Мир без Дэвида Боуи

Казалось, ответ напрашивается сам собой: он много экспериментировал, он был большим артистом, он сочинил немало прекрасных песен, он не боялся рвать с прошлым ради нового. Все так, но в то же время эти слова можно отнести ко многим музыкантам. И никто из них не был Дэвидом Боуи.

Он стал первой жертвой 2016-го: умер через два дня после своего 69-го дня рождения и выхода альбома Blackstar — и мир был действительно потрясен тем, как этот человек обставил свой уход. Ведь о смертельной болезни артиста знал только ограниченный круг людей; для мира все случилось внезапно. Казалось, Боуи держался каким-то невероятным напряжением воли, а 10 января 2016 года держаться перестал: дела были сделаны, гештальты закрыты... Так, повторяю, казалось, и Боуи выглядел в этом сиянии ухода то ли буддой, то ли супергероем, вполне отвечая созданным за всю жизнь образам — от Зигги Стардаста и Майора Тома до Белого Герцога (он же Человек, который упал на Землю) и короля гоблинов.

Но он был человеком, просто невероятно талантливым. И снова возникает вопрос, в чем?

Ответ, кажется, заключается в следующем. Боуи был не столько музыкантом, сколько практическим исследователем актуальной культуры. Там, где самые талантливые открывали стили и направления, он надевал их, как костюмы, осматривался, проникал в них с невероятной глубиной, доводил до абсолюта — и бросал. Так было с глэм-роком, в который он привнес активную, вызывающую, доходящую до гротеска андрогинность Зигги Стардаста, так было с арт-роком, взяв который за основу, он сочинил вместе с Брайаном Ино свою берлинскую трилогию, так было с «новой волной», которую он разорвал одной лишь песней Ashes To Ashes, так было с индустриальной электроникой в альбоме 1.Outside (там он еще и деконструировал саму идею концептуального альбома). Так было даже с гаражным роком, жанром неубиваемым и ведущим отсчет чуть ли не с добитловских времен, — в группе Tin Machine, лаконичном квартете, который Боуи собрал, устав от пафоса и отстраненности, он не стал уходить от себя самого: находясь внутри грязноватого, намеренно не очень опрятного, но, безусловно, обаятельного звукового потока, он как будто внимательно поглядывал по сторонам, наблюдая и фиксируя явление, к которому вроде как имел отношение, а вроде и не имел.

Да, он был наблюдателем, а еще — экспериментатором. Ни в одной его сценической ли, звуковой ли работе не было одного из главных элементов рок-н-ролла — бунта. Тут стоит вспомнить, что в 17 лет он, спокойный и отстраненный, давал интервью в качестве основателя и руководителя Общества по предотвращению жестокости по отношению к длинноволосым (отметьте формулировку: не самому стать длинноволосым, а защищать их от внешнего насилия, то есть стать третьей силой!). Затем он учился мимансу — уникальному искусству выражения мыслей и чувств без единого звука, которое также предполагает отстранение и даже некоторую зеркальность по отношению к реальности. Ну а когда он, наконец, под псевдонимом вышел на большую сцену и там не оказалось места потрясанию кулаками в адрес старшего поколения, Бога и прочих объектов для выражения протеста, Боуи сразу стал надевать на себя маски, образы, личины, провоцируя ими, но не отождествляясь с ними.

Собственно, именно поэтому называть его музыкантом очень непросто. В отличие от прочих его творческих ипостасей — актерской, к примеру — в музыкальной сфере он был скорее художником, использовавшим палитру рок-н-ролла, моды, изысканного эпатажа для создания своих мультижанровых произведений (при этом на счету Боуи много ярких песен, которые составили бы честь любому рок-автору). Стилистически-исследовательские экзерсисы Боуи оказались для поп-культуры, да и для культуры в целом, куда радикальнее, к примеру, чем панк-рок, такой простой и понятный, в сущности.

Почти одновременно с премьерой фильма о последних годах жизни Боуи на BBC2 произошло несколько других событий, связанных с его именем. Во-первых, в цифровом формате вышел мини-альбом No Plan. Во-вторых, на лондонской сцене O2 Arena прошло несколько сумбурное, но очень теплое трибьют-представление актера Гэри Олдмена с участием самых разных музыкантов (теперь оно поедет как минимум в США и Японию). И, в-третьих, журнал GQ опубликовал очень теплые воспоминания писателя Майкла Каннингема о том, как ему впервые позвонил Боуи и как он стал соавтором либретто мюзикла кумира своих подростковых лет — мюзикла, которому по ряду причин не суждено было появиться на свет, но часть наработок к которому вошли в Lazarus.

Все эти публикации и события дополняют наши знания о Дэвиде Боуи как о человеке и творце. Например, что он вовсе не собирался умирать и готовил наброски новых песен, а мрачная тематика видеоклипа Lazarus — идея режиссера Йоахима Ренка, а вовсе не прощание артиста. Что Боуи любил посмеиваться над собой. Что перестал лицедействовать во время тура 2003 года Reality — того самого, во время которого с ним прямо на сцене случился сердечный приступ. Что музыканты, даже сотрудничавшие с ним и восхищавшиеся им, все равно не очень понимают, с кем имели дело, и отчасти побаиваются его песен поныне, обращаясь с ними максимально бережно, словно на них написано: «Осторожно, хрупкий груз».

Но самое главное было сказано еще два года назад: ни разу в истории поп-культуры не было никого, сходного Дэвиду Боуи, и ему, похоже, суждено оставаться единственным.