слабости и способности испытывать слабость, ода нежности и посвящение внегендерной женственности. Для современных обществ, где не постесняться сказать что-то важное — это значит быть сильным, такая музыка оказывается чересчур против правил. Неизданной музыки Истмана еще очень и очень много — хватит на долгие годы.
И кстати, Femenine Истмана в первый раз прозвучит в России 24 марта в Мультимедиа Арт Музее. Произведение исполнит KYMATIC ensemble.